– Попробуй красный перец. – Эсфирь передала ей другую тарелку. – Мы такого сроду не ели. Давай я тебе нарежу.
Но Зора уже мчалась к двери.
– Ты куда? – крикнула вдогонку Эсфирь.
«Что это со мной? – спросила себя Зора, оставшись одна. – Я с ума схожу? Почему теперь, когда все позади?»
Нельзя отрицать жизнь, – ответил мужской голос.
Зора расхохоталась и тут же хлопнула себя ладонью по губам. Не хватало еще стать припадочной кликушей, от которой все отворачиваются из жалости или отвращения. Она шла все быстрее и быстрее, споря на ходу с собой.
«Еще как можно. Жизнь непростительно слаба. Смерть во сто крат сильнее всего живого. Я хорошо изучила, что такое тлен и суета. Это смерть нельзя отрицать. Никто не докажет мне, что жизнь – Божий дар, прекрасная поэма, наполненная смыслом».
То-то ты чуть не разревелась, попробовав помидор.
Зора узнала этот голос. Это был Майер, знавший, как завоевать ее расположение при помощи сигарет, и остававшийся в ее мыслях, как она ни билась, стараясь не думать о нем.
«Просто я была голоднее, чем казалось. Вот и все».
Ты стала лучше спать. И даже поправилась.
«Потому что тут больше делать нечего», – возразила она, пытаясь понять, почему в воображаемые оппоненты выбрала именно Майера. Ведь она едва его знала. Он достойный противник, только когда я за него говорю, решила Зора.
Противник или поклонник?
Зора покраснела.
Твое тело возвращается к жизни, и твое сердце тоже.
Чья-то маленькая рука скользнула в ее ладонь, разом утихомирив голоса в Зориной голове.
– Тебе плохо? – спросил Якоб. – Хочешь, я схожу за мамой? Или медсестрой? Мама говорит, нам надо о тебе заботиться, потому что ты болеешь сердцем. Я сказал, пусть врачи дадут тебе лекарство для сердца, а она заплакала. Мама много плачет. А ты никогда не плачешь.
Зора попыталась улыбкой рассеять его беспокойство, из-за которого Якоб больше чем обычно казался сейчас похожим на крошечного старичка. Он был слишком мал для своего возраста, личико по-прежнему худое и изможденное, несмотря на здоровый аппетит. И все равно Зору поражали произошедшие с ним перемены. Куда подевался вялый, тихий ребенок, который приехал в Атлит всего несколько недель назад?
В столовую они возвращались вместе. Якоб бежал вприпрыжку. Идеи били из него фонтаном.
– А ты правда будешь меня учить? – тараторил он. – Так мама говорит. Она говорит, что ты умнее, чем пан Ростенбергер. А я ей сказал, что у тебя изо рта пахнет гораздо лучше, а еще что ты не будешь меня за руку щипать, когда я ошибку делаю. А когда мы начнем, пани Зора? А что мы будем читать? Ту страницу Талмуда, про то, когда утром читать Шма? Пан Ростенбергер с нее всегда начинал. А где твоя книга?
– Талмуда у меня нет, – ответила Зора. – Мы начнем с грамматики. Иврит – он очень насыщенный, понимаешь? Спресованный. Полный тайн.
– Что это значит?
Она попробовала еще раз:
– Он как... как твердый леденец.
Якоб с серьезным видом кивнул:
– Иврит тоже тает, когда жарко, да?
Зора не сразу поняла, что он шутит.
– Очень смешно, – сказала она, хотя больше всего ей хотелось заплакать. С завтрашнего дня кто-то другой станет его учителем, его опекуном.
Зора ласково погладила мальчика по щеке. Теперь она убедилась, что не сошла с ума. Ведь она скорбит о том, что скоро потеряет.
– Прости, что отвлекаю. – Это была Леони. – Зора, ты не могла бы сходить со мной в лазарет? – И старательно выговорила на иврите: – Им нужен переводчик.
– Сейчас подойду, – кивнула Зора.
– А сколько ты языков знаешь? – Якоб снова взял ее за руку, и они вместе зашагали к лазарету.
– Четыре, – подсчитала Зора, приплюсовав те три, которые понимала, но никогда не говорила на них вслух. – Не так уж и много.
– А по-моему, это очень много, – возразил он, тряхнув головой с таким решительным видом, что Зора не удержалась, притянула мальчика к себе и прижала худенькое плечико к своему бедру.
– Ладно, Якоб. А теперь пойди разыщи маму.
На пороге лазарета ее встретил тощий молодой человек в белой куртке. Волонтеры постоянно наведывались в Атлит, поэтому Зору не удивило, что она никогда прежде не видела этого доктора. Но когда он протянул ей руку, всю в мозолях и не очень чистую, она заглянула в его светло-зеленые глаза с подозрением.
– Ты Зора, да? – спросил он. – Меня зовут Ави Шехтер. У нас тут два типа сидят. Лопочут какую«то древнюю тарабарщину й делают вид, что никого не понимают. Мне сказали, что ты спец по польским диалектам. Так вот, мне надо, чтобы ты пошла к ним и выяснила о них все, что только возможно. Они приплыли на прошлой неделе. Мы уже знаем, что они не евреи, но надо еще выяснить, как они сюда попали, что у них на уме, чем занимались во время войны.
Ави Шехтер говорил, как человек, привыкший отдавать приказы, и не дал ей времени ни подумать, ни отказаться. Открыв дверь, он показал на двух коренастых мужиков, по всей видимости братьев, примостившихся на одной койке.
– Я тебя тут подожду.
Зора услышала, как один велел другому держать язык за зубами.
– Принести вам воды? – спросила она, лишь немного споткнувшись на подводных камнях мазурского говора.
На лицах мужиков проступило удивление, а затем подозрение. Старший осведомился:
– Вы из Данцига?
– Нет, но у меня там родственники жили. На улице Мирхера.
– За синагогой, – уточнил он. – Я этот район знаю.
– Вы оттуда?
Он провел ладонью по темной щетине на своем круглом лице и спросил, без тени надежды или злобы:
– Так что, нас теперь обратно или за решетку упрячут?
– Понятия не имею, – пожала плечами Зора.
– Говорил я тебе, что дурацкая затея. – Второй задержанный был еще больше похож на медведя, чем его брат. Он повернулся к Зоре и произнес умоляющим тоном: – Скажите им, мы никому зла не сделали. Даже в полицию никого не сдали. И воевать не пошли. Испугались мы. Мы в Данию сбежали. Там войну и пересидели.
– Зачем же вы сюда приехали? – спросила она.
– В Данциге работы нет. Когда война кончилась, я потолковал с парнями из Моссад. Они сказали, им тут позарез монтажники нужны. В порту. А мы ж монтажники. Документы есть. Ну я и подумал...
– А откуда у вас еврейские документы?
Прозвучало это немного резко, и старший тут же сказал младшему:
– Чего зря языком молоть. Все равно никто не верит.
– Я не смогу помочь вам, если вы не будете со мной разговаривать, – предупредила Зора, но оба только покачали головой и отвернулись.
Поджидавший ее на улице человек уже успел сменить белую куртку на потертый кожаный пиджак.
– Ну, что выяснила?
– Не так уж и много. Они из Данцига. Говорят, что были монтажниками, во время войны сбежали в Данию. Больше ничего сообщить не могут. Не гиганты мысли, прямо скажем. По-моему, они сами не знают, что они здесь делают. Куда их теперь?
– Будь моя воля, я бы отвез их к границе, показал, где север, и скатертью дорога, – сказал он. – Может, ишув захочет их на корабль посадить. Ну а вообще-то, не мое это дело.
– А каким образом эти парни очутились в клинике? Они ведь здоровы. Если уж вы собираете там всех христиан, почему не отвели туда русскую девицу из барака А, которая радостно сообщает каждому встречному-поперечному, что она не еврейка?
– И еще одну из твоего барака, – добавил он.
– Ты это о ком?
– Об этой немецкой твари, разумеется. Просто уму непостижимо. Военная преступница на земле Эрец-Исраэль. И ты что же, ничего не знала?
Зора попыталась разыграть изумление вместо облегчения, – похоже, ему ничего не известно об Эсфири.
– Что ж, не такая ты, значит, умная, как Хаим тебя расписывал.
– Какой Хаим?
– Хаим Майер. Ты что, не видишь, как мы похожи? Глянь-ка, – предложил он, поворачиваясь к ней в профиль. – Все думают, что мы родные братья, а не двоюродные. – Достав из кармана полупустую пачку сигарет, Ави помахал ею у Зоры перед носом: – Вот. Это он тебе послал. Ничего, что я взял немножко? Что передать-то, если его увижу?
– Передай... – запнулась Зора, пытаясь придумать что-нибудь остроумное, – передай ему... спасибо за сигареты.
– Очень романтично. Скажу-ка я, что ты его любишь и мечтаешь снова увидеть.
Глядя в его удаляющуюся спину, Зора топнула ногой:
– Хаим! Прямо как по заказу!
– Что ты сказала? – спросила поджидавшая ее Леони. – Хаим означает «жизнь», да?
Зора протянула ей пачку:
– Курить будешь?
– «Честерфилд»? Ух ты, спасибо. – Когда Леони вытаскивала сигарету, из пачки выпала сложенная бумажка. – А это что?
Зора подняла листок, развернула.
– Там одна только буква «М», – заметила Леони. – Тебе это о чем-то говорит?
– Ну... вроде.
– Майер! – Леони улыбнулась. – Non?
– Майер, oui, – кивнула Зора с таким откровенно несчастным видом, что Леони не решилась дразнить ее.
– А я как раз на гимнастику иду, – сказала она. – Этот Ури такой забавный. Пойдем вместе?
И, прежде чем Зора успела отказаться, Леони добавила:
– Почему бы и нет?
Зора пожала плечами:
– Я уж и сама теперь не знаю.
Шендл резала огурцы в такт с внутренним метрономом, разбудившим ее поутру ни свет ни заря. Сначала она подумала, что где-то в лагере и в самом деле бьют барабаны, нсъв конце концов поняла, что это стучит ее собственное сердце: бе-жим! бе-жим!
Она пыталась не обращать на него внимания, но стук становился все громче и настойчивей, вытесняя все, включая ее обычно хорошее настроение. Она что-то буркнула в ответ на вопрос Теди и огрызнулась, когда двое охранников-арабов, обычно встречавших ее улыбками, подняли кверху большие пальцы. «Ну вылитая Тирца, которая за все время ни разу никому доброго утра не пожелала».
– Та-дам, та-дам, та-дам, – бормотала она, опуская в такт лезвие ножа. Руки так сильно потели, что приходилось поминутно вытирать их полотенцем.
Задняя дверь ударилась в стену с резким стуком, объявляя о прибытии Натана, который ввалился на кухню в сопровождении Боба и Ури.