146]. Судопроизводство тоже было далеко от совершенства и нуждалось в упорядочении. По внесенному Пожарским в Думу предложению принят был приговор о порядке явки истцов в суд по данной или поручной записи; причем нарушителей следовало наказывать, в том числе и дворян, освобождавшихся на время государевой службы, но обязанных явиться, как только «с коня ссядут» [7, 303–304].
Деятельность Пожарского в этом ведомстве отразилась и в народном сознании – в 1624 г. в Москву в Разрядный приказ, куда стекались все доносы о каком-либо «умысле на государя», даже в виде простого бытового упоминания царя, пришло сообщение о разговоре крестьян Комарицкой волости: «Дай господи… государь здоров был, а нынче де смиряет воров боярин князь Дмитрий Михайлович Пожарской» [13, 99—100].
В 1630/31 – 1631/32 гг. Дмитрий Михайлович служил в одной из самых важных правительственных комиссий «Приказ, что на сильных бьют челом» [18, 132]. В него обращались мелкопоместные служилые люди, притеснявшиеся крупными землевладельцами. Служилые люди, имевшие маленькие поместья, которые часто давали на новоосваиваемых территориях, например на юге, за Рязанью, на пороге Дикого поля,[79] и обслуживавшие засечные черты (тогда в массовом порядке велись ремонты и строительство) от набегов крымцев, должны были по полгода проводить в седле на заставах, собираться в походы на войну, и все это – за счет своих крестьян, которых было очень мало. Соответственно, страдавшие от непомерных расходов крестьяне стремились уйти к хозяину побогаче, в огромных многолюдных латифундиях какого-нибудь боярина напряжение было меньше. Однако страна еще не могла обойтись без поместного войска, а судиться с «сильными людьми» простому дворянину было невозможно. Поэтому и создана была такая комиссия, существовавшая не постоянно, а спорадически, когда особо обострялись противоречия, вылившиеся позднее, в 1648 г., в социальный взрыв, приведший к Соборному уложению 1649 г., которое окончательно закрепило крестьян за землевладельцами и посадских людей за своими общинами. Приказ этот возглавлялся, как правило, влиятельными, богатыми и популярными деятелями – такими, как князь Д. М. Черкасский, бояре Ф. И. Шереметев, В. П. Морозов. Комиссия работала обычно на базе так называемого Приказа приказных дел, который был создан для борьбы (впрочем, практически безуспешной) со знаменитой бюрократической приказной «московской волокитой». Пожарский ведал его делами в 1630/31—1632 гг., затем последовало новое судебное назначение – с июля 1634 до 1638 г. и в 1639–1640 гг. он возглавляет Московский судный приказ – высшую инстанцию для судебных дел провинциального дворянства [18, 132].
Последним по времени «министерским» назначением Пожарского была организация в 1631 г. Приказа сбора ратных и даточных людей в преддверии готовившейся войны – реванша за Смоленск. В приказе этом набирались ратные люди, здесь их организовывали и обучали военному делу по современному западному образцу, кроме того, приказ отвечал и за сбор с помещиков, монастырей и других землевладельцев «даточных людей» [69, 250] – крестьян во вспомогательные части – обозы, перевозку орудий, строительство укреплений.
Филарет с 1619 г. постепенно забирал власть в свои руки. Медленно, осторожно он менял на ключевых должностях ставленников бывшей жены на верных ему и более дельных людей. С 1624 г. появилась никак не именовавшаяся должность главы одновременно трех особо важных приказов – Стрелецкого, Большой казны и Аптекарского (они контролировали московский гарнизон, государственные финансы и «государское здоровье»), которую стали занимать наиболее надежные и близкие к правящей династии лица – первым таким «премьер-министром» был князь И. Б. Черкасский, а после его смерти в начале апреля 1642 г. – Ф. И. Шереметев [149, 18]. Эти люди были верны и очень компетентны. Ф. И. Шереметев, возможно, тогда водил дружбу с Пожарским,[80] который, вероятно, оправдал его ожидания в деле руководства путями сообщения, борьбой с уголовщиной (некогда боярин Федор Никитич сам перед опалой ведал Разбойным приказом) [85, 195].
Быстрее всех, пожалуй, уже в 1620 г., был смещен начальник Стрелецкого и Панского приказов, т. е. командующий самой боеспособной и приближенной ко двору силой – московскими стрельцами, а также набором наемников – князь А. В. Лобанов-Ростовский, – он даже попал в опалу. По свидетельству одного иностранца, князю было поручено сопровождать Михаила Федоровича с отрядом стрельцов в Новодевичий монастырь, он был почему-то этим недоволен и вполголоса бранил царя, о чем тут же донесли, и князя сослали [103, 23]. В Тобольск поехал воеводой князь Д. Т. Трубецкой, неудачливый претендент на престол; он стал как бы «хозяином» богатейшей Сибири, но, конечно, это была почетная ссылка. А когда после заключения Столбовского мирного договора со Швецией Новгород опять отошел к России, в город, который в свое время безуспешно пытался отвоевать Д. Т. Трубецкой, воеводой вскоре поехал Пожарский.
Это был второй по экономическому и политическому весу центр страны, и назначение управлять им означало особое доверие. Недаром весь XVI в. шведские короли сносились с русскими царями только через новгородских наместников (традиция эта возникла из-за того, что Швеция несколько веков была зависима от Дании, и по рангу наместники датского короля общались с новгородскими наместниками, но и после того, как страна восстановила независимость, московское правительство долго не хотело менять «старину», пребывая в постоянном этикетном споре). Новгород оставался еще центром торговли через Балтику, имел и важное культурное значение. В частности, именно туда традиционно приезжали сыновья и служащие иноземных коммерсантов учиться русскому языку. Сохранились царские наказы Пожарскому о том, по каким правилам это разрешено – «немцы» – ученики должны были приезжать в сопровождении своих отцов или иных родственников, их распределяли на учебу в посад, к церковным дьячкам, которые, видимо, держали школы для прочих новгородцев. Однако запрещалось приезжать политически подозрительным, например перебежчикам или заподозренным в шпионаже. Полагалось также следить, чтобы протестанты не посещали православных богослужений, а если кто пожелает принять «греческую веру», то предупредить, что дорога домой будет закрыта, православный автоматически становился царским подданным. В то же время не возбранялось ездить за рубеж к родственникам – семьи часто разделялись границей [6; 69, 249–250]. У приезжих же русских следовало выяснять, «не пошатались ли они в вере», живя среди лютеран.
В Новгороде князь провел два года – с 1628 по 1630. Видимо, не случайно весьма информированный чиновник короля Сигизмунда секретарь Ян Гридич, «писарь руский» в канцелярии Великого княжества Литовского, отмечал в 1619 г., что патриарх весьма жалует Пожарского и сына Козьмы Минина – Нефеда. В 1622/23 —1629/30 гг. Дмитрий Михайлович не менее 37 раз приглашался к царскому столу, больше него приглашались только бояре М. Б. Шеин (47 раз) и князь Д. И. Мезецкий (45) [90, 227].
Филарет, как уже говорилось, изменения в аппарате производил постепенно, ликвидируя влияние прежнего окружения, от «великородных» до «худородных». В 1623 г. патриарх поднял дело царской невесты М. Г. Хлоповой, расследование вскрыло интригу родственников «великой старицы» Марфы – Салтыковых, сорвавших женитьбу юного царя на любимой девушке; их велено было лишить думных чинов и сослать, а в 1628 г., видимо тоже с опалой, лишился важного поста постельничего еще один дальний ее родственник, К. И. Михалков [20, 22].[81]Расколота романовская группировка, замечают современные исследователи, была тонко и умело: изгнанию подверглись те, кто явно злоупотреблял властью, служебным положением, был бездарен [96, 314–316]; добавим еще, и непопулярен в народе, так что опалы воспринимались массами без сожаления. И именно на время правления Филарета приходится наиболее интенсивная служба Пожарского в приказах.
В 1630-е годы князь исполнял и другие, обычные для боярина функции: проводил «разборы» служилых людей, проверял готовность городового дворянства к службе, здоровье, вооружение и материальные возможности служилых людей и определял им поместные оклады. Это было ему не в новинку. Во время Смуты, еще не имея большого канцелярского аппарата, князь многое вынужден был делать лично – например, 22 декабря 1617 г. казак И. Ларионов просил в Галицкой чети подтвердить свой оклад – «и сыскано в Розряде в столпе 121 году (т. е. 1612/13 г. – еще в период «Совета всей земли»)… Ивашку Ларионову помесной оклад учинено 250 чети, денег из чети 8 рублев, а на выписке ево помета боярина князя Дмитрея Михайловича Пожарсково» [162, 307].
Еще одним фактом, подтверждающим благоволение Филарета, было включение многих сведений о Пожарском в «Новый летописец» – книгу, которая создавалась в 1620– 1630-е годы в кругах, близких к Филарету, и, возможно, под его редакцией, которая должна была продолжить официальное летописание и создать «руководящую» версию событий Смутного времени. Летопись эта не была завершена, видимо, по причине уменьшения влияния престарелого Филарета в последние годы жизни [29, 376–379].
В книгу, в частности, вошли уникальные, более нигде не встречающиеся сведения о ранних победах Пожарского, источником здесь мог быть либо он сам, либо кто-то очень информированный из его окружения [29, 302–314]. Заметим, что большинство Салтыковых упомянуто в летописце в крайне негативном ключе [29, 297–302]. Некий шведский дипломат, побывавший в России в 1620-е годы и уехавший в 1624 г. (по современным данным, это был голландец И. Масса, автор известной книги о России), в своих донесениях давал характеристики виднейшим в то время лицам. Он, перечисляя, в частности, «наиболее знатных бояр, которых я знал в Москве», ставил Пожарского в списке на 13-е место и в таких выражениях – «князь Дмитрий Михайлович Пожарский, ему предано было все общество» [103,