И срете на головы отличникам! Комбат продолжал неистовать. Тут же пояснил, что периодически, когда у нас забивается канализация, то все дерьмо падает и плавает в сорок первой роте.
Строй одобрительно заржал! Комбата это еще больше взбесило.
— Земцов!
— Я!
— Когда дадут воду, и забьется канализация, и все фекалии вновь потекут в сорок первую роту, то всех «залетчиков» — на черпание дерьма на первый этаж! А то срете, а другие убирают ваш кал! Не будет залетчиков — направите этих… Любителей импортных мазей! Рота! Равняйсь, смирно! Курсантам, халатно относящихся к своему здоровью, выразившееся в воспалении кожного покрова на лице, объявляю по выздоровлению по три наряда на хозяйственные работы вне очереди!
— Есть три наряда вне очереди, — почти хором ответили неудачники.
— Такого нет в Уставе — «наряды на хозработы»! — шепотом стали переговариваться.
— Иди это комбату скажи, коль такой уставник.
— Я морду не мазал. Лучше здесь постою.
— Курсант Филатов!
— Я!
— Выйти из строя!
— Есть!
Сынок четко вышел из строя.
— Ну, а тебя, поп Гапон, нужно было по-хорошему на «губу» упечь, суток на десять, за то, что, считай, больше взвода из строя вывел! Американскую помощь в роте устроил! Как тебе товарищи еще лицо не намазали этим чудо кремом?
— А это мысль! — кто-то из «обожженных».
— Ротный отобрал у него мазь и выбросил.
— Жаль, можно было бы ночью порезвиться!
Комбат «впаял» Филу пять нарядов на хозработы. Теперь понятно. Дерьмо убирать в сорок первой.
Мы как раньше не любили сорок первую, а теперь возненавидели их. Стукачи! И про поддонник, и стекло, и дерьмо растрезвонили.
Ну, что с них взять? Стукачи! Даже если морду и набить, они не изменятся, как стучали, так и будут, только с большим усердием и удовольствием!
Но нет худа без добра! Многие, кто планировал пойти в увольнение на женский праздник, остались в казарме, освободив остальным места, с такой мордой не то, что в город, из казармы выходить опасно. Все от тебя шарахаются, кто не в курсе. Как от прокаженного. А вдруг, заразно? Вот и остались «ошпаренные» в роте, освободив свои места в увольнении другим. Да и кто не смог пойти, пошел в самоход. Народа в казарме много, спасибо покореженным лицам, отсутствие «самоходчиков» и не приметят!
Я ехал на трамвае в увольнении, падал тихо снег огромными хлопьями, народу на улице мало. Почти никого. И вот через парк, под падающим снегом шла ОНА!!! Белые сапожки, белые колготки, короткая белая шубка, на голове шапочка — «таблетка» тоже белая. Из-под шапочки — длинные, почти до пояса белые волосы. Белые перчатки и белая сумочка. Белоснежка! На фоне белом! Я просто остолбенел от увиденного! Трамвай — корыто древнее, медленно поворачивал.
— Стой! — кричу.
— Не положено! — тетка вагоновожатая лениво отвечает мне.
— Там человека машина сбила и уехала! Помочь надо! Помрет дядька-то!
— Не положено! — таким же тоном мне был ответ.
— Ну, ты и сука! Умрет ведь гражданин! Как жить с этим будешь?
— Не я же его сбила. Так что — проживу.
И, кажется, что сволочь, намеренно сбросила скорость своего тихоходного рыдвана на рельсах, подтянула к остановке, я выскочил. Бегом, шапку в руку — бежать легче, да и не слетит так. Вот он парк! Вот следы… Куда? Во двор! Двор проходной. Следов много во дворе. Кто-то переезжает. Много народу. Обрывается след. Не могла Белоснежка далеко уйти! Не могла! Не должна! Красавица моя! Ну, где же ты?! Мечусь по двору в надежде след отыскать ножки прелестной мечты моей! Натоптано, затоптано, заплевано, как в душу мне нахаркали. Через двор бегу. А там много народу. Бегу дальше. Нет ее. Возвращаюсь. И здесь ее нет! К мужикам, что мебель грузят на машину.
— Мужики! Девушку всю в белом не видели?
Объясняю, описываю, во что одета была, от головы стриженой, лысой пар валит. Жарко. Рву крючки шинельные на груди.
Мужики качают головой. Понимают меня. Праздник, а курсант девчонку потерял.
Мне-то что от жалости их! Не нужна жалость, а нужна девушка. Та, что явилась мне, и исчезла, как символ красоты и чистоты в этот снегопад!
И побрел я туда, куда и шел. В общагу, где, как и планировал ранее, погрузился до вечера в атмосферу пьянства и разврата. То, о чем я мечтал давно уже, но, увы, без радости и счастья. Даже будучи в объятиях старшекурсницы, грезил о Белоснежке. И мозг мой водка не туманила, и разум был чист, зато тело отдохнуло, и плоть успокоилась.
Уходя из гостеприимного общежития толпой курсантов, мы попросили у утомленных любовью девчонок лука и чеснока. И побольше, а также листа лаврового. На вопрос, а, собственно говоря, зачем?
— Да, чтобы заедать, запах отбивать!
И ели мы лук — «офицерский лимон» и чеснок на общей общаговской кухне.
В казарму проникли без осложнений. Кто с «увольняшками» — через КПП, а кто без оных — через забор, тропой Хошимина! Предстали пред светлые очи ответственного Верткова. Он лишь помахал перед носом. Такой от нас был запах. Но алкоголь не учуял. И это хорошо!
В курилке собрались, обсуждали, кто и как провел увольнение. Многие хвастались своими любовными подвигами.
— Я пять раз сумел!
— Молодец!
— Я только три раза, но мне хватило.
— А ей?
— Ей тоже!
— А я — двадцать пять!
— Не ври! Не может мужик так много! Нет такого мужика! Нет такого запаса ни у кого на свете!
— Что же тогда в училище делаешь?
— Иди на гражданку быком-производителем, тебе цены не будет!
— Денег заработаешь — не унесешь. Машину будешь вызывать!
— Да врет он, чего вы слушаете брехуна!
Всем нам было обидно. КАК?!!! В чем секрет мужской силы его? Непонятно. Обоснуй!
— Как?! Как все!
И показал курсант двигательные процессы наглядно. Движение тазом вперед.
— Это раз!
Второе поступательное движение.
— Это два! И так двадцать пять раз!
Стекла задребезжали в курилке. Казалось, что стены не выдержат, обрушатся. Так смеялись, держались за животы все присутствующие. Стали забегать, заходить курсанты, чтобы узнать, в чем дело. Зашел не спеша Вертков. Грохот и непонятно, что происходит. Лицо озабоченное.
Давясь от смеха, ему рассказали, в чем причина попытки обрушения казармы.
У того вытянулось лицо, он покрутил пальцем у виска и, глядя на курсанта, изрек:
— Учите матчасть, молодой человек! Учите! Пригодится! И никому больше не рассказывайте о своих таких любовных похождениях. Могут и побить или отправить в сумасшедший дом.
И недоумевавшему свершителю сексуальных подвигов популярно, в доходчивой форме объяснили, в чем он заблуждался. Он почесал затылок. Потом произнес:
— Тогда один раз!
Вновь потолок был готов рухнуть от взрыва смеха.
Слон скупо улыбаясь, пошел на выход.
Майтаков, он же Пиночет, курил в сторонке, было видно, что он хочет что-то рассказать, но ждет, когда взводный уйдет.
— У меня сегодня случай забавный был, — начал Олег. — Пошел в самоход, через забор перекинулся нормально. Курсовку содрал с шинели, морда тяпкой, иду, никого не трогаю. На улице народа немного. Тепло, снежок падает — красота! И откуда они вынырнули на мою голову! Патруль солдатский!
Все притихли. Понимают, что это не «двадцать пять раз». Тут шутки хреново могут закончиться, если повяжут.
Курсанты ловили солдат в патруле, а солдаты — курсантов. У каждого свой план.
— Я — деру! Вверх по Ленина в сторону цирка бегу, а они не отстают. Я газку подкинул, прямо, как чувствовал, подковы недавно поменял, с напайками победитовыми прибил. Не сильно-то скользят! А, они не отстают. Догнать не могут, но и на «хвосте» висят. Я уже на мосту над речкой Искитимкой, свернуть во двор, чтобы со следа сбить. Начальник патруля кричит, видать уже выдохся напрочь. «Стой! Стрелять буду!» Я еще быстрее! Они тоже топают! Тут машина «шестерка» останавливается, дверь пассажирская распахивается на ходу. Водила мне: «Садись!». Второй раз меня просить не надо было. Я прыгнул, дверь захлопнул. Дыхание восстановить не могу, пот градом и от физо, и от волнения. Сердце выпрыгнет из груди. Мужик проехал с километр. Я ему, мол, спасибо, мужик, сколько я тебе должен! Выручил, брат! В кармане трешка была. Отдам — не жалко! Протягиваю ему. Он смеется, не надо. Оставь себе, а с тобой мы на втором курсе встретимся! Я тебя запомнил, и ты меня запомни! Предмет мой учить будешь так, чтобы от зубов отскакивало, а то на экзамене спрошу и за самоход, и за предмет! Готовься! Смеется в тридцать два зуба. Высадил меня и дальше поехал!
— Молодец мужик!
— Здорово!
— А кто такой был?
— Не знаю, — Пиночет пожал плечами. — Препод какой-нибудь, наверное. Доживем до второго курса, тогда и узнаю.
— Какой он из себя?
— Небольшого роста. Плотный такой, не толстый. Лысый. Глаза большие. Как навыкате, мешки под глазами, что ли. Я его особо не разглядывал, была бы девка, так разглядел бы. В цветах и красках. А так мужик, да мужик. Помог — поклон ему за спасение из лап патруля!
— Мешки у него под глазами были?
— Ну, да, были.
— Волосы светлые такие. По молодости блондином был?
— Ну, да, а что?
— Похоже, что это был Челентано, он же Киса, он же полковник Киселев. Наш с вами пиздец на втором курсе. Препод «Теоретические основы электро-радиоцепей».
— А что страшный предмет?
— Сдал — можешь жениться. Потом уже ничего не страшно в училище.
— Охуеть!
— Ну, ты, Пиночет, и влип!
— А что влип-то?
— Мужик нормальный! Не сдал Олега. Мог бы сразу в комендатуру привезти или в роту. А так от патруля спас, подкинул, денег не взял. Справедливый мужик! До его предмета много воды утечет, он еще и забудет и патруль, и кто такой Майтаков. Ты ему свою фамилию, роту, группу назвал?
— Не называл я ему ничего. Просто поблагодарил, да, деньги предложил. И все!
— Понятно!
— Поживем — увидим.
— Но дядька правильный!