нял присягу Владиславу. В свою очередь из осажденного Кремля шли противоположные указы. В частности, некий Григорий Орлов 17 августа 1611 г. получил от имени царя «Владислава Сигизмундовича» грамоту на вотчину Д. М. Пожарского, село Нижний Ландех, как подлежащее конфискации имущество изменника [46, 317, 154]. Вообще вопрос о том, кто, когда и как присягал Владиславу довольно запутан, ввиду царившего на территории страны хаоса. Например, воевода Смоленска М. Б. Шеин признавал Владислава, но отказывался сдать город, до последней крайности обороняя его от отца своего «царя», считая возможным подчиниться ему только после прибытия в Москву и коронации. В результате Смоленск был взят кровопролитным штурмом как вражеский город.
Осада Кремля и Китай-города шла вяло. Мощные стены и хорошо обученный гарнизон, с одной стороны, и неумение брать крепости, отсутствие осадной артиллерии – с другой, вынуждали вождей Первого ополчения действовать «измором». Способствовала этой вынужденной тактике разоренность Подмосковья – даже осаждавшие с трудом находили пропитание, мало помогали и так называемые приставства – раздававшиеся подмосковным правительством казачьим отрядам права на доход от выделенной им территории, по которым они имели законное право обирать до нитки население определенной им волости или села. Еще хуже обстояли дела у осажденных. Часть шляхтичей считала, что уже выслужила свой срок и требовала жалованья и отправки домой до 6 января 1612 г. Прибывшее подкрепление – полк Н. Струся – увеличило количество голодных ртов. Представитель короля в Москве и командующий войсками А. Госевский во многом был не согласен со своим правительством (в частности, он считал, что королевич должен незамедлительно прибыть в Москву) и в конце концов уехал. В сентябре в Кремле неожиданно умер один из талантливейших военачальников и двоюродный брат канцлера Я. П. Сапега (ранее П. П. Ляпунов вел с ним переговоры, призывая его перейти в свой лагерь – литовско-белорусские аристократы Сапеги еще в предыдущем поколении были православными, и гетман подумывал, к кому примкнуть: к сторонникам Владислава или к своим бывшим соратникам по Тушину, однако все-таки переехал в Кремль, где неожиданно после скоротечной «горячки» умер в несчастливом доме – палатах Шуйских). Двигавшийся из Лифляндии[47] на помощь осажденным литовский гетман Я. – К. Ходкевич по пути растерял часть войска (в марте—апреле 1611 г. он долго и безуспешно осаждал Псково-Печорский монастырь), всячески мешал ему и его враг – назначенный в захваченный Смоленск воеводой Яков Потоцкий, возбуждавший вражду между поляками и литвинами в войске литовского гетмана [156, 634–635]. Таким образом, отряды противника не причиняли подмосковному правительству больших хлопот.
В конце июня 1611 г. созвано было даже некое подобие Земского собора, принявшего «Приговор 30 июня». Он уравнивал в правах тушинцев и их противников, тех, кто получал вотчины и поместья «за царево Васильево осадное сиденье». Служилым людям, согнанным с поместий правительством Сигизмунда, решено было предоставить новые, а главное, вернуть «на пашню» их крестьян. Но многие крестьяне, уже ставшие «вольными казаками», восприняли эту программу с возмущением. Возглавивший их И. М. Заруцкий использовал эти настроения для расправы с конкурентом, дворянским лидером П. П. Ляпуновым. Последний, экономя средства ополчения, урезал денежные и поместные оклады, возбудив недовольство своей опоры – служилых людей. Командир дворянского отряда М. Плещеев поймал нескольких казаков-мародеров и велел утопить без суда. Подоспевшие их товарищи вытащили «посаженных в воду» и привезли в лагерь, а тем временем в Кремле, в канцелярии А. Госевского, сфабриковали письма, якобы от лица Ляпунова, явно враждебные казакам. Вызванный на «казачий круг» на Воронцовом поле, Ляпунов был там не судим, а зверски зарублен. После этой провокации отряды городовых дворян и посадских людей, в том числе нижегородцы, стали покидать ополчение, опасаясь удара в спину. В провинции же «земство» – местные общества – стали еще увереннее осознавать себя независимой силой.
Второе ополчение
Нижегородчина всегда оставалась территорией, свободной от тушинской власти, ее жители успешно отбивались от воровских шаек и даже крупных вражеских отрядов, например, летом 1609 г. они не дали А. Лисовскому перейти через Волгу и вторгнуться в их пределы [181, 38–39; 174, 15]. Не раз ополчение нижегородцев под командованием воеводы А. С. Алябьева разбивало отряды тушинцев, в том числе под Ворсмой, Павловым Посадом, Шуей, окончательно укрепившись после прихода с низовьев Волги Ф.И.Шереметева с солидным войском [141, 147–149]. Торгово-ремесленное население центров северо-востока (Костромы, Ярославля и пр.) уже созрело для взятия на себя ответственности за восстановление государственного порядка. В приказных и земских избах этих и других городов читались и сочувственно воспринимались грамоты патриарха Гермогена и Троице-Сергиева монастыря, призывавшие к единению и изгнанию интервентов и «русских воров».
Инициатором сбора средств на принципиально новое ополчение стал один из посадских Нижнего, вероятный лидер средних слоев посада, земский староста Козьма Минин. Известно о нем, как и о любом другом человеке того времени, не служившем «государеву службу» в военной или приказной сфере, крайне мало. Он занимался торговлей мясом и хотя не нажил большого богатства, но, видимо, приобрел авторитет, достаточный для избрания его земским старостой, а это означало, что горожане доверяли ему решать споры посадских людей и следить за порядком в городе. Может быть, хотя это и не доказано, он участвовал в составе нижегородского отряда в Первом ополчении. Во всяком случае, его дальнейшая судьба показывает, что он был не чужд военному делу. В Нижний Новгород, как и в другие города, доходили агитационные грамоты, но для нижегородского купца, ремесленника, уездного дворянина они служили скорее подтверждением, а не побуждением их настроений.
Подавляющее большинство нижегородских дворян, костяк местной военной силы, составляли незнатные и мелкопоместные, в уезде было около 400 помещиков, из которых только двух-трех можно причислить к аристократии, многие были потомками переведенных после разгрома Новгорода и из крещеных татар. Они составляли достаточно монолитный и демократичный блок с торговыми и посадскими людьми и с крестьянами (в большинстве зажиточными) местных дворцовых сел [70, 28–30].
Впоследствии историографы Смуты – неизвестные авторы «Нового летописца» и иноки Троице-Сергиева монастыря Авраамий Палицын и Симон Азарьин – пытались связать начало деятельности Минина с получением монастырской грамоты, однако свидетельства эти противоречат друг другу [70, 48–50]. Сам Минин полагал, что побудительным мотивом стало избрание его, не принадлежавшего к городской верхушке и не очень богатого, земским старостой. Выборы городских властей, как и назначения воевод, проходили с начала года по тогдашнему календарю, т. е. 1 сентября [70, 52].[48]Минин, вероятно, вскоре после избрания объявил в Земской избе, что надо начинать сбор средств для нового ополчения.
Незаурядный оратор, он, видимо, умело воздействовал на слушателей, объясняя, что пока они здесь богаты и не разорены, но их благосостояние возбудит зависть у «поганых», которые в конце концов соберут большие силы и все заберут. Его поддержали наиболее влиятельные нижегородцы, в том числе соборный протопоп Савва Евфимьев. Скорее всего, здесь и начали собирать средства, Минина же, как инициатора и честнейшего человека, уполномочили руководить сбором. Надо было организовать не просто ополчение, а воинскую силу, способную выстоять и против лихих казаков, и против «кованой рати» ландскнехтов, и против хорошо обученной польско-литовской конницы и пехоты. Главное – войско не должно было возбуждать против себя население, не кормиться за его счет, как делали тогда почти все армии в мире. На собранные средства начали нанимать опытных воинов – служилых людей, стрельцов, казаков. Сбором были обложены не только купцы и ремесленники, но и монастыри, нет сведений о сборах с помещиков, но они должны были платить своей саблей и кровью. Заручившись поддержкой большинства, Козьма определил масштаб пожертвования в «пятую деньгу» с имущества и жестко спрашивал с неплательщиков.
Естественно, возник вопрос о том, кто сформирует и поведет ополчение. Местный воевода, князь В. А. Звенигородский, только что прибыл, тогда же, когда избрали Минина, его в городе никто не знал, а то, что он получил чин окольничего от правительства короля Сигизмунда, не придавало ему популярности. Второй воевода, честный и доблестный А. С. Алябьев, не раз водил нижегородцев в бой, но Минин понимал, что возглавить новое ополчение, собираемое с важными политическими, всероссийскими целями должна фигура позаметнее. Как торговец мясом, он, естественно, разъезжал по своему и соседним уездам. Наверное, он уже был знаком с большинством крупных и средних землевладельцев – товарный скот могли поставлять только солидные хозяйства. Не лишено вероятия, что Минин вел торговые дела и с князем Д. М. Пожарским, крупным вотчинником соседних Городецкого и Стародубского уездов. Пожарский в это время, согласно летописцам, находился в своем селе Мугрееве [25],[49] где оправлялся от ран после Московского восстания. Нижегородцам, вероятно, было известно о его удачных военных операциях в 1608–1610 гг., может быть, кое-кто сражался рядом с ним и в недавние мартовские дни. Поэтому кандидатура будущего воеводы вызвала сомнение только в том смысле, согласится ли он возглавить и организовать войско. По предложению Минина в Мугреево направилась депутация уважаемых дворян и купцов во главе с архимандритом Нижегородского Печерского монастыря Феодосием и выборным дворянином