Бабушка говорила, что рыбоколхоз кормит весь город. На дне лайб матовым серебром поблёскивала хамса, виднелись жёлтые плоские камбалы.
Рыбаки устало гребли, опустив головы, медленно ворочали тяжёлыми вёслами. Старики и женщины.
— Всю ночь гребли, сети таскали, — сказал Толька.
— Говорят, подводные лодки обстреливают рыбаков. И в плен забирают, — сказал Шурка.
— А они всё равно каждую ночь выходят. Плевать они хотели на подлодки.
Костик пристально смотрел вслед удаляющимся лодкам.
— Они не боялись. А мы?
— Что мы? — спросил Шурка.
— Боялись.
— Да, — негромко сказал Шурка.
— А помнишь, Шурка: вжик! Вжик! — спросил Толька.
— Вжик! Вжик! — Шурка кивнул головой и улыбнулся.
Ребята расхохотались. Приятно смеяться над своими страхами. Приятно быть храбрыми.
— Ну, как, вояки, выспались? — послышался весёлый голос.
К мальчишкам подошёл матрос Колесов.
— Эх, вы, проспали всё на свете. Знакомых ваших давным-давно отправили, да ещё мы тут парочку подлодок утопили и дюжину шпионов поймали. Хотели вас разбудить, думали, не справимся, да пожалели. Очень уж вы сладко спали.
Мальчишки вежливо улыбнулись. Шутит человек — надо улыбнуться.
— Вы что же, не верите? — моряк засмеялся.
— Верим. Вы же не будете врать, — тихо сказал Толька.
Колесов смущённо кашлянул, потом сказал:
— А вы, я вижу, ребята такие — вам пальца в рот не клади, — он потрепал Тольку по плечу. — Ну ладно, пошли завтракать. А потом домой. Небось родители ночь не спали, вас, бродяг, разыскивали.
Ели давно позабытые и прекрасные вещи — борщ и котлеты. И в заключение, как чудесное завершение этой небывалой ночи, полной опасностей, тревог и радостей, на столе появился компот из чернослива.
Мальчишки еле поднялись из-за стола. Колесов притворно вздыхал и сокрушался:
— Ох, боюсь я — не выдержит ваш крейсер, потонет. Вы же теперь в два раза тяжелей стали.
Он заметил, что Толька выпустил рубаху наружу, чтобы прикрыть ракетницу, и сказал:
— Не прячь. Никто вашу пушку отбирать не собирается. Вы её честно заслужили. Только уж уговор: мы считаем, что вы ребята серьёзные, баловаться ракетами не станете. Не такое сейчас время.
— Да у нас и ракет нету больше. Все истратили, — грустно сказал Толька.
— Ну и хорошо. Меньше соблазна будет. Знаю я вашего брата, — ответил матрос.
Весело, с шутками моряки усадили мальчишек в надувную лодку.
— Не забывайте нас, ребята, приходите, — сказал на прощанье Колесов.
Он долго стоял на корме катера, следил за ними. Изредка поднимал руку. Мальчишки махали ему, пока не заломило плечи.
К берегу грёб Шурка, а Костик сидел на носу, болтал ногами в воде и командовал:
— Право руля! Лево руля!
Вода была такая прозрачная, что казалось, лодка висит в воздухе. И немножко кружилась голова от глубины.
Хорошо, когда под ногами хрустящие голыши. Держа под мышкой свёрнутую оранжевую лодку, как корку громадного апельсина, Толька поёжился, улыбнулся и сказал:
— Ох, и будет мне сегодня трёпка!
Шурка помахал велосипедным насосом:
— Вжик! Вжик! Выпорют капитана!
Толька подпрыгнул на одной ноге, толкнул его плечом:
— А стеклянного человека Шурку ждёт бабушка с ремнём. Вжик, вжик!
Мальчишки засмеялись и зашагали по пустынным утренним улицам.
Город был синий. От моря. От неба.
По городу шли три человека. И наплевать им было на бомбёжки, на завывающие самолёты с чёрными крестами на крыльях. Даже на ремень.
Солнце вставало на тоненьких золотых ногах. И город был синий. Мальчишкам было весело.
Занимался новый день.
По городу шли три счастливых человека. Год войны — очень долгий год, самый большой в их ещё маленькой жизни, а может быть, и больше всей жизни.
Он многому научил их.
Они узнали такие вещи, которые не стоило бы знать ни одному мальчишке, ни одной девчонке на свете: страх, голод, жестокость. Но они узнали и другое: дружбу, доброту, отвагу.
Мальчишки шагали по гулким утренним улицам. Им хорошо было вместе. Вместе им легче и веселее жилось.
Три длинные косые тени, сливаясь, убегали в густую сочную траву.
Они шли навстречу большому жёлтому солнцу. Шли, касаясь друг друга плечами, — три человека, у которых всё впереди.