х пор, пока не ткну пальцем в месторождение!
Катерина»
А дождь шумел и шумел за окном. Тайга рычала громовыми раскатами, как тяжело пораненный медведь. На сосновом столе теплился огонек керосинки. Трофим Кузьмич и сторож пасеки выдували такой дуэт, что Григорий, ворочаясь с боку на бок на лавке, долго не мог заснуть…
«Катерина теперь в дебрях. Где она приютилась в такую ночь? О чем она думает? «Я груба, груба!.. Грубо мое лицо… И я уже не та» Нет, ты все та же, Катюша! Ты себя иначе не можешь выразить. Тебе больно за провал разведки, и ты ищешь выхода… Найдешь ли? Я хотел бы, чтобы ты нашла».
Засыпая, Григорий все еще видел Катерину, порывистую, красивую, с лохматыми черными ресницами. Он видел ее капризно вздернутую усатую губу и тонкий раздувающийся нос… И почему-то вспомнил, как давно еще он спорил с нею на конференции геологов.
Тогда она выступила в прениях по докладу профессора Бетехтина. Она была в коричневом шерстяном платье. Черноволосая, улыбающаяся, смело вышла к трибуне и заговорила о богатствах сибирских недр… Он помнит: ему было почему-то приятно и радостно, когда она шла к трибуне. В душе соглашаясь с каждым ее словом, он старался найти что-нибудь неладное, чтобы потом возражать ей. Он помнит, как подошел к ней в буфете и сказал:
– Ты все-таки не то сказала.
– Не то? – удивилась она.
– Да.
– Может быть, я хорошо не обдумала свое выступление? – в раздумье говорила она и, подняв черные глаза, встретилась с прищуренным взглядом Григория, смутилась.
Буфет им показался душным, тесным, людным, и они ушли… Была ветреная морозная ночь, но им было тепло. Снег приятно похрустывал под ногами… Григорий говорил о своих планах, о себе, точно это было именно то, чего не сказала она в своем выступлении.
Он хорошо помнит тепло ее руки и то, как ее пальцы хрустнули от пожатия и как по дороге в геологоуправление он все повторял ее слова: «Ах, как хорошо такой вот ночью в улице!»
Чувство, возникшее в нем в ту ночь, долго держалось в сердце, покуда он не встретил девушку в рваной шинели, с копной мелко вьющихся волос.
Юлия ворвалась в его душу, как ветер… Он постоянно думал о ней, видел ее в тайге. Страдал от того, что она так далека. И вот сейчас, погружаясь в сон, он опять увидел ее, и почему-то вместе с Варварой Феофановной. И он никак не мог понять: которая из двух Варвара, которая Юлия. Они были совершенно одинаковые, и в то же время он чувствовал, догадывался, что они разные… «Юлия», – крикнул он и проснулся.
Глава восемнадцатая
Катерина эту ночь проводила под кедром в рассохе между гор, невдалеке от Большого хребта.
Ее не пугали хмурые горные перевалы, таежное глухолесье, медвежьи тропы. Ей не впервой идти таким маршрутом. В пути она вспомнила Кузнецкий Алатау. Там она шла с Григорием. Там было труднее. Много раз грозили им гибелью снежные бураны, ледниковые оползни, заметенные снегом провалы и расщелины. И все-таки там она всегда была веселая, а теперь что-то тяжелое давило ее сердце, и этим тяжелым наливались ноги, голова.
Дождь шумел. Гром утих, молнии по-прежнему сверкали огнистыми, злыми лентами. «Я, как мышонок, вся мокрая, – думала Катерина, ежась под кедром. – А темно-то, темно как!.. Что-то уж очень страшно». И, чтобы отогнать страх, прикидывала в уме, как она проведет разведку Большого хребта и речки Разлюлюевки. На эту мысль ее натолкнул Трофим, упомянув в разговоре, что Григорий имеет в виду маршрут по Большому хребту. «Если бы я написала, он бы завтра был со мной, – подумала она, закусывая губы. Левая нога налилась тупой болью: недавно Катерина упала коленом на колодину. – Ничего, пройдет… Только уж очень темно». И, высунув голову из-под плаща, она осмотрелась. А вокруг ни зги.
…Бывали ли вы, читатель, в сибирской огромной, как океан, тайге? Какие незабываемые дебри! Сколько великолепных картин можно увидеть на енисейских просторах!
В тайге дорог нет, а тропу неопытный человек не разыщет и днем. Есть затеси охотников на деревьях, заплывшие слезками смолы. Но где эти затеси и куда они ведут? Плотный, могучий хвойник, родники, таежные буреломы, прозрачные, как хрусталь, холодные реки, рассохи у гор, увалы, кое-где щетинятся черными пнями гари, синеют одетые лесом хребты… Тайга!
А бывает так. Небо двигает горы туч. Бьет гром. Удары рвут деревья на куски. Птицы прячутся в мох или траву. Звери пугливо жмутся в выскорях и ныряют в густую чащу в оврагах. А потом вдруг сразу небо лопнет, и бухнет дождище, как из водопада. Хлещет сутками, равняя день с ночью… Ненастье! Иван-чай скручивает свои фиолетовые глазки и плачет, роняя янтарные медовые слезы в траву. А пчелы от горя гудят в ульях, хватают жирных трутней и, подталкивая задними лапками, тащат их под дождь.
«Почему я не вместе с ним? Было бы так хорошо и совсем не страшно!.. Я ему говорила, что у меня нет убеждений. Неправда. У меня есть убеждения. Только я их тогда не могла высказать. А теперь… Талгат меня научил иметь убеждения. Знает ли он, как мне больно и трудно?» – думала Катерина, осыпаемая капелью с кедра. Путаются мысли, нервы напряжены до боли. Не в силах больше крепиться, она вдруг начинает плакать, удивляясь сама себе, зная, что этого с нею почти никогда не бывало.
А вокруг темная тайга ухает и шумит. А дождь льет и льет. С кедра бегут уже потоки. И кажется Катерине, что она медленно погружается в какую-то вязкую тину. Холод пробирает тело, а слезы так и сочатся из-под ладоней.
Под утро тучи рвались и плавали черными клубящимися сгустками в синеве неба. Туман постепенно окутал все молочной пеленой. Катерина согрелась у костра, позавтракала и решительно зашагала с компасом и геологическим молотком на восток, к Разлюлюевке.
…В тяжелых поисках минуло девять суток. В руках Катерины все еще не было ничего существенного. Три дня тому назад кончились у нее запасы продуктов. Уйти бы, оставить в покое Большой хребет! Но неотвязная мысль подстегивает ее: тут что-то есть!..
Наблюдая за полуразрушенными горными породами, она видит то, чего не увидел бы несведущий охотник за рудами. Она знает, как процессы эрозии и выветривания разрушают первичные месторождения, очутившиеся в результате горообразования и размыва у земной поверхности… Тут можно ожидать месторождения.
И она ищет. Откалывает каменные глыбы, бродит в ледяной воде ревучей Разлюлюевки, растирает в пальцах глины. Но что это за черные малюсенькие пластинки на отмыве? Она долга лазает на коленках, собирая задубевшими пальцами песок, долго рассматривает его на ладони и ссыпает в платок, нетерпеливо откидывая растрепанные, свисающие на лоб черные пряди.
Девятую ночь Катерина провела в скалах Большого хребта. Укрывшись рваным пальто, подстелив под себя затасканное одеяло, она долго лежала на спине. Синева неба, горящие звезды и холод, горный ночной холод, пугали ее. Здесь, на высоте, она избавилась от укусов комаров и мошки, но зато от стужи никак не могла уснуть.
– Завтра я уйду… – бормотала она, подбадривая себя. – Коренное залегание, кажется, здесь… Завтра, завтра… – И, закрыв глаза, забываясь во сне, все еще видит каменные глыбы, непролазные дебри и… волкодава.
Казалось, Григорий где-то рядом, но дразнит ее, скрываясь в камнях. Но почему здесь волкодав? Катерина заглядывает в собачьи глаза, гладит руками теплую морду и говорит:
– Холодно, Дружок?
– Холодно, холодно, – говорит Дружок человеческим голосом и, вильнув хвостом, убегает…
Утром Катерина еле подняла голову. Солнце где-то над головой, но его не видно. Над тайгою марево. Скорее бы выбраться из тайги! И она идет, с трудом переставляя больные ноги…
Прошла верст двадцать. Перевалила горы, рассохи, перебралась через Разлюлюевку. Шла весь день. Жизнь гонит, зовет ее: «Иди, иди! В твоих образцах месторождение! Иди, иди». Тайга грозила ей смертью. Каждое дерево, казалось ей, нашептывая хвоей что-то сердитое, готово навалиться и раздавить ее.
Переваливая через хребты, она останавливалась на самых высоких точках, озиралась. Безмолвствующий океан тайги окружал ее со всех сторон, и не виделось ему конца-краю. Сердце болело от тоски… «Да выйду ли я сегодня? И так тяжел рюкзак! Так он тяжел!.. Не бросить ли рюкзак с образцами?»
У Катерины ввалились щеки, проступили резко скулы. Нос заострился. У подглазниц расплылись синие круги. Губы потрескались. Гортань болела – даже глотать трудно. Десны кровоточат. А жизнь манит, зовет ее по-прежнему вперед!..
Кто испытал силу страстного зова жизни, тот никогда не поддастся власти страха. Человек может и должен вступать в единоборство со смертью. И случается, он одолевает смерть. Но горе тому, кто усомнится в своих силах, кто станет на пагубный путь сомнения. Пропал тогда человек!
Пачкая руки пахучей смолой кедровых шишек, Катерина сидела на выступе скалы, думая о том, в какую сторону повернуть завтра. Солнце, роняя на тайгу косые лучи, не жжет ее и даже не поднимает марево. Наступает вечер…
Четверо суток голода… Легко сказать! Эх, поесть бы сейчас! Чего угодно – только бы поесть. Больно покалывает под ложечкой и сосет, сосет… Даже чувствуется, как что-то там внутри переливается… Болят ноги, руки, мышцы, все тело будто налилось огнем.
Сизый дымок вчера окутал горы, а в низине леса вовсе стали черными. Вечернее небо опустилось к земле, а звезды еще не горели. Было тихо. Где-то внизу у Разлюлюевки шумели птицы.
А что это за дымок крутится тонким веретеном в небо? Катерина давно приметила его, но только сейчас твердо установила, что это черный дымок костра. Если пойти на дым, нужно спуститься с хребта и пробираться в густом лесу. А заросли в пойме реки непроходимые. Но дымок, дымок!.. Ведь там люди!
Катерина схватила тяжелый, гремящий камнями рюкзак и быстро пошла вниз. Не успела она еще выбраться из густых зарослей, как где-то совсем близко раздался собачий басистый лай.