Она не улыбалась ему, махавшему рукой с тротуара. Покивала только. Гарт рассчитывал на большее, но Чесс всегда была неулыбчива. По ее мнению (высказанному давным-давно, еще когда они жили в той дыре на Уотер-стрит), женщине лучше воздерживаться от улыбок и вообще от всего того, что свидетельствует о желании понравиться.
Ну а Один, как и следовало ожидать, просто недоуменно таращился на Гарта. Зачем его заставляют глядеть на чужого дядю? Другая женщина, мать иного плана, может, подняла бы руку Одина и сымитировала помахивание. Но Чесс не того плана мать.
5 апреля 2020 года
Дорогая моя Изабель!
Посмотрим, не разучился ли я писать. Посмотрим, не кончилась ли паста в этой шариковой ручке, а другой у меня нет. Я забыл взять с собой ручку из дома, да и не собирался писать письма, только эсэмэски, пока мы не приехали сюда. Взял две пары неудобных ботинок и модную рубашку для европейской вечеринки, на которую так и не был приглашен. А ручку не взял.
Но биковские ручки, знаешь ли, продаются везде. Даже в Рейкьявике.
Забавно, правда ведь, что мелочь вроде ручки оказывается вдруг чуть ли не драгоценностью. Не купи я по чистой случайности эту ручку в аэропорту, вообще ничего написать не сумел бы, ведь до ближайшего места, где могут продаваться ручки, километров пятьдесят. Поневоле представляю себе апокалиптическое будущее: сидим мы, сбившись в кучку, и вспоминаем, как запросто заходили когда-то в магазин за ручкой, зажигалкой или рулоном туалетной бумаги.
Когда отправлю тебе это письмо, не представляю, не отсюда уж точно. Позвонить смогу гораздо раньше, чем ты его получишь. Это как послание в бутылке, заброшенной в океан, чтобы прибиться к берегам грядущего.
Но я хочу поговорить с тобой, пусть даже только в письме, которое не скоро до тебя дойдет. В биковских ручках паста не заканчивается, так ведь? Потому они, наверное, так популярны во всем мире.
Ладно, хватит про ручку. С чего же начать?
Мы высоко в горах. Добраться сюда можно только пешком, дороги нет, только тропа.
Красиво здесь почти до неприличия. Наш однокомнатный домик стоит посреди луга на склоне горы, впечатляющей даже по меркам гор. Неподалеку шумит водопад, низвергающийся стекающий, ну да, с ледника на вершине. В одно из двух крохотных окон – примечателен их минимум при здешней-то панораме – видна равнина далеко-далеко внизу. Горы поросли травой, но эта равнина вулканическая – сплошной черный камень с выплесками неоново-зеленого мха и термальными источниками, голубеющими по ночам, как бассейны с подсветкой. Сумасшедший цвет, аквамариновый.
Разгуливаем голышом, когда пригреет – обычно это пара часов вокруг полудня. Добавь “Погулять голышом в исландских горах” в свой список дел. В категорию под общим заголовком “Съездить в Исландию”.
Пришли, интересно, хоть какие-то ответы из медколледжей? Понимаю, шансов у меня немного с учетом, скажем так, оригинальных исходных данных, но предпочитаю надеяться, что и для оригинала, стало быть, вроде меня места найдутся. Мне и нужно-то всего одно.
Отсюда, издалека, я гораздо оптимистичней смотрю на свою новую жизнь. Желаю и тебе новой жизни, но это, видимо, отдельная тема для отдельного письма. Что бы там ни было, а я, кажется, смогу лечить людей. Хочу попробовать.
И знаешь, надежда у меня есть. Отчего же не надеяться? Мне по душе мое новое будущее – при условии, конечно, что мы переживем настоящее. А если переживем, в том или ином виде, то нам понадобится больше врачей, больше, наверное, чем за всю историю.
У меня с собой “Мельница на Флоссе”. “Впереди лежала покрытая терниями пустыня, и золотые врата детства закрылись за ними навсегда”[2]. Ну как не любить Джордж Элиот?
Способны мы вообще пережить собственное детство, как ты думаешь?
С любовью, Робби
После того как Гарт исполнил танец с помахиванием и ушел, Чесс и Один возвратились в свой отдельный мир. Присутствие Гарта, пусть мимолетное и отдаленное, произвело неожиданно сильный эффект вторжения.
И вот он уже пишет. Божечки. Вот это ПАРЕНЬ. У нас с тобой. И так далее.
Один берет голубого кролика, но не бросает. Просто держит в вытянутой руке и разглядывает, как будто… не то чтобы увидев впервые, но впервые обнаружив в знакомой игрушке новую, параллельную сущность.
Да нет, не может Один связывать кролика с Гартом. Это исключено.
До занятий меньше часа. Пора готовить Одина ко сну, а для этого требуется прелюдия под названием “Теперь давай-ка успокаиваться”. Но сначала Чесс нужно сделать кое-что еще.
Вернувшись в спальню – а куда ему еще идти? – Дэн опять приступает к новой песне. А что ему еще делать, раз вопрос с ужином уже решен?
Не проклинали мы, не заклинали,
Об адских муках ничего не знали…
Не годится. Заново.
Натан опять запускает “Школу рока”. На экране Джек, сорвав с себя рубашку, ныряет со сцены в скопившуюся публику, но его никто не ловит, и он ничком падает на пол. Натан смотрит, а сам печатает:
Натан Уокер-Бирн
Сегодня, 15.00
PS Парни, я терь знаю как победить в Легендах пшта весь день только играю и дрочу такчт я теперь ПРОСТО БОГ в том и другом и надо делать как я говорю кароч до вечера НО ТИХО ОК? Тут прослушка везде.
Вайолет у себя в спальне начинает понимать, что утешать ее, похоже, не придут. Она подходит к зеркалу – снова полюбоваться собой в желтом платье.
Позади появляется отразившаяся в зеркале мать.
– Ты записку мою видела? – спрашивает Вайолет.
У материнского отражения.
– Угу.
– Будьте поосторожнее, ладно?
– Детка…
Лицо матери мрачнеет. По ней всегда все видно. Вот Вайолет более загадочна, лучше владеет умением держать себя (она недавно узнала, что это так называется). Вайолет натренировалась уже выглядеть спокойной и сдержанной, как Сара в “Маленькой принцессе”.
Мать говорит:
– Все-таки мое любимое платье голубое.
– А это тебе не нравится?
– Мне все твои платья нравятся. Но, по-моему, голубое тебе особенно идет.
– А мое любимое – это.
– Оно очень красивое. Просто желтое… сложно носить.
В словах матери не всегда есть смысл. Вайолет продолжает беседу с ее отражением.
– Оно мне как раз.
– Я не к тому, что его надеть сложно. А к тому… Ладно, забудь. Ходи в желтом. В чем хочется, в том и ходи.
– Но тебе это платье не нравится.
– Очень нравится. Мне все в тебе нравится. Окна везде закрыты. А на ужин будет курица. Не рыба.
– Хорошо.
– И вообще ты во всем права. Никому не разрешай с тобой спорить, даже мне, никому и никогда. И ни о чем.
Секунда – и материнское отражение исчезает. Опять Вайолет в зеркале одна. Кажется вероятным, невероятным не кажется, что внутри зеркала живет другая мать, почти такая же, как настоящая, но старше и злее. Может, зеркальная мать – это будущая сущность матери, просто так не видная, только в правдивом зеркале. Отражение Вайолет делает полуоборот, и зеркало показывает красивую девочку в парящем, мерцающем платье цвета солнца, выбранном для нее Робби, которому в день возвращения приятно будет увидеть ее в этом платье. Робби не завидует Вайолет, не заставляет ее сомневаться в себе и собственной значительности, не мешает ей все уверенней представлять себя симпатичной, талантливой и изящной девочкой из сказки о самой себе. Робби скоро вернется, и тогда жизнь не только станет понятней, но и опять наполнится смехом и надеждами, весело заискрится щедростью и добротой – всем тем, что дядя Робби забрал с собой.
от: Чесс Маллинс
тема: Re:
кому: Гарт Бирн
Гарт!
Я рада, что ты повидался с Одином и так тронут этим свиданием.
Но должна сказать, что слова “наш парень” меня смутили. Он не наш парень. Он ребенок. Мой ребенок. Ты не его родитель. Только я.
Мы пришли к соглашению, что вам с Одином нужно познакомиться. Это мы оговорили четко. Но дальше дело зайти не должно было и не зайдет. Из твоего сообщения делаю вывод, что ты начинаешь считать нас в некотором смысле парой, а это не так. Я хочу, чтобы Один знал человека, от которого унаследовал гены. Но не хочу, чтобы он ошибочно считал, будто имеет и мать, и отца – в традиционном смысле.
Странно было, сверхстранно, стоять у окна с Одином, глядя, как ты улыбаешься и машешь ему рукой с улицы. Уверена, и тебе нелегко пришлось, несмотря на тон твоего сообщения. Было в этом даже что-то архетипическое: женщина держит ребенка, показывая мужчине – через стекло.
Надо нам подумать о границах, без шуток. Может, тебе лучше побыть в стороне какое-то время. От меня и Одина. Дать нужное тебе, по-видимому, я вряд ли смогу. Прости. Надеюсь, ты мне веришь.
Чесс
– Алло?
– Привет, пап.
– О, Изабель, привет! Сколько лет, сколько зим.
– Я же звонила позавчера.
– Правда? Все дни одинаковые. Теряю им счет, знаешь ли.
– Знаю.
– Как ты, нормально? Как Дэн и дети?
– Нормально. Относительно. Хотела убедиться, что у тебя все нормально.
– Все в порядке, моя милая. Приготовил на обед яйцо пашот.
– Звучит аппетитно.
– Твоя матушка такого не допустила бы. Яйцо на обед! Просто крах цивилизации.
– Я думала о ней.
– Как жаль, что нам нельзя ее навестить. Боюсь представить, что осталось от цветов, которые мы в прошлый раз принесли.
– Тюльпаны. Мы приносили тюльпаны.
– Одни стебельки теперь уже.
– Пап…
– Что, моя милая?
– Я думала о маме.
– Мы оба.
– Да нет, я, конечно, всегда о ней думаю. Но в этот раз размышляла, была ли она довольна жизнью, как ты считаешь? Понимаю, вопрос сложный, мягко говоря.
– Тюльпанами она была бы недовольна, это уж точно. Ваза со стебельками – вот что там теперь.
– Я так ей грубила.
– Ты была с характером. Как и твоя матушка. Знаешь, она ведь в свое время отказывалась выходить за меня – только потому, что я плохо танцевал.