Августейшая громада Центрального вокзала, в котором к тому же царит необъяснимая тишина (вероятно, люди слишком спешат, чтобы шуметь, думает Изабель), будто намекает, что здесь есть место только движению, что покой и отдых тебе сулит, может быть, лишь пункт назначения, а в этом памятнике транспорту лучше не останавливаться.
Изабель встает под табло отправлений.
Доббс-Ферри 9.45
Маниту 10.01
Колд-Спринг 10.11
Что если бы она была способна сесть в поезд, следующий в незнакомое место, и просто исчезнуть, как тот мифический мужчина, вышедший за сигаретами и пропавший без вести? Каково это, размышляет Изабель, на такое пойти – бросить все дарованное тебе, все щедро тебе расточаемое, каково уродиться настолько беспечной и бездушной, чтобы бросить всех, сесть в поезд и уехать. И, сумев скинуть эту жизнь, как старое пальто, каким-то образом перейти в другую, никого при этом не обвиняя, ни перед кем не винясь; подлежать такому перерождению, иметь натуру, позволяющую человеку (некоторым людям, должны же такие существовать) снять квартиру в городке на берегу Гудзона, устроиться официанткой в закусочную и надеть бейджик с придуманным именем. Скажем, Перл, Джесмин или Наоми.
Дэн, вернувшись домой и усевшись на диван, исполняет Робби свою новую песню. Робби с Одином на руках изо всех сил старается слушать. Но Один уже готов распищаться – он насторожился, он трепетно чуток, будто ощущает угрозу, неочевидную всем остальным, а значит, вскоре последует плач. Вайолет потеряла интерес к Одину, ведь так и не смогла увлечь его ни собственной персоной, ни тремя куклами (в том числе огорчительно натуралистичным пупсом – всем очень хочется, чтобы она поскорей его переросла), ни пучеглазым плюшевым лягушонком, ни гирляндой из бумажных цветов. Присев теперь на корточки, Вайолет усердно строит на полу башню из старомодных деревянных кубиков, купленных Робби для нее на прошлой неделе.
Трудно понять, какой подарок Вайолет понравится, а какой будет лишь вежливо принят, убран в ее комнату и никогда больше не взят в руки. Робби решил отдавать предпочтение игрушкам, не совсем уж откровенно девчачьим. Хватит с Вайолет крылышек с перьями и бальных платьев, хоть она, разумеется, только рада получать их снова и снова, сколько ей ни дари. Робби решил теперь действовать методом проб и ошибок. Надувной песик Сквики и набор “Лего” для строительства замка успеха не имели. А вот кубики в стиле ретро, как видно, были признаны вечной классикой. И почему желания другого человека, даже пятилетнего, так непрозрачны и непредсказуемы?
Дэн закончил, а Робби его песню толком и не послушал. Все ждал, что раздосадованный Один неминуемо закатит истерику или что башня Вайолет рухнет.
Дэн выжидательно смотрит на Робби. И на мгновение так легко разглядеть в нем взволнованного мальчишку, который надеется на похвалу, но предчувствует обратное. Робби известно, и очень хорошо, о скупости матери Дэна по отношению к сыновьям и их достижениям.
– Красивая, – говорит Робби.
– Не чересчур красивая?
– Нет. Душевная. Настоящие чувства не бывают чересчур.
Робби слегка подкидывает Одина на колене. Тот, довольный, что-то лепечет. Истерика временно предотвращена.
– Думаю, не слишком ли она сентиментальная, – не унимается Дэн.
Мать Дэна внушила ему жажду критики. Только такой реакции он и доверяет. И как это Гарту, который всего на три года моложе, удалось вырасти с уверенностью, что любая критика есть или показатель людского невежества, или замаскированная лесть? Может, у них с Дэном молчаливая договоренность разделить между собой ущерб?
Робби говорит:
– Подумай только, может, еще насчет сада.
Кажется, были там строчки, где Дэн сравнивал женщину с садом.
– Так и знал. Штамп, да?
– Ну не то чтобы… Скорей излишняя абстракция. Пусть будет женщина, да и все, без сравнений.
На легкое порицание – необходимый ему компонент – Дэн отвечает обрывком улыбки.
– Не зря я все и всегда сначала играю тебе, – говорит он.
Так что же, Робби, в сущности, воплощает для Дэна мать, только в более дружелюбном, так сказать, к пользователю формате? Возможно. Возражает Робби против этого? Трудно сказать.
– Смотрите, какая у меня уже башня высокая, – говорит Вайолет.
– Ты молодчина, – отвечает Робби.
– Но она может рухнуть.
– Всегда есть такой риск, когда задумываешь что-то большое.
– А я и задумываю. Большое.
– Это хорошо.
– Но вообще-то не хочу, чтоб она рухнула.
– Рухнет – построишь заново.
Судя по ее помрачневшему личику, ответ неверный. Что же надо было сказать, вот интересно.
– Как насчет “транса” и “пространств”? – спрашивает Дэн.
– В каком смысле?
– Натянутая рифма или нет?
Один опять забеспокоился. Разонравилось ему прыгать у Робби на колене – восторг сменился недовольством. Робби поднимает малыша, прижимает к груди, но нет, и этого Одину не хочется.
– Ну что, дружище, – шепчет Робби, – притомился? Пора вздремнуть, как думаешь?
Дэн говорит:
– Нет, “пространства” мне все-таки нравятся. И “транс” в общем подходит, полурифма получается.
– Можно ведь и совсем без рифмы.
– Да, но я хочу, чтобы эти два слова были как близнецы, разлученные при рождении.
– Ты правда сейчас это сказал?
– Может, заменить “мы впали в транс” на “нам выпал шанс”? – продолжает Дэн.
– Попробуй.
Дэн начинает песню сначала. Один хнычет, суетливо тыкаясь Робби в грудь. Вайолет ставит кубик на вершину башни со словами:
– Очень надеюсь, что она не рухнет.
Игрушки разбросаны по полу. Пупс лежит лицом вниз – пугающе правдоподобная визуализация младенческой летальности.
– Надеюсь очень-очень, что она не рухнет, – напевает Вайолет, и Дэн запевает тоже. Они могли бы выступать дуэтом.
На этот раз Робби слушает внимательно.
“Не собирались растерять любви сокровище
Ты и я, поклонники Байрона с Китсом…”
Как знакомо – сколько мужчин уже оплакали в песнях ушедшую любовь, – но в этом ведь нет ничего плохого. А Дэн смельчак: полагает, что его не существующая пока аудитория будет в курсе, кто такие Байрон с Китсом. Или не придает этому значения.
Да и жаждет ли эта потенциальная аудитория баллад в исполнении сорокалетнего отца двоих детей, крашеного блондина с редеющей шевелюрой?
Нет, Робби, об этом ты не спросишь. Дэну нужно неодобрение, но в приемлемых дозах. Глубочайший оптимизм – залог его цельности. Он не наивен, осознает и помехи, и сложности, и всеобщий скепсис, но уверен, что его трудозатраты возместятся, и работает усердно, настойчиво. Посмеиваясь над религией, не понимает, насколько крепко в нем самом сидит память предков-протестантов. Дэн, выросший бы в католической семье, как Изабель и Робби, молился бы и ждал озарения. А этот Дэн просто начинает песню заново. “Транс” заменив на “шанс”.
Он допевает строфу:
“Никак не думали, что это завершится…”
Хорошо, не натягивай рифму…
“…Ведь ты красавицей была, я – не чудовищем”
А вот это уже сомнительно…
Дэн приступает ко второму куплету, и тут входную дверь с треском распахивает Гарт. Прямо на слове “чудовище”. Встав на пороге, он грозно глядит на Дэна и Робби как на заговорщиков, пойманных на месте преступления.
Никуда не денешься от его сумасбродной красоты. Узкое, точеное лицо, разметавшиеся русые волосы, мускулистое, разгоряченное тело.
И тут наконец Один поднимает рев, а башня Вайолет разлетается по кубику. Та, конечно, тоже в слезы.
Только Дэн сохраняет спокойствие. Говорит Гарту:
– Здорово!
Гарт заходит.
– Я опоздал-то, – заявляет, – всего на пять минут.
– С детьми эти пять минут бывают долгими.
– Привет, Гарт! – говорит Робби.
Гарт выключает Грозного парня. Такая у него суперспособность. Но эта дикая вторая натура – Гарт-чудовище – однажды может и погубить его. Такие как Гарт в минуты агрессии как раз и напарываются на нож в пьяной стычке или получают пулю от соседа-психа, отказавшись сделать музыку потише. Робби очень надеется, что Гарт сумеет прожить свою жизнь до конца.
– Привет, Робби! Простите, парни. Спасибо, что были дома.
– Да не за что, – отвечает Дэн. – Где нам еще быть-то?
Вайолет уже не плачет. Слез-то в общем и не было – так, парочка всхлипов, небольшая демонстрация ее страданий, а то вдруг никто не заметит.
– Что такое? – спрашивает Гарт.
– Моя башня рухнула.
– Бывают в жизни огорчения. Давай по новой строить.
– Давай.
А не следует ли отцу, и даже недоотцу вроде Гарта, заняться сперва своим вопящим чадом? Или он думает, что Робби, такой невозмутимый и безотказный, тут нянька?
Гарт опускается на колени рядом с Вайолет, ставит на пол два больших кубика.
– Нужен прочный фундамент, – говорит он.
– Ага.
Робби размышляет, и уже не в первый раз, отчего Вайолет обожает Гарта. Может, дело в том, что Гарт не очень-то ею интересуется. И потому, видимо, достоин особого уважения. Робби качает Одина, а тот ревет себе.
– Вот тут парнишка, кажется, не прочь вздремнуть, – замечает Робби.
Гарт, оставаясь на полу с Вайолет и кубиками, протягивает руки: давай, мол. Робби преодолевает позыв воспротивиться и не уступать ребенка. Но удовольствовавшись лишь словами “осторожно только”, все-таки передает Гарту Одина, орущий комок.
– Уж постараюсь, – отвечает Гарт. И забирает Одина, приговаривая: – Привет, дружище, ну вот все и в порядке, все хорошо, все просто прекрасно, вот так.
Один, горестно повздыхав напоследок, устраивается поудобнее в изгибе отцовского локтя. Гарт свободной рукой кладет еще один кубик к двум первым.
– Один счастлив, что ты пришел, – говорит Вайолет.
– Хоть кто-то счастлив, это радует. По-моему, для фундамента нужно четыре кубика. А ты как считаешь?
– И я так считаю.
И как только выходит, что Гарт – безответственный, никчемный, самовлюбленный Гарт