Она пьет кофе в таком молчании, что слышно, как дворники за окном переругиваются и скребут лопатами снег.
– Да ладно вам, чего вы как маленькие. Просто решила высказаться.
Улыбается.
– Искренне желаю вам всех благ, чем смогу – помогу даже. Может быть. – Она смеется. – В зависимости от вашего поведения.
В моей вечно полутемной комнате светло. Это потому, что я открыл настежь окна, уборкой занимаюсь. Благо, за окном уже тепло, весна.
«Вам же ни до чего дела нет, вот и вправду – как будто не живете здесь, а так, поселились на время. Как будто вам когда-нибудь дадут какую-то другую, хорошую жизнь, а эту, плохую и сложную, можно будет выкинуть!»
Да, выкинуть. Вот этот весь хлам, еще, кажется, с начальной школы который, точно можно выкинуть. В дверь звонят.
– Юр, открой.
– Сам открой, – кричит с кухни Юра.
Я еле-еле разгребаю себе проход к двери, так много на полу навалено вещей. За дверью обнаруживается Тима.
– Хай.
Он даже не здоровается, встрепанный весь, сердитый. Тронешь – и ударит электричеством.
– Юра у тебя?!
– Э, да, проходи. А че случилось-то?
Но он не отвечает, не разуваясь, проходит на кухню, где и вправду сидит Юра, не здороваясь, подходит вплотную к нему и с размаху бьет Юру в челюсть.
Юра вскакивает. Я вбегаю на кухню.
– Подонок! – воинственно кричит Тима и кидается на Юру с кулаками. Я мечусь между ними, не зная, кого держать – прыгающего Тиму или закипающего (что, в принципе, опаснее) Юру.
– Да что случилось-то?
– А ты вон у него спроси!
Никогда я Тиму таким не видел.
– У тебя и билеты уже с собой, да?!
– Тимофей, а ну успокойся! Что я тебе сделал-то!
– Да что происходит?!
Тима глубоко и неровно дышит. Он вроде как немного успокоился, но как только я перестаю его держать, снова кидается на Юру. Моя маленькая кухня не предназначена для таких баталий, они носятся по периметру, ежесекундно натыкаясь на углы и края мебели, сшибая все на своем пути.
– Эй, – ору я, – да прекратите же!
Громко так ору, благо дома никого кроме нас нет.
И тут Тима поворачивается ко мне.
– Это ты, да, ты-ы-ы?! Это ты ему рассказал?!
– Да что, блин, я рассказал такого? Ты можешь успокоиться, объяснить нормально?!
– Про Прагу! Про Аниту! Про меня и Аниту!
Слово «Анита» придает ему сил, и он снова кидается в бой, на этот раз – на меня. Я отскакиваю в сторону.
– Этот! Этот!! Этот мерзавец, нет, ты сам, ты сам расскажи, ЧТО ты сделал!!
Тима мечется от меня к Юре в бессильной ярости. И тут до Юры доходит.
– А-а-а-а. Да, я.
Он начинает злиться уже по-настоящему.
– Да, я, и что? Что ты мне сделаешь?! Я купил ей путевку, у нее скоро каникулы, это что, преступление?!
– Да ты же, ты… как вы могли.
Тима вдруг сникает, садится на стул и разражается рыданиями. Я стою возле опрокинутой табуретки в тупом ужасе. Тима – плачет. Это что-то! Поднимаю табуретку, ставлю ее как надо. На какое-то время на кухне становится очень тихо, слышно только Тимино сопение.
И тут Юра приходит в себя.
– И она согласилась, – говорит он злобно, почти плюет слова. – Поедем с ней вместе. Я за ум взялся, жизнь свою налаживаю.
Тима бурно реагирует на Юрины соображения по поводу налаживания жизни. Он снова вскакивает и кидается бить Юре морду. Я успеваю схватить его сзади обеими руками, но Тима так рвется вперед, что мы оба чуть-чуть, но подползаем к Юре.
– Ты?! Наладить!? – Тима взвизгивает. – Да что ты можешь наладить, ты!! Ты!
– Ну, кто?! Говори, кто?!
Теперь уже Юра делает шаг навстречу. Я с сожалением отмечаю, что двоих мне уже не удержать.
– Да ты на какие деньги ее туда повезешь?! На ворованные?! Да как ты можешь, ты, ты!! – Тима задыхается, отчасти потому, что, наверное, я слишком крепко сжимаю ему легкие. – Она – единственное хорошее в моей жизни!! Она, она настоящая, с ней все хорошо! Как ты можешь так, так по-подлому, все… – Тима снова плачет.
– И в моей, представь себе, тоже! – Юра злится уже по полной. – Да она даже не смотрит на тебя! Что ты ей дать можешь, в церковь на экскурсию сводить!?
Тима пинает меня ногой, больно, вырывается и кидается на Юру. Я смотрю на то, как они дерутся, и с сожалением слежу за тем, как Тима, отскочив, швыряет в Юру моей кружкой. Бам – кружка врезается в стену, совсем рядом с телевизором.
– Мы же с тобой с детства, ты помнишь, как в детстве, мы обещали всю жизнь друзьями быть! – ревет Тима, его голос почти срывается, так непривычно громко он кричит. – А ты, ты тогда даже не сожалел ни о чем, тебя просто отмазали, мра-а-азь!!
– Не смей!! – орет Юра.
И тут из раскрытого настежь окна мне в глаза бьет луч света. Я зажмуриваюсь. Я стою, зажмурившись, и в моей голове снова звучит голос Аниты.
«Потому что вы просто бежите от… да от всего! От себя – именно бежите. И от проблем бежите. Вам же ни до чего дела нет, вот и вправду – как будто не живете здесь, а так, поселились на время».
Чудом спасенная миска с печеньем летит из моих рук на пол, – я просто разжал руки и сам не понял, как у меня это вышло. Раздается очень громкое «бам». Юра и Тима замирают, и оба одновременно поворачиваются ко мне.
– Пошли вон отсюда. Оба.
Я говорю очень спокойно, и как-то мне ясно так становится, уверенно.
– Идите, говорю. Вы же в моем доме. Это бабушки моей кухня, понимаете?!
На кухне очень тихо.
– Вон пошли. Можете поубивать там друг друга, только не здесь. Проваливайте. Я серьезно.
Я не кричу и не стараюсь их в чем-то убедить, помирить или еще что-то такое. И именно мой спокойный голос как-то их отрезвляет. Тима растирает по щекам слезы вместе с кровью, которая сочится из его разбитой брови, – Юра в него все-таки чем-то попал. Они уходят абсолютно молча. Я также молча закрываю за ними дверь, потом сажусь на кухне среди всего этого бардака и закуриваю. Потом резко тушу сигарету и иду к себе в комнату, достаю из своего тайника всю наркоту, складываю в полиэтиленовый пакет. Подхожу ко все еще раскрытому окну и глубоко дышу.
Я стою напротив подвальчика, в котором работает Анита. Смотрю на часы, ровно семь. Потом – на дверь. Ее все нет и нет. Наконец она выходит, радуется, увидев меня, машет рукой парню у машины: мол, езжай без меня.
– Привет, Вань! Что-то случилось?
– Э… да ничего. И да, и нет то есть. Дело к тебе есть, вернее, разговор.
Она настораживается.
– Ну, пойдем пройдемся тогда.
Я хмуро киваю.
– Так странно видеть тебя без твоей извечной улыбочки.
– Да я вот… так.
Какое-то время мы идем молча. Проходим Гостинку, сворачиваем на Невский.
– Слушай, а ведь если серьезно, – тебя Аней зовут, Анной, да?
Анита улыбается:
– Ну да. Анита – это так, просто шутка.
– Ну ясно, я так и думал. Послушай меня, Аня. Я тебе сейчас хочу одну вещь сказать, пойми меня правильно. Я тебе нравлюсь?
Она останавливается и краснеет. Ну, ясное дело, вот так в лоб – никто не спрашивает. Мы снова идем вперед, она молчит.
– А если я скажу, что да, это что, – пытается сказать шутливым тоном, – это что-то разве изменит?
– Да, изменит. Аня, послушай, что я тебе скажу. Ты была права во всем, в смысле – когда говорила, что так нельзя. Я тебя понял, правда, понял.
Она внимательно смотрит на меня. Мы медленно бредем по главной улице нашего города, и мне очень сложно подбирать слова.
– Аня. Я хочу все поправить, правда хочу. И не просто сказать тебе – я поправлю, – а сделать. Ты права, мне еще очень мало лет. Я слезу с наркоты и барыжить тоже больше не буду. Да и в ментовке больше работать не хочу. Я учиться, может быть, пойду дальше, не знаю пока.
Мы все-таки останавливаемся. Со стороны это все, наверное, смотрится как в кино – романтично или еще что-то такое, но мне сейчас на все это наплевать. Аня внимательно смотрит на меня.
– Ты мне веришь?
– Думаю, да. Есть в тебе что-то такое… ты умеешь выживать, я давно это заметила. Ну, ты говори давай, чего стоять.
– Так вот. Из ментовки я ухожу, а значит, мне грозит армия. Как раз самый возраст. Только знаешь что, я отмазываться больше никогда ни от чего не хочу. Никогда не буду, хватит. Я не хочу быть беженцем.
– Ты серьезно?
– Да, послушай, мне тяжело это говорить. Все какое-то слишком…
– Слишком настоящее, да?
– Ну да. Это моя жизнь. А значит, это серьезно. Я пойду в армию, правда. Мне это поможет.
– Ты в этот призыв хочешь, что ли?
– Ну да. Он же еще до июля, я как раз успею. И понимаешь, я же ничего вот от тебя сейчас не требую, просто пойми, у меня, оказывается, нет никого. Это все не друзья, а чушь собачья. Просто, если ты скажешь сейчас: да, у тебя все получится, я верю – этого хватит. Я не могу рассказать родителям, они не поймут. Жалко, что бабушки моей больше нет.
Она молчит и серьезно смотрит на меня.
– Я думаю, ты все делаешь правильно. Даже больше – я верю, что это действительно выход для тебя. И знаешь, ты и вправду мне очень нравишься, хорошо будет, если ты вернешься сюда, и я буду тебя ждать.
А потом мы обнялись. И не как какие-то там влюбленные, крепко – как в детстве.
Юра 2000
Я стою у сувенирного лотка, смотрю крестики, маленькие иконы, книги в дорогих переплетах, и тут меня окликают.
– Юрик?
Оборачиваюсь и не сразу узнаю стоящего передо мной человека. Это Тима.
– Ну ничего себе! Какими судьбами, ах-а, на Валааме?
Получилось в рифму. Смешно, я улыбаюсь.
– Да вот, на экскурсию приехал. А ты как, что? Живешь тут?
– Ну да. Ты не подумай, не в монастыре. Мирское, так сказать, население, тут тоже имеется. Я мать сюда на лето привез, чтобы отдохнула.
– А. Понятно.