На главной улице он отметил достоинство асфальтовой мостовой, удобства широких тротуаров и, не торопясь, подошел к трехэтажному белому дому геологоуправления.
Иван Иванович поднялся на третий этаж, в широкий коридор. Здесь встретился Матвей Пантелеймонович Одуванчик в мягкой фетровой шляпе и в светлом пальто, облегающем широкими складками его высокую поджарую фигуру. Иван Иванович заинтересовался ярко раскрашенной доской, вплотную подошел к ней, потеснив Матвея Пантелеймоновича. Тот посторонился, брезгливо морща птичий нос, и окинул раздраженным взглядом Ивана Ивановича.
– М-м… Охотник? – спросил Одуванчик.
– Вроде, – сказал, вздохнув, Иван Иванович.
– Думаете сдать рога?
– Думаю.
Одуванчик строго заговорил:
– Тебе тут надумают, борода! Или ты не знаешь: маралов убивать запрещено?! Таинственный мрак в вашем охотничьем понятии. Подвернулся марал, бах! – и лежит. А ответственность? Тут вам не тайга, а город. М-м… И, кстати, геологоуправление – не «Союззаготпушнина». Или вы перепутали адрес?
Иван Иванович терпеливо ждал, пока Одуванчик читал ему нравоучение. Переминаясь с ноги на ногу, ответил:
– Эх-хе! Все знаем. И про законы, и про порядки. А где тут Муравьев сидит?
Одуванчик ухмыльнулся и указал на большую карикатуру в стенной газете, изображающую человека над облаками.
– Пока сидит здесь. А вам зачем он?
Иван Иванович сердито засопел и, шумя набухшим грязным дождевиком, придвинулся вплотную к карикатуре. Беззвучно шевеля губами, он долго читал надпись. Потом, угрожающе двигая бровями, проговорил:
– Супостаты, мошенники! Ишь как разрисовали! Эх-хе! Узнать бы мне этого сочинителя! Уж я бы ему… – тут Иван Иванович нарисовал такую страшную картину казни, что Матвей Пантелеймонович испуганно юркнул в коллекторскую.
Через полчаса, направляясь в свой кабинет, Одуванчик мимоходом взглянул на стенгазету и остолбенел: карикатуры на листе стенгазеты не было. Навстречу ему шел Чернявский.
– Это – бородатое ископаемое!.. Это – чудовище!.. – брызгая слюной и размахивая руками, заговорил взбешенный Одуванчик. – Представьте себе, этот мужик снял карикатуру. Это так оставить нельзя!
– Какой мужик? – спросил Чернявский, удивленно пожимая плечами.
– С рогами! – с гневной поспешностью выпалил Матвей Пантелеймонович. – Да, да, с рогами!.. С маральими. Чему улыбаетесь? Где-то в тайге ухлопал двух маралов, совершил противозаконные действия!.. И притащил их Муравьеву. И карикатуру… Это он!.. Но я… я подниму это на совете! И рога, и карикатуру, и Талгат, и Приречье – все! Одним махом разрубим все узлы.
В коридоре послышались чьи-то тревожные шаги, затем появился Гавриил Елизарович Редькин.
– Нелидов! Требует, срочно требует, – проговорил он, обращаясь к Чернявскому и Одуванчику.
– Его требуют? Куда? Зачем?
– Меня, вас, Тихон Павлович, и вас, Матвей Пантелеймонович. Немедленно, срочно, – пояснил Редькин. – Чтобы захватили все материалы о Приречье, карту и маршруты по Талгату за год. Вот такие дела!
И, секунду помолчав:
– На заседании будет присутствовать сам Сапаров. Как бы нахлобучки не было! Катерина Андреевна что-то не в духе. Вчера она здорово резалась с папашей Андреем Михайловичем. Как бы не подвела!
– Если бы да кабы, росли бы под носом грибы, – окрысился Чернявский, недовольный трагическим тоном Гавриила Елизаровича. – И что страшного? Ну, Муравьев! Ну и что? Пусть переживает Муравьев, а ты держи голову как следует. Ты там ползал по его маршрутам? Ну и что? Пусто? Пусто!
– Все хорошо, все хорошо, все хорошо, – бормотал Одуванчик. – Одним разом, все одним разом!..
К Нелидову, кроме Одуванчика, Чернявского и Редькина, был приглашен профессор Милорадович. Он важно восседал в мягком кресле у окна, по соседству с Катериной Нелидовой и начальником талгатской партии Новоселовым. Геологи, инженеры-механики буровых работ, буровые мастера – все они должны были принять участие в обсуждении статьи, в решении судьбы Приречья, судьбы Муравьева.
Секретарь крайкома Аверкий Николаевич Сапаров и начальник геологоуправления Андрей Михайлович Нелидов сидели за большим красным столом, на котором грудой лежали образцы железных, медных, сурьмовых и других руд Приречья. Тут же, на столе, перед Сапаровым была развернута составленная Одуванчиком цветная геологическая карта Северо-Енисейской тайги, на которой ярко выделялось белое, неисследованное пятно Приреченской тайги.
Одуванчик задержался в дверях, раздумывая, на каком стуле ему выгоднее поместить свою особу. Наконец он высмотрел место на широком диване, где только что уселись Чернявский и Редькин.
Матвей Пантелеймонович еще выше поднял голову и, гордый, надменный, как павлин, скрипя лакированными американскими штиблетами, степенно прошел к дивану, на ходу кивнув профессору Милорадовичу и Катерине Нелидовой. Уже садясь, вдруг что-то вспомнил, расторопно подошел к большому столу и с подобострастием пожал широкую ладонь Аверкия Николаевича Сапарова.
Нелидов открыл заседание.
Он говорил о недостатках в работе геологоуправления, верно и вовремя указанных статьей краевой газеты, резко осудил и ошибки начальника отдела металлов Муравьева, еще раз напомнил об успехе на Талгате и о прискорбном провале в Приречье. И здесь же коротко, но решительно отверг обвинения против Муравьева в индивидуализме и стремлении подчинить себе мнение других, однако упомянул его недостатки.
Говорил Нелидов медленно, глуховатым, напряженным голосом. На его столе – папки с отчетами геологов, маршрутные карты. Он перебирал их своими небольшими руками, открывал не глядя, точно доставал нужный лист, нужную карту.
Под конец начальник геологоуправления перешел к вопросу о разведке железных руд.
– Вопрос о железе – это вопрос о будущем нашей промышленности, – напомнил Нелидов. – Вот в этом журнале, – он взял со стола американский геологический журнал, – предрекают миру железный голод. Но мир живет и будет жить! Мы будем искать новые месторождения. Мы научимся плавить бедные руды. И когда не будет больше богатых руд, мы возьмемся за бедные. Но если цена железа поднимется до цены серебра, тогда мы будем добывать железо из гранита! Да, да, из гранита! А сплавы? Разве легкие, устойчивые сплавы не придут на смену железу? Алюминий поднимает нас в воздух. Мы строим дома, плотины, промышленные сооружения из железобетона. И, вероятно, наши дети будут жить среди алюминия, лития, бериллия, среди кальция и магния, которых так много в природе! Но это – будущее. А настоящее…
Рука Нелидова тяжело легла на стопку записок и геологических отчетов. Глаза его заискрились недобрым огоньком.
– Надо искать всерьез! Довольно заниматься пустословием! – Режущий взгляд Нелидова остановился на вихрастой голове Одуванчика.
Матвей Пантелеймонович, не выдерживая этого взгляда, разразился продолжительным кашлем, пожаловался Тихону Павловичу на плохое здоровье и сморкнулся в синий платок.
Закончив, Нелидов попросил выступить профессора Милорадовича.
Одуванчик приподнял брови и с подобострастием посмотрел на тучную, сытую фигуру Милорадовича в черном костюме. Профессор мягкими, кошачьими шагами подошел к столу и, пощипав двумя пальцами седой клин бороды, глядя куда-то в пространство, мимо присутствующих, заговорил так отвлеченно, что даже Одуванчик не понял, к чему он клонит. «В доподлинном смысле, он начинает с мезозойской эры, – с удовлетворением отметил Матвей Пантелеймонович. – И надо думать, за полчаса приблизится к ледниковому периоду и к тем древним формациям кембрийской эры, которые… М-мм-м…» – Одуванчик насторожился. Милорадович внезапно оборвал вводную часть и перешел к самому существу вопроса:
– Во всяком случае, – говорил он, все так же скользя взглядом в пространстве, – во всяком случае, я надеюсь высказать свои убеждения открыто, но без догматизма, твердо и ясно, всегда сознавая, что многие из наших объяснений не более как попытки объяснения и имеют только временное значение.
«Как он подзакрутил!.. М-мм-мм… Превосходно!..» – в умилении отметил Одуванчик.
– Нельзя ли точнее? – попросил Сапаров.
– Конкретнее, с этими делами, – буркнул Нелидов, морщась от разглагольствований профессора.
Милорадович помолчал.
– Есть умы нетерпеливые на пути исследования, – продолжал он. – Умы, которые всегда готовы броситься в необъятное море предположений. Тут они предполагают то-то. Там – то-то. А по сути – ни там и ни там ничего нет. Что мы знаем о бассейне Приречья? – спросил Милорадович. – Мало или ничего! Знаем, что там нижний палеозой представлен нормально-осадочными породами кембрийского и силурийского возрастов, входящими уже, собственно говоря, в состав окраинных частей бассейна. Литологический состав.
Профессор погрузился в подробную геологическую характеристику бассейна Приречья. Научные термины сыпались из его уст один за другим. И ни слова в ответ на прямой вопрос: есть в бассейне Приречья крупное железорудное месторождение или нет?
Заседание затягивалось.
Иван Иванович, покинув геологоуправление, разбрызгивая бахилами грязь, проходил квартал за кварталом. Он направился на набережную, к дому Муравьева.
…После похорон Федора в доме Муравьевых было печально. Фекла Макаровна уехала в колхозы отдаленного района. Феофан Фомич после потери любимого племянника совсем отбился от дома и проводил на заводе дни и ночи. И только Григорий, как и прежде, пытался работать и днем и ночью. Он никогда не говорил о Федоре, но постоянно думал о нем.
Юлия внимательно присматривалась к Григорию. Она знала, что его постигла неудача, что над ним сгустились тучи и ему очень тяжело, и болезненно переживала это. Но Григорий был все такой же с виду спокойный, замкнутый, молчаливый, старался не показать своих чувств и переживаний. Ему приятно было видеть участие Юлии, ее ободряющий взгляд, но он не говорил с ней о своих делах. И она понимала это.