Ивана долго боролась с ней, упираясь в стальную стенку чана, выпрямляясь, сгибаясь, судорожно карабкаясь вверх… Но все было тщетно: она неизменно падала обратно. Гибель казалась неминуемой, роковой…
А оконце — по-прежнему безнадежно далеким…
Но вот, сделав последний, отчаянный рывок, она смогла дотянуться до него. И с воплем, вырвав другую руку из сусла, вцепилась в обрешетку всеми десятью пальцами.
Теперь она была спасена.
67
Ньеман в темноте гнал машину в сторону жандармерии.
Он уже отдал приказ: обыскать Диоцез, допросить всех его обитателей и во что бы то ни стало найти Ивану, для чего жандармам раздали ее фотографии и велели не пропускать ни сезонников, ни обычных прохожих. Теперь все делалось в открытую, игра в прятки кончилась. Исчезла сотрудница полиции, и ее поиски стали первостепенной задачей. На розыски рыжей девушки были брошены все силы, и Ньеман объявил, что готов выслушать любую информацию, даже самую незначительную.
Перевернуть вверх дном всю Обитель, вытрясти правду из этих придурков в их воскресных костюмах, из их подручных — сборщиков винограда, пригрозив всей этой компании арестом или обвинением в преступных действиях. Запустить собак на виноградники, прощупать каждую гроздь, обыскать винные склады. Вытащить из постели всех, кто живет в Обители, вплоть до детей и стариков. И пусть каждый из них уразумеет, что время маскарада прошло и теперь Посланники лишились всех прав на своих землях. А что касается их пресловутого вина 2018 года, то пусть засунут его… ясно куда.
На самом деле все это была чистая показуха. Операцию такого масштаба, доказано преступление или нет, можно было провести только с санкции прокурора. И Шницлер как раз дал себе труд приехать в Бразон. Ньеман столкнулся с ним сразу по прибытии в жандармерию.
Они заперлись в кабинете Деснос, и Ньеман обрисовал ситуацию, вернее, дал краткий отчет: три трупа за один день, чего уж больше?! Майор попытался коротко объяснить, что убийцы делятся на две категории: один неизвестный, имевший отношение к жертве с углем во рту, и другие.
— Кто другие?
— Сами Посланники.
— А зачем им убивать сезонника?
Ньеман попытался увильнуть от прямого ответа: он, мол, понятия не имел о «великой тайне» их сообщества. Заодно он умолчал о сидевшем на втором этаже отшельнике, которому было поручено найти ключ к этой загадке.
Но главной неожиданностью для прокурора стало внедрение в секту лейтенанта полиции Иваны Богданович, тридцати двух лет, оперативника с весьма скромным опытом работы, которая исчезла, вероятно угодив прямо волку в пасть…
— Как ты мог подстроить мне такую подлянку?! — возопил Шницлер.
— С учетом ситуации, это был самый надежный метод.
— Внедрение сотрудницы без моего ведома! Никому не сообщив! Ты рехнулся, что ли?
— Но на этом и основан метод внедрения, — увещевал его Ньеман. — Полная тайна…
Шницлер вскочил, продемонстрировав смятый, запачканный костюм. В смятении прокурор даже забыл о своем дресс-коде — это был очень плохой признак.
— Ну нет, милый мой! Ты, видно, стареешь, если забыл правила игры. Такие штуки не проделывают без санкции начальства.
— Но когда ты мне звонил, мы даже не были уверены, что имело место убийство. А сообщи я тебе об этом, нам пришлось бы вести долгую, нудную переписку, и мы потеряли бы драгоценное время.
— И вот результат: твоя помощница исчезла.
— Она не исчезла! — вскинулся Ньеман. — Она просто не пришла на место встречи.
— И ты не можешь с ней связаться?
— Она не отвечает. Но это еще ни о чем не говорит: в Обители запрещено пользоваться мобильниками.
Шницлер сел и обхватил голову руками:
— Я уже ничего не понимаю…
Внезапно Ньеману все это обрыдло: он только напрасно терял время, оправдываясь, словно капрал, уличенный начальством в мелкой провинности.
— Так ты подтверждаешь мои приказы или нет? — резко спросил он.
— А что — у меня есть выбор?
— Нам нужно отыскать Ивану.
Прокурор безнадежно махнул рукой, что означало: «Выпутывайся сам, как знаешь…»
Потом, словно придя в себя, резко выпрямился на своем стуле:
— А как же расследование? Напоминаю тебе, что оно начато из-за четырех убийств. А не из-за чьего-то сомнительного исчезновения.
— У меня уже есть кое-какие наметки, — соврал Ньеман.
— Какие именно?
— Дай мне время до рассвета.
Шницлер вяло кивнул, смирившись с ситуацией. Казалось, его воинственный настрой разом улетучился.
— Завтра утром я устраиваю пресс-конференцию… — сказал он почти шепотом. — И в твоих интересах подготовить к этому времени конкретную информацию.
— Можешь на меня положиться, — заверил его Ньеман и вышел, не обернувшись и даже не хлопнув дверью…
Стоянка, холодная и серебристая, как льдина… Майор тайком взял ключи от «Рено-Мегана III RS» — самой скоростной машины жандармерии, принадлежавшей подразделению быстрого реагирования, мощностью в 265 лошадиных сил, способной за 6,3 секунды развить скорость до ста километров в час, а потом до двухсот шестидесяти километров в час. Ему сейчас требовалась именно такая, чтобы объехать Диоцез и проверить, как идут поиски.
Ночь была светлая. Белая трава, блеклые ели… Казалось, все окружающее побледнело, обесцветилось, напуганное слепящими фарами «рено-мегана». Ньеман даже не следил за дорогой, он просто мчался сквозь это призрачное марево, ведущее его к другой стороне ночи, туда, где эскадроны жандармов должны были разворошить муравейник Посланников и вырвать пленницу из их лап.
Внезапно майор уловил какую-то перемену в пейзаже. Он переключил фары на ближний свет. Все окружающее вернуло себе прежние насыщенные, темные цвета… а затем медленно окрасилось в коричневый. Лес, поля и виноградники начали светлеть, приняли рыжие, потом охряные оттенки. Казалось, их поразила какая-то загадочная коррозия, способная превратить позеленевшую бронзу в медь, а чернила — в кровь…
Ньеман мчался вперед, не снижая скорости. Ветви вздрагивали, стволы блестели, тени трепетали… Небосвод окрашивался в золото, у подножия виноградников появились рыжие сполохи. Все окружающее принимало мягкий цвет лампочек, какие ребятишки делают из апельсиновых шкурок.
И тут он понял.
Огни.
Посланники Господа начали свое празднество, разводя вокруг делянок, с четырех сторон, ярко пылающие костры. В воздух взлетали снопы огненных искр, подлесок янтарного цвета стал виден насквозь… Казалось, окрестности накрыты золотистым янтарным куполом.
Ньеман едва сдержал ругательство. Почему анабаптистам позволили развести огонь?! Что бы ни творилось в этой гребаной Обители, невозможно так нагло нарушать приказ. В такой обстановке ничего не стоило уничтожить компрометирующие улики и доказательства.
Он снова машинально посмотрел на себя в боковое стекло пассажирского окна: казалось, теперь его лицо усеивают отражения огненных искр, осквернявших ночную тьму. Стеклянный лик, на котором читались страх и уныние.
Майор снова включил первую скорость, но миг спустя едва успел нажать на тормоз. «Рено» с визгом развернулся на деревенском битуме и замер на месте.
Впереди маячил силуэт. Женщина, промокшая с головы до ног, выглядела как утопленница, которую только что вытащили из воды. Она шаталась, платье облепило ее тело, с лица и волос капала какая-то жидкость…
Ньеман включил дальний свет и вгляделся получше. Сколько времени ему понадобилось, чтобы поверить в чудо? Во всяком случае, это чудо зафиксировали не глаза и не мозг полицейского, а сердце, или инстинкт, или еще какая-то форма восприятия, чье название было ему неизвестно.
Женщина, которая стояла на дороге, шатаясь, точно вынесенная волнами из бездны кошмара, была не кем иным, как Иваной.
68
Теперь они знали все — имена преступников, деяния и отягчающие обстоятельства. Однако Ивана не хотела арестовывать Рашель и ее банду — и была права. Это наверняка застопорило бы расследование и уж точно не позволило бы раскрыть убийцу, нападавшего на Посланников. Единственное, чего мог добиться Ньеман, — это признание в попытке убийства Иваны Богданович, ну и еще, вероятно, в убийстве сезонника Марселя.
Но этим все и ограничится.
Палач Самуэля, Якоба и Циммермана бесследно растворится в пространстве, а Ньеман с Иваной так и не смогут установить, что им двигало.
Убийца преследовал фанатиков, которые в ответ так же безбоязненно прибегали к жестокости. И в этом беспросветном мраке полицейские пришли к соглашению: в первую очередь нужно раскрыть их тайну, в чем бы она ни крылась — во фресках, в прошлом этой секты или в незаконной практике самозваного паталогоанатома.
Пока молодая славянка принимала душ, Ньеман размышлял. Не о расследовании — о ней.
Он чуть было не потерял ее, и теперь, даже сам того не сознавая, связал это с прошлым. С той ужасной смертью, которую однажды уже пережил, которая настигла его в русле горной речушки Гернона[117].
Оценивать случившееся можно было двояко.
Ивана стала его подопечной. Впервые он спас ее, когда она убила своего мерзавца-сожителя, застав его со шприцем в руке: он собирался вколоть дозу героина их родному четырехлетнему сыну. Вторично он спас ее, заставив пройти курс лечения от наркозависимости, затем сдать экзамены на бакалавра[118], после чего послал в Канн-Эклюз[119], в школу офицеров полиции. И наконец, он спас ее от убийственной скуки в комиссариате Версаля, предложив перейти к нему в Центр по борьбе с особо тяжкими преступлениями.
Он считал, что там для нее самое подходящее место.
Однако во всем этом была и скрытая сторона.
Действуя таким образом, Ньеман спасал не только Ивану, но и самого себя. Майор вернулся из ада — ада преступников, но также и своего личного — потайного, запретного, отмеченного беспредельной жестокостью, и с помощью Иваны он обрел свой путь, свое жизненное оправдание. Это она, возникнув в жизни Ньемана, вытащила его из бездны, помогла возродиться.