На разглядывание телепрограммы и пару дельных мыслей у меня ушло полтора мгновения. Таня даже не успела заскучать.
Я спросил:
– Таня, что вы собирались смотреть по телеку сегодня в час дня?
– Ничего.
– То есть сегодня в час дня по телевизору интересного для вас не показывали?
– Нет.
– Гляньте в программу. Там фильм “Блеф” обведён тремя кружками. Должен был начаться в час дня. В это время вы ушли в туалет, а чуть позже в вашем холле появился труп Алёны.
– “Блеф” я отметить не могла. Челентано не люблю.
– Кто же его отметил? Посмотрите. Обведён карандашом, тройным кружком.
Таня подняла телепрограмму, нашла “Блеф”, сказала:
– Точно, обведен. Но так – тройным кружком – я отмечаю только самое важное, что пропустить нельзя.
– Например?
– “Долгая дорога в дюнах”. Этот сериал обожаю. На этой неделе как раз была последняя серия. Позавчера. По этому же каналу. В это же время. В час дня.
Таня перелистнула страницу, открыла программу на шестое число, ткнула пальцем в строку, что располагалась на странице в том же месте, где в программе на восьмое число располагался фильм “Блеф”. Таня подняла взгляд на меня, сказала: “Вот, посмотрите”.
Я посмотрел. Ноготь Тани прижимался к строке, где в час дня зрителю обещали “Долгую дорогу в дюнах”, и где Таня отметила время начала передачи таким же тройным кружком, каким был отмечен и “Блеф”.
Я состряпал умное лицо, – надеюсь, у меня получилось, – спросил:
– Как объяснить вашу отметку на фильме “Блеф”?
– Я “Блеф” не отмечала. Полтергейст какой-то… Но… Почему я сразу не допёрла-то, а? Ведь теперь всё ясно! Алёна увидела отметку в программе, подумала, что я буду смотреть “Блеф”, буду в кинозале, а оттуда ничего не слышно, и можно спокойно лезть в сейф. И Алёна наверняка знает, что за две-три минуты до начала фильма я ухожу в кинозал, чтобы устроиться в кресле поудобнее и обложиться орешками.
Я сказал, что Таня совершила большую глупость, когда расследовать смерть Алёны наняла меня, ротозея. Ведь пока я ловил ворон, Таня сочинила отменную версию. Так что Тане пора договор со мной расторгнуть, и на этом денежки сэкономить. Таня юмора не поняла, принялась меня утешать, мол, не плачь, сыщик, я тебе помогу.
Чтобы не выглядеть совсем уж никчемным, я решил доказать, что ценник со многими нулями на себя нацепил не с бухты-барахты, а за выдающиеся заслуги перед частным сыском.
Я растормошил сонные извилины, рассмотрел телепрограмму свежим взглядом.
Я газету полистал, к таниным карандашным пометкам поприсматривался, повертел газету и так и эдак.
Пока я над телепрограммой колдовал, краем глаза уловил, что Таня смотрит на меня с едва заметной усмешкой во взгляде. Я подумал, что Таня вот-вот скажет: “Эй, хватит корчить Великого Сыщика! Займись делом!”, потому я оставил газету в покое, вернул на журнальный столик.
К удивлению, усмешка из таниного взгляда не испарилась и после того, как я от газеты отцепился, и из роли Великого Сыщика вышел. Наоборот, Таня кивнула на газету, и не без изрядной доли издёвочки в голосе спросила: “Откуда же взялась та отметка?”.
Я понял, что Таня решила со мной поиграть. Я взял газету в руки, присмотрелся к отметке на “Блефе” повнимательнее, сравнил злополучную отметку с другими. Почему я не сделал этого раньше?
Отметка на “Блефе” смотрелась чуть бледнее отметки на десятичасовой передаче о модных шмотках. Отметка на “Долгой дороге в дюнах” тоже выглядела куда ярче отметки на “Блефе”.
С опозданием на полгода до меня дошло, что отметку на “Блефе” сделала таки Таня, только не нарочно.
Тройным кружком Таня отмечала не “Блеф”, а “Долгую дорогу в дюнах”. Строка с “Блефом” располагалась на странице газеты точнёхонько в том месте, в котором на соседнем листе располагалась строка с “дюнами”. Если открыть телепрограмму на странице с “дюнами”, и время начала “дюн” отметить, да при этом карандаш к бумаге прижать как следует, то грифель карандаша оставит вмятину на следующем – лежащим под листом с “дюнами” – листе аккурат в том самом месте, где указано время начала “Блефа”. А если между листами телепрограммы проложить копирку, то отметка в виде тройного кружка с “дюн” перенесётся на “Блеф”. Вот и вся недолга.
Таня копирку между листами не прокладывала. Роль копирки выполнила свежая типографская краска. “Дюны” шли шестого, “Блеф” шёл восьмого. Если открыть газету на шестом июля, то страница с программой на шестое будет лежать поверх страницы с программой на восьмое. Страница с программой на седьмое окажется – где ж ей ещё быть-то? – на обороте страницы с программой на шестое.
На странице с программой на седьмое аккурат напротив “дюн” на шестой и “Блефа” на восьмой расположилась узкая – шириной в сантиметр – чёрная полоска с рекламным слоганом фирмы, что производит пластиковые окна. Полоска чёрная, текст рекламы белый. Напротив времени начала “Блефа” оказалось пустое, без букв, пространство чёрной полоски.
Типография, что печатала газету, типографской краски не пожалела. Если такую газету, только что из типографии, ещё пахнущую краской, полистать минут пять, то руки от краски придётся отмывать полдня.
Вот эта-то краска, вернее, чёрная полоска с рекламой, роль копирки и сыграла. Таня обвела тройным кружком время начала “дюн” на странице с программой на шестое, да когда обводила, карандашик-то к бумаге придавила, ведь хотела кружки оставить позаметнее: фильм-то из разряда обожаемых, пропустить было бы жалко. Когда придавливала карандаш к бумаге, то краска с рекламной полоски, что на странице с программой на седьмое, перенеслась на страницу с программой на восьмое.
В итоге тройным кружком Таня одним махом отметила две передачи: “дюны” и “Блеф”. Только “дюны” отметила грифелем карандаша, а “Блеф” – типографской краской.
По цвету отметки на “дюнах” и “Блефе” почти совпадали, – та и другая серые, – только отметка на “Блефе” была чуть бледнее отметки на “дюнах”. Потому я и принял обе метки за метки, оставленные карандашом: уж больно похожи.
Я подумал, что наверняка так же обманулась и Алёна, когда увидела в телепрограмме отметку на “Блефе”. Увидела отметку, решила, что в час дня сейф останется без присмотра, и задумала обзавестись таниным браслетиком да пачкой баксов.
Всласть наразмышляться, настроиться версий Таня мне не дала, спросила: “Загадка века решена?”. Я кивнул. Ради доказательства я поставил карандашом галочку рядом с таниным тройным кружком на “дюнах”, причём грифель карандаша прижал к бумаге чуть с большим усилием, чем прижимаю обычно. Затем я страницу перевернул, показал результат следственного эксперимента: мою галочку типографская краска со страницы с программой на седьмое июля скопировала, расположила рядом с тройным кружком на “Блефе”.
Таня улыбнулась, сказала, что отметку на “Блефе” видела и с утра, как же не видеть, ведь бросается в глаза, на то и отметка. Только про ту отметку Таня забыла. Вспомнила лишь когда я отметку Тане показал. С какой радости Тане об отметке на “Блефе” помнить? Ведь Таня “Блеф” не отмечала, и знала, что отметка случайная. Потому и выбросила отметку из головы. Когда на отметку обратил внимание я, то в том, что причину возникновения отметки знает, Таня признаваться не стала, захотела проверить, догадаюсь ли до причины возникновения отметки я.
Под конец Таня сказала: “Вы уж извините, что я устроила вам… эээ… маленький экзамен на сообразительность”. Я ответил: “Кто платит, тот и…”.
На том умные мысли меня покинули. Их и так-то насобиралось я бы не сказал что мешок, но после того, как я разгадал “тайну лишней отметки”, неглупые мысли оставили меня куковать в компании своих недоношенных сестричек – рядовых, назойливых мыслей ни о чём.
Чтобы мозги не парить понапрасну, я решил дать серому веществу передых. Что толку скрипеть извилинами, тереть несчастные друг о друга, натирать мозоли, если дельных мыслей ноль?
Потому я откланялся.
Таню мой поспешный отъезд удивил, ведь “мы только-только узнали, почему Алёна не рисковала лезть в сейф пока я в туалете и могу оттуда выйти в любую минуту, ведь она думала, что я в кинозале, и выйду аж на рекламе”. Как я могу уезжать, когда “чтобы поймать убийцу, осталось-то всего ничего”, в таниных мозгах не укладывалось. Напоследок Таня заметила, после такого-то отменного начала следствия столь скомканное окончание выглядит не очень-то и презентабельно.
На все танины причитания я только и смог, что пожать плечами, улыбнуться и сказать: “Мозги зависли”.
Когда отъехал от дома Тани и глянул в зеркало, то увидел, что Таня застыла у ворот в позе “руки в боки”. Мне показалось, что Таня думала нечто вроде: “Ну и денёк! Сначала убили Алёну, затем хитрый мент захотел навесить труп на меня, а теперь для полного счастья у Великого Сыщика зависли мозги”.
В джипчике я включил лёгкую музычку в стиле “муть ни о чём” – надёжное средство расслабления мозгов.
Помогло. Не успел я отъехать от дома Тани и пары сотен метров, как перед глазами возникло лицо Алёны. Я мотнул головой, чтобы видение отогнать. Всё же рассматривать пусть и красивое даже без единой кровинки, но лицо покойницы, я не любитель.
Несмотря на энергичное встряхивание опилок, видение не отогналось. Приклеилось к мыслям словно навязчивая мелодия, которую подцепишь в маршрутке и носишь в несчастной голове полдня.
С какой стати ко мне прицепился портрет Алёны, я поначалу не понял. Потому я прижал джипчик к обочине, рассмотрел картинку, которую навязывало воображение, повнимательнее.
Раньше подобные неотвязные видения старался отогнать любой ценой, теперь вроде как поумнел. Ведь всё равно не отвязываются, так зачем идти против ветра?
Я разглядывал портрет Алёны всего пару секунд. Затем включились мозги: до меня дошло, что Алёна, которую я видел в танином холле, была накрашенной. На снимках же, которые разглядывал в фотоальбоме Алёны, и которые были сняты в доме Тани, косметики на лице Алёны я не видел.