Спустя пять минут я окорочок от шишки отнял, вернул в морозилку. Иначе мозги бы заморозил.
После душа и переодевания я решил таки подумать. Запустил пробную мысль. На удивление, мысль подумалась, и мозги при этом не задымились. Тогда я решил, что жив, и могу подумать по-настоящему.
Я подумал, как же всё-таки ловко меня поимели. Сначала забили мне спичками замок, чтобы я пригнулся да принялся разглядывать скважину, и тем самым на бросающего бомбочку внимания не обратил. Затем один бросил бомбочку, взрывом оглушил, а второй по условному сигналу – взрыву бомбочки – выскочил из лифта, да зарядил мне по черепу. Прям как по нотам.
Эти мысли подумались без затруднений, потому я осмелился подумать ещё и о том, кем могли быть те двое, что устроили мне в подъезде фейерверк вкупе с рихтовкой черепа. Вот тут мозги зависли. Напасть на меня в подъезде мог кто угодно, ведь недругов у меня столько, что если их всех разом убить, то трупов хватит, чтобы прикрыть от солнца всю Сахару целиком.
Мозги зависали всего пару секунд. Затем включилась память. Я вспомнил зелёный кроссовок того, кто огрел меня дубинкой по черепушке. Вдобавок я вспомнил, что в точно таких же зелёных порезанных кроссовках на лавочке возле светочкиного подъезда сидел тот тип, которому я посоветовал курить косяк за гаражами.
Я доковылял до джипчика, завёл мотор, с минуту думал, ехать или не ехать, ведь голова от удара всё ещё разрывалась на части, затем таки решился, и прижал педальку газа к полу.
Я въехал во двор Светочки аккурат вовремя: тип в зелёных порезанных кроссовках и его товарищ по косяку сидели на лавочке возле подъезда Светочки, и собирались забить очередной косяк. Наверное, решили отпраздновать удачное нападение на сыщика Янова.
Я подкатил к подъезду Светочки, выбрался из джипчика, потопал к лавочке, к травокурам.
Когда бойцы меня увидели, то попытались сделать вид, будто я – такой же прохожий как и другие. Вид-то травокуры сделать попытались, только у них не получилось. Сидели в таком напряжении, что чирикни рядом без предупреждения воробей, и бойцы подпрыгнули бы на метр.
Я к травокурам подошёл, начал толкать речь:
– Как всё пьяное рано или поздно становится трезвым, так и всё тайное рано или поздно становится…
Договорить я не успел. Бойцы дали дёру. Побежали за стальные гаражи, что числом в десяток выстроились напротив подъезда Светочки.
Я догнал бойцов аккурат за гаражами, где свидетелей ноль, да и вывалял бойцов в дерьме, коего за гаражами горы, потому как общественного бесплатного туалета в городе не сыщешь днём с огнём.
Одного я вырубил сразу и надолго. Второго, в зелёных кроссовках, вырубил всего на минуту. Иначе с кем мне говорить?
Бойца в зелёных кроссовках я подтащил к гаражу, усадил, прислонил спиной к стальной стене. Когда травокур очнулся, увидел меня и попытался встать, я сказал:
– Сиди, дружище. Встанешь – получишь добавки. Я вспомнил, где видел твой кроссовок. В моём подъезде, когда мне зарядили трубой по башке. Это был ты, урод.
– А если вы видели не мои кроссовки? А если не мои? А если вы ошиблись?
– У тебя кроссовок порезан. Видишь, на ткани надрез?
– Я не…
– Цыц! Я этот надрез запомнил.
– Как докажете, что…
Я присел рядом, расщедрился на оплеуху. Боец схватился за щеку, заскулил.
Я сказал:
– Вот такие у меня доказательства. Тебе нужны улики получше, или поверишь мне на слово?
– Только не бейте!
– За что ты меня трубой да по черепу?
– Э-э-э…
Я замахнулся. Боец закрыл руками голову.
– Только не бейте!
– А ты не экай. Говори.
Через минуту, когда травокур в темпе продумал всё, что хотел мне сказать, я услышал мычание. Я понял, что травокур говорить таки не хотел. Тогда я сказал:
– Ладно, бог с тобой. Не я тебя рожал – не мне тебя калечить. Я только верну тебе должок.
– Какой?
– Дам тебе трубой по башке. Баш на баш. Всё по-честному. Выживешь – значит, такова твоя судьба.
– Не надо, а?
– Кто тебя нанял?
– Просто пришла девка, сказала адрес, показала фотку, и заплатила по сто баксов.
– Светочка?
– Откуда вы знаете, что она?
– Не знаю, а только что узнал. От тебя, герой. Ну-ка, напомни, кто тебе заплатил, чтобы ты треснул меня палкой по черепу?
– Ну так вы ж только что сказали сами. Светочка.
– Знаешь, сколько в городе Светочек? Фамилия у Светочки есть?
– Ивасюк. А вы не знали?
– Я-то знал. Только хотел, чтобы это сказал ты.
– Зачем?
– Так я тебе всё и рассказал. Прощай, орёл!
Говорить, что фамилию Светочки я вытянул из бойца для диктофона, который у меня не выключается, я не стал. Зачем лишний раз парня расстраивать? Боец и без того получил на орехи с лихвой. Я решил, что пусть лучше боец пребывает в блаженном неведении, а то ведь Светочка, когда я предъявлю ей запись с признанием бойца в зелёных кроссовках, нанимать других орлов, чтобы болтливого бойца проучить как следует, может и не захотеть.
Я позвонил Юсупу, узнал адрес отца Светочки. На вопрос Юсупа, с чего это я решил наведаться к Ивасюку, я ответил, что Светочка человеческого языка не понимает, потому я решил вызвать в школу родителей. Юсуп сказал, что если родительское собрание закончится избиением классного руководителя, то чтобы я пенял на себя. Напоследок Юсуп спросил, не забыл ли я про Влада. Я сказал, что как только – так и сразу. Юсуп выразил надежду, что “как только” случится в ближайшие часы, потому как иначе Юсуп возьмётся за Таню по-взрослому.
После разговора с Юсупом я покатил к отцу Светочки.
*
*
Во двор Ивасюка охрана меня не впустила. Охранник сказал нечто вроде того, что я не вышел рылом, чтобы встречаться со столь большим человеком без предварительной записи за год.
Я сказал, что знаю о дочурке гражданина Ивасюка много интересного. Охранник сказал, что и сам знает о дочурке шефа немало. И что каждый день узнаёт много нового, и чтобы я проваливал, потому как новости от взбалмошной дочурки папашу могут расстроить. И что папаша страсть как занят.
Тогда я сказал, что если охранник меня к папаше Светочки не проведёт, то страсть как занятый папа рискует увидеть взбалмошную дочурку сначала на суде, а затем на свиданках, на которые будет ездить к дочурке годков пять.
После моей тирады охранник велел мне обождать, ушёл в будку охраны, через минуту вышел, велел следовать за ним. По пути охранник сказал, что связался с папашей Светочки, и тот дал добро на пятиминутный разговор. Потому на шестой минуте, если Ивасюк щелкнет пальцами, охранник меня выволочит за забор, и маленько попинает.
В ответ я охраннику сказал, что если услышу ещё хоть одну – даже шутливую – угрозу, то попинаю охранника я, и пусть не плачет, если я не удержусь, и попинаю не маленько, а в полную силу.
Когда я закончил говорить, охранник как раз подвёл меня к столику, что стоял на веранде. За столиком сидел и потягивал кофеёк крутой на вид дядька. Бейджика “Ивасюк” на дядьке я не нашёл. Меня выручил охранник: представил меня крутому дядьке, а крутого дядьку мне.
Охранник ушёл. Ивасюк взглядом указал мне на стул, спросил, зачем я пожаловал.
Я сел, рассказал Ивасюку о куче дерьма на моей двери. Мы посмеялись. Затем я дал Ивасюку послушать записанное на диктофон признание бойца в зелёных кроссовках. Ивасюк посерьёзнел. Я сделал вид, что посерьёзнел тоже.
Ивасюк спросил, за сколько тысяч баксов о нападении травокуров я бы забыл, и заяву в милицию не писал. Я сказал, что мне хватит и того, чтобы Светочка извинилась, в качестве воспитательно-назидательной процедуры мою дверь от краски отмыла лично, и от меня отцепилась.
Ивасюк позвонил Светочке, велел предстать пред его ясны очи в ближайшие минуты.
Пока дочурка добиралась, папаша отвёл на мне душу, рассказал, как ему одному после смерти жены стало нелегко со взбалмошной девчонкой управляться.
Рассказал, что дочурка в новый дом переезжать отказалась, треплет папе нервы. Захотела жить в том дворе, где выросла, со старыми друзьями, которые сплошь да рядом шпана. Жить взаперти в роскошном доме не захотела. Хочет жить сама. Папаша приказать не может, ведь дочурке уже давно восемнадцать.
Всё это я слушал не разевая рта. Но когда Ивасюк сказал “восемнадцать”, я не удержался, сказал:
– Восемнадцать? Я думал, что ей намного меньше.
– Это она как пацанка только выглядит. Ей уже почти девятнадцать. Не пацанка уже давно. И денежки папины тратит не как пацанка, не на кукол.
– И много тратит?
– Моя девочка не нуждается. Так что тратит немало. Тысяч десять в месяц – это как пить дать. Долларов, конечно. То ли ещё будет, когда подрастёт… Так что в деньгах моя Светочка не нуждается.
– Лучше бы нуждалась. Тогда ей бы на ночных художниц и на травокуров не хватало.
– Хм… Тоже верно. Но всё-таки пусть лучше не нуждается. Пусть лучше наберётся ума.
– Ваши слова да богу в уши.
– Подрастёт, образумится. Влюбится, выйдет замуж, нарожает детей… Мда… Аж сам не верю в то, что сказал. Мне кажется, что Светочка после смерти матери слово “любовь” забыла. Стала злая и колючая…
Ивасюк замолчал, чуток погрустнел. Я бы и не сказал, что передо мной сидел крутой дядька. Скорее одинокий мужик, которому несмотря на все его немалые деньги счастье только снится, а дочурка устраивает весёлую жизнь.
Про любовь Светочки к Владу, и про любовь Влада к светочкиным деньгам я говорить Ивасюку не стал. Подумал, что когда Влада посажу, то тогда девчонка от альфонса освободится автоматом.
Светочка явилась через десять минут после папиного звонка. Папа сделал дочурке нехилое вливание, после чего Светочка передо мной извинилась, правда, сквозь зубы. Пообещала вечером краску с моих дверей смыть.
Я сказал: “Тогда до вечера”, пожал руку Ивасюка, потопал к машине. На выходе спросил у охранника, не передумал ли тот меня попинать. Охранник отмолчался. Я подумал, что такой крутой охраны мне было бы не надо и даром.