– Что вы называете «Железной челюстью»?
Григорий повернулся на диване, посмотрел ей в лицо и вместо ответа, улыбаясь, спросил:
– Нравятся вам наши бураны?
– Бураны? Да ведь буранов больше не было, – удивилась Юлия и, сняв шинель, опустилась на стул.
– Будут еще, будут! – уверил Григорий. – Всякие, разные. Внезапные и нарастающие. Такие бураны, от которых не пыль вихрится, а мысли и чувства. Или вам не доводилось встречаться с такими буранами? – и, хитровато щуря глаза, добавил: – Разве у вас в Союзе художников полный штиль? Ну, ну! Как я знаю, Ясенецкий если и не буран, то наверняка сквозной ветер! Я с ним имел несчастье встретиться у профессора Милорадовича. Он, как мне тогда показалось, способен рассуждать на любую тему.
– И что же вышло из этого спора? – спросила Юлия.
– Что вышло? А вы спросите у него.
– То-то он и недолюбливает вас.
– Да? Ну, ну. Пусть не садится не в свои сани.
– А все-таки, что такое «Железная челюсть»? – еще раз вернулась к своему вопросу Юлия.
– Мечта, – нехотя ответил Григорий и ткнул недокуренную папиросу в пепельницу.
– Мечта? Но почему «Железная челюсть»?
– А разве у вас не бывает оригинальной мечты?
– Вы всегда отвечаете на вопрос вопросом? – спросила Юлия и рассмеялась.
– Не всегда и не всем, – сказал Григорий. – «Железная челюсть» – это будущий промышленный узел в Приречье. Там железо. Почему челюсть? Так уж я назвал. Геологи – фантазеры, мечтатели и деловые люди. Им так же, как и вам, художникам, доступно вдохновение. Я помню: в ущельях Кирки, где я бродил, придерживаясь за канат, чтобы не слететь в пропасть, мы обнаружили одно месторождение, которое назвали «Ледяные губы», потому что там я обморозил себе щеки. А как-то давно мы вели разведку по Залому. Прораб Завитухин свернул работу, и мы должны были уехать с пустыми руками. Но в последнее утро перед отъездом меня заинтересовали в логу кварцевые камни. Я разбил один из них – обнаружилось золото. Оказалось, мы провели разведку ответвления жилы, а коренную жилу Завитухин проспал. Так мы ее и окрестили: «Жила Завитухииа». А «Железная челюсть»… ее пока нет.
Юлия склонилась над картой.
– Вот вам река. А вот вся эта часть – Приреченская тайга, – Григорий показал на карте. – Все Приречье – загадка для геологов. Никто еще хорошо не знает, что там лежит в земле. Вот тут обнаружили случайные выходы гематитов. Тут кто-то натолкнулся на железо… А вот здесь описаны своеобразные пятна железистых песчаников. Но какие разные точки и какие разные по характеру находки! И никто из геологов не обнаружил коренного залегания. А вот соедините все эти точки линией – получается рисунок, напоминающий челюсть. «Челюсть» эта занимает тысячу километров. Можно истратить на разведку миллионы и ничего не найти. Такие дела геологи называют провалом.
Григорий хотел свернуть карту, но Юлия все еще смотрела на надоевшее ему пятно Приречья. С ее головы упала прядь волос и, щекоча, скользнула по его щеке.
– Там только железо? – спросила она.
– Пока буду искать железо, а потом видно будет. Начну с железа. Весь этот край богатый.
– Это очень далеко от нашего города?
– Далеко.
– А где вы там будете жить? В какой-нибудь деревне?
Григорий рассмеялся.
– Ни деревни, ни села на моих маршрутах нет. Зверья там достаточно. Горы. Непроходимое глухолесье. Такой лес… Ну как бы вам сказать… Трудно представить тайгу, не побывав в ней. Путь тяжелый. Но самое тяжелое – найти месторождение. За тридцать минувших лет в Приречье побывало девять экспедиций, двадцать семь геологов-одиночек – и все безрезультатно. Их материалы указывают только на признаки месторождения. А месторождение надо найти. Почему надо? Да потому, что развитие промышленности немыслимо без открытия новых месторождений. И еще – мы думаем на Енисее построить новую гидроэлектростанцию, а без наличия промышленной базы строить нельзя. Будет электричество – должен быть и потребитель. Такова задача будущих послевоенных лет.
– Послевоенных? Да ведь пока еще идет война!
– Ну и что? Война идет на Западе, а здесь мы готовим почву для будущих промышленных строек. И я уверен, в послевоенной пятилетке Приречье займет важное место.
Энергично потирая руки, встал с кресла. Плечистый, черноголовый, в куртке из желтой шагреневой кожи. В каждом его движении, слове, взгляде, жесте, в выражении красивого подвижного лица была сила и уверенность в себе. Казалось, этот человек никогда не знал устали. Он всегда бодр, весел, жизнерадостен. Именно таким он показался Юлии в этот вечер.
– Вот посмотрите, – Григорий взял со стола сверкающий гранями кристалл. – Это аметист. Он найден в Приречье.
– Какая чистота в этом камне! А это – рубин?
– Рубин. Он был не таким, а вот я его отшлифовал, и он загорелся, – ответил Григорий, глядя не на рубин, а на руку Юлии. – Много, очень много легенд вокруг драгоценных камней. Вот эти рубины древние люди называли карбункулами, которые будто бы служили вместо фонарей для драконов и змей, когда их зрение слабло. Другие легенды говорят, что карбункулы обладают свойством светиться во тьме и что лучи этого света проникают даже через плотную одежду. Люди говорили, что алмаз укрощает ярость, и носили его вместо амулета. Рубин врачует сердце, мозг и память человека. Сапфир укрепляет мужество…
Григорий долго еще говорил о легендах, которыми овеяны редкие камни. Говорил он тихо, прислушиваясь к своим словам, словно боясь спугнуть мысль.
– Да и где вы встречали более чистые, прозрачные тона, чем в камнях? Это они своими причудливыми переливами поражают человека. Окраска одних и тех же минералов настолько изменчива и разнообразна, что ее трудно определить вдруг, сразу, как трудно вдруг, сразу сказать о характере того или иного человека. Посмотрите на турмалин. Вот тот, который у телефона. Нет, с этой стороны. Ага! Ну, что вы видите? Не кажется ли он вам малиново-красным? А вот мы его опустим в особый состав кислоты, и он загорится другими оттенками. А вот этот камень, если его разрезать, поразит слоями: зелеными, красными, голубыми, желтыми… Есть такие камни, если смотреть на них, вращая в разные стороны, то в одном положении они будут синими, в другом – кубовыми, в третьем – розовыми. А вот этот аметист, если его опустить в стакан с водой, будет совсем бесцветным. Многие камни меняют свой цвет. Вечером вот этот александрит малиновый. А днем – темно-зеленый. И эту тайну игры переливов не удалось объяснить ни одному химику. Мы знаем, что красный цвет рубина зависит от примеси хрома, цвет бирюзы – от примеси меди, а красного агата – от железа. Но мы не знаем, от чего зависит фиолетовая окраска аметиста или дымчатый цвет топаза. Но еще замечательнее то, что камень вообще не остается постоянным. Он живет своей непонятной и интересной жизнью! Драгоценные камни, как говорят индусы, прекрасны, пока молоды. Потом они тускнеют, блекнут. Есть еще интересный камень – он встречается на Кольском полуострове и в Индии. Когда вы его ломаете, вы видите красивый вишнево-малиновый цвет. Но только на десять секунд. Потом он тускнеет. Но если он полежит в темноте в течение года, он снова горит.
– Ничего подобного я не подозревала, – призналась Юлия. – А это что? Золото?
– Нет. Это только серный колчедан с цинковой обманкой. А вот этот камень с мертвым светом – праправнук радия. Свинец. А то, что вы держите, – титанистое железо.
– А что это за плесень?
– Малахит. Таким он взят из земли.
– А это глина?
– Без такой красной глины войну можно проиграть в два счета, – пояснил Григорий. – Такую глину называют бокситами. То, без чего не построишь самолетов.
Склонив голову над столом, Юлия рассматривала камни. Ее волосы под ярким светом лампы золотым дождем рассыпались по плечам. Она вертела в пальцах камни и, спрашивая, удивленно поднимала брови и чему-то улыбалась. Григорий восхищался ею и не понимал ее! В чем-то она была выше его. В чистоте или глубине чувств? Что-то непонятное, но красивое было в ней, как в этих камнях, еще не узнанных человеком. Ему хотелось говорить с нею, мечтать о будущем, смотреть в ее синие глаза, сжимать эти маленькие руки… Теперь он видел творческие искания Юлии и понимал их, как свои искания. Он знал, что она на куске грубого загрунтованного холста должна описать жизнь. И он радовался ее удачам и огорчался ее муками. Он понимал, что для выражения своих замыслов она берет из глубины души такие образы, которые давно уже сформировались в ее воображении. И где-то там, в Ленинграде, она жила этими образами! Особенно ему неприятен был «Лейтенант флота» – полотно, над которым так напряженно с утра до полудня работала Юлия каждый день. И он, встречаясь с Юлией у этого полотна, никогда не спрашивал, кто был этот человек, который так властно вошел в ее сердце и образ которого она воплощает в своей картине; но он знал, что лейтенант не просто образ, заимствованный у жизни. Он – жил. Она знала его! И потому-то Григорий смотрел на Юлию с недоумением и сомнением. Неужели она, для него почему-то недоступная, далекая, любит какого-то безвестного лейтенанта, который, быть может, и не думает о ней в эти дни?
О, если бы она понимала его! Как счастлив был бы Григорий! И всегда, когда он думал о ней, похаживая взад-вперед по комнате, он припоминал каждое ее слово, жест, взгляд. И видел, что она не только не любит его, но и не думает о нем. Это оскорбляло его гордость, и он каждый раз давал себе слово не думать о ней и даже минутами ненавидел ее за ту боль, которую она причиняла ему, потом все забывал и, встречая ее взгляд, радостно улыбался.
Так было и в тот вечер. Григорий рассердился на Юлию за то, что она категорически отказалась от его участия. Ни его денег, ни его вещей, хотя бы во временное пользование, она не хотела взять.
– Мы только добрые соседи, – ответила она Григорию. – И я буду жить тем, что я имею и зарабатываю. Зима тут не так-то уж холодна. Как-нибудь прохожу и в шинели. А к весне у меня есть пальто. И прошу вас, Григорий Митрофанович, никогда не говорите мне ни о деньгах, ни о вещах, ни о материальной поддержке. Мне неприятно, и вам будет потом неприятно.