Нам нужно их обезопасить и попытаться при этом не слишком напугать. Как хотелось бы с тобой поговорить!
Надеюсь, подписчики Вульфа не очень волнуются, как он там, в этой хижине. Скорее всего, не очень. А вот я волнуюсь. Пять дней в горах – это вроде ничего, не так уж долго, если только не предполагалось, что будет два дня.
Мы-то тут постоянно В СЕТИ, и никуда не денешься.
Ладно, не буду болтать слишком много. Не хочу нарушать вашу высокогорную безмятежность. Видит бог, в наши дни обрести безмятежность непросто. Нам с Дэном, однако, придется что-то решать. На будущее. Если оно, конечно, есть. Некоторым парам полезно круглые сутки проводить наедине.
Пока что нам остается только сохранять статус-кво. И за продуктами-то выходить опасно, а уж искать отдельное жилье – флаг в руки, как говорится, да и не можем мы так поступить с детьми, и друг с другом вообще-то тоже.
Все больше думаю, что мы с тобой могли бы и правда переехать вместе за город. Мне без разницы, откуда работать удаленно, в твоем колледже занятия тоже будут онлайн. Вспоминаю тот дом, так и не купленный Вульфом в прошлом году…
Жизнь гетеросексуала так скучна и отвратительна.
Очень бы хотелось с тобой поговорить. Но я это уже сказала, да?
Не хочу, повторяю, нарушать твою безмятежность. Просто хочу, чтобы ты не слишком удивлялся, когда вернешься домой. Хотя вряд ли все это станет для тебя таким уж большим открытием.
PS. У Дэна 230 000 подписчиков. Он счастлив.
Ладно, хватит. Напишу еще.
Люблю и XXXOOO
PPS. Опять сирена, и на этот раз очень-очень близко.
Гарт опять проверяет входящие. От Чесс по-прежнему ничего.
Что ж, тогда за работу. Давно пора заняться “Гамлетом”.
На этот раз будет головной убор. Наподобие шлемов воинов масаи, выставленных в Метрополитен-музее. Изделие Гарта, почти завершенное, обтянуто свиной кожей, в свою очередь обмазанной смолой, и иссечено отверстиями, а в них вделаны кусочки битого стекла, стразы и зубы. Гарт нашел в интернете какого-то живодера, продающего человеческие зубы, и воткнул несколько среди стеклышек и фальшивых алмазов.
На стене своей мастерской он написал углем: Все кругом меня изобличает и вялую мою торопит месть[1].
Да, мстительный принц датский, мать твою.
Гарт трет застывшую смолу металлической щеткой. Надо, чтобы шлем выглядел изношенным. Чтобы выглядел древностью, избранной Гамлетом, когда тому наконец понадобился шлем.
Отступив, Гарт внимательно оглядывает свое произведение. Снова убеждается, что крепить на макушку стальной шип, отпиленный от старой немецкой каски с блошиного рынка, не стоит. Гамлету нужен головной убор, компактный как череп – никаких шипов, чтобы врагу не за что было ухватиться. В этом шлеме все по делу. Его секреты едва скрыты в отверстиях, прорываются будто бы сквозь наслоения монарших церемоний и жертвоприношений. Алмазы и зубы.
Хорошо получилось. Здесь и угроза, и мощь. И скрытые, вполне надежно, намерения. И все-таки Гарт борется с ощущением, что чего-то не хватает. Он научился не обращать внимания на знакомый импульс: продолжить работу, добавить что-нибудь, придать своему творению ошеломляющую живость, заставить его превзойти само себя. Произведение искусства должно выглядеть не совсем оконченным. Оконченной выглядит только халтура. А это – предмет восхищения. Экспонат для галерей и залов, созерцающий собственное, индивидуальное совершенство.
Джесси будет в ужасе. Пока что это самая отталкивающая работа. Гарт начинал с романтических пьес – “Цимбелина” и “Бури” – и только теперь переходит к трагедиям.
Погодите, это Джесси не видел еще, что Гарт придумал с “Макбетом”. “Короля Лира” еще не видел.
Одно из очень немногих преимуществ работы с мелким дилером: Джесси тешит себя уверенностью, что художники, работы которых он продает, слишком самобытны для так им называемого международного арт-картеля. И в этом Джесси помогает капитал, нажитый его семьей на производстве стеклянных раздвижных дверей. Ему, в общем, и не нужно ничего продавать. Хотя он и любит повторять, что продвигает “художников, вечно живущих на грани полной катастрофы”.
Хочешь катастрофу, Джесси, – получай.
Смолу надо еще обработать, истереть посильней, прежде чем загрунтовать. Нелегко было найти залежалую грунтовку, именно такой не первой свежести, чтобы добавляла легчайший оттенок желтизны, как состарившийся лак, нанесенный когда-то с целью предохранить от порчи, но со временем придавший – картине, скажем, или вощеному фрукту – эффект законсервированной жизни, продолжающейся в стране мертвецов.
Еще раз пройтись щеткой, подзатереть и можно грунтовать.
Но прежде чем вернуться к работе, Гарт оставляет Чесс еще одно голосовое сообщение: “Привет, Чесс! Ты знаешь, кто это, и знаешь, как я хочу увидеть тебя и малыша, ну или хотя бы узнать, что у вас все в порядке. Можешь просто написать «да» или «нет», если найдешь в себе силы. Погоди, не посчитай, что я нападаю, вовсе нет, я просто… думаю о вас. Ладно, все сказал, это Гарт, но ты и так поняла. Пока”.
Есть песня – суть всех песен. Она не то чтобы красива, вернее не только красива, хотя содержит в себе красоту, как слива содержит косточку. Эта песня включает все. Это и плач, и ария. И старая припевочка про кукурузные хлопья, и гимн материнским духам времен твоего детства. Это псалом в исполнении девушек со свечами в бумажных стаканчиках, вопль кролика, зарезанного твоим отцом, сонный шепот твоей жены, грезящей не о тебе.
Дэн не написал такую песню. Не под силу ему, да и никому другому, хотя у некоторых музыкантов почти получается. Уж точно лучше, чем у Дэна пока что. У Дэна вышла песня-букет – серия минорных аккордов, внезапно вытекающих в уменьшенный септаккорд на слове “заклинали”.
И это неплохо. Это очень даже хорошо. Очень даже хорошо, что он старается не слишком переживать, протягивая людям десяток оранжерейных роз, тогда как собирался предложить ледоруб, да поострее, чтобы пробить корку обыденности, проделать отдушины в упорядоченном течении дней.
Неожиданность: кажется, Дэн был больше доволен жизнью, когда стремился вновь начать писать песни, чем теперь, когда и в самом деле пишет, имеет 230 тысяч подписчиков в инстаграме и на ютьюбе, теперь, когда предвкушение сменилось немым ощущением тупика – провала, одним словом, хоть Дэну и не хочется называть это так. Теперь, когда он может оценить, насколько его амбиции далеки от его результатов. Теперь, когда посторонние обсуждают его в твиттере…
WomanFriend – 53 сек. назад
В куски разбил куски моего сердца Дэнни не знаю, ненавижу тебя или люблю но продолжай
MarcusMental – 1 мин. назад
Этот музон МИНОРНОЕ ПОРНО ДэнСолоГАД наживается на нашем одиночестве идем лучше искать счастья
DominicDoReMe – 2 мин. назад
Ну что, поплакал, посмеялся, полегчало
Zara.zaralynne – 3 мин. назад
Слишком эмоциональные могут спеть себе happy birthday
TreyvonFreeMan – 4 мин. назад
Скажет кто-нибудь, чего белые так любят грустные песни?
WomanFriend – 5 мин. назад
Не нравится – не слушайте. Так можно, в курсе?
OingoOingoBoing – 7 мин. назад
ПЛЯШИ ЗАНУДА ПЛЯШИ
Вайолет не стучится, а замка на двери нет. Она, похоже, считает, что по-прежнему делит комнату с Натаном, что и на новое его жилище на втором этаже распространяются старые договоренности и ее право входить по желанию все еще в силе.
Когда является Вайолет, Натан смотрит “Школу рока”. И якобы не видит и не слышит ее. Не дрочил, и то спасибо, думает он, хотя и поделом бы Вайолет, застань она его за этим. Может, отучилась бы вваливаться вот так.
Вайолет осматривает комнату. Говорит:
– Ты не открываешь окна.
– Нет.
– Уроки сделал?
– Тебе-то что?
– Опять смотришь это кино?
– Ага.
Вайолет устраивается на диване рядом с Натаном с царственной аккуратностью, все больше свойственной ей во всем – словах, походке, манере сидеть.
– Ну он и жирный, – заявляет она, глядя на Джека Блэка.
– Тебе что, заняться больше нечем?
– И противный к тому же. Ты ведь не открываешь окна, да?
– Да не влетает эта дрянь через окна.
– Влетает.
– Иди-ка ты вниз.
– Я уже уроки сделала.
– Ну и займись своими делами.
– А чего он потный такой?
– Он рок-звезда. Как папа был когда-то.
– Папа не жирный. И не противный. Зачем ты вечно смотришь это кино?
– Нравится.
– Может, что-нибудь другое включим?
– Не-а.
– От тебя воняет.
Натан по-быстрому обнюхивает подмышки. Принимать душ? Зачем, скажите пожалуйста?
– Отстань от меня ради бога, – говорит он.
– Ты окна открываешь, когда остаешься один. Я вижу.
Натан подавляет острое желание взять ее за шкирку и вытолкнуть за дверь. Это легко. Она не весит ничего. Избавиться бы только от этой конченой эгоистки с ее критикой, эгоистки, презирающей все, исходящее не от нее, а значит, все вообще, даже Джека Блэка.
Вот бы с ней случилось что-то страшное, думает Натан. Он переносчик этой мысли. И почти тут же отрекается от нее – не время сейчас желать плохого другим, даже Вайолет, – но мысль успевает кристаллизоваться в сознании, не сразу он ее ликвидирует, хоть и старается.
Никому теперь нельзя желать зла. Желать опасности, крадущейся по пятам. Даже мыслей об этом лучше не допускать.
– Ну и не надо здесь сидеть меня нюхать.
– И не буду.
– И не надо.
– И не буду.
Она поднимается с дивана.
– Если что, я внизу.
– Понял.
– Захочешь что-нибудь другое посмотреть – зови.
– Обязательно.
Вайолет направляется к двери, потом оборачивается.
– В общем, я внизу.
– Буду знать.
Она не отвечает. Удаляется молча. Известно, кем она себя воображает: королевской особой, распрощавшейся с наглецом-мальчишкой из прислуги.