«Права была Кузьминична, что меня здесь накормят…» – вяло всплыла из глубины сознания мысль, доставляя невыносимую муку. Думать не хотелось, хотелось умереть.
Бутыль самогона посреди стола была наполовину опорожнённой, как будто за всё время, пока моё сознание отсутствовало, никто не пил, но это вступало в противоречие с состоянием организма. Я неловко повёл ногой, у земли что-то звякнуло, и из-под столика выкатилась вначале одна пустая бутыль, за ней вторая, и это была явно не последняя пустая посудина.
Контингент за столиком изменился. Исчез холодолюбивый волосатик, и в его кресле разместилось нечто фиолетово-амёбоподобное с множеством псевдоподий. В обнимку с Василием они немелодично пели, отчитываясь перед некой прекрасной маркизой, насколько им хорошо и фиолетово. Василий дирижировал свободной рукой с зажатым в ней шампуром с шашлыком, амёба, подражая ему, вразнобой махала псевдоподиями. С шампура то и дело слетали колечки поджаренного лука.
Вместе с волосатиком исчезли и блуждающие красные глаза. Стакан, в котором они проспиртовывались в самогоне, стоял пустой, но жирные отпечатки пальцев и губной помады по краю свидетельствовали, что из стакана пили, и не единожды. Возможно, первый раз пили коктейль с «вишенками». Залпом. И теперь «вишенки» блуждали по чьему-то пищеводу. Или блудили? Один чёрт, как сказал птеродактиль Ксенофонт, особо переживать о судьбе блуждающих красных глаз не стоило. Выход у них был. Правда, чёрный.
Был и ещё один собутыльник, которого я сразу не заметил, но когда пошевелился, обнаружил его. Обняв левую руку у плеча, ко мне, как пиявка, присосался зелёненький мешок с протоплазмой.
– Милый, – жарко проворковал он на ухо, – давай совокупимся блендишным способом?
– Пшёл вон… – через силу прохрипел я, дёрнул локтем, и любвеобильный мешок протоплазмы, отцепившись, улетел из поля зрения в туман.
– У, противный… – донеслось оттуда.
Я прикрыл глаза, уронил на стол шампур, отставил гранёный стакан в сторону и простонал.
– О, соседушка очнулся! – прервав песню, воскликнул Василий. – Это дело надо закрепить.
Послышалось бульканье самогона, затем я почувствовал, как Василий вставляет гранёный стакан мне в руку. Как волосатику. И мне почему-то представилось, что это не я сижу за столом, а волосатый пришелец. Точнее, я, но в виде волосатика.
– Нэ-бу-у… – промычал я, не открывая глаз. На большее меня не хватило.
– Будешь, – заверил Василий. – После того, что увидел, неделю надо пить.
Я попытался вспомнить, что увидел, и меня охватил неподконтрольный ужас. Отшвырнув стакан, я вскочил из-за столика и по колеблющейся под ногами земле сделал несколько неверных шагов в сторону.
– Слабак… – с сожалением констатировал Василий.
Мне было всё равно, слабак я или нет, инопланетный волосатик или научный сотрудник Сергей Владимирович Короп. Мир вокруг вертелся, в глазах всё сливалось в рябящую круговерть, в ушах шумело, и если бы не стойка бара, на которую наткнулся вслепую, то определённо растянулся бы на земле и на этом День Пришельца для меня закончился.
– Чего изволите-с? – спросил из шипящего мерцающего тумана в меру угодливый голос бармена.
Я невнятно промычал. Рядом забулькало, и в руку ткнулся холодный стакан.
– Будьте любезны, – предложил бармен.
Как подносил стакан к губам, как пил, я не помню, но вдруг ощутил, что от пищевода по телу катится приятная освежающая волна. Вначале она утихомирила бунтующий желудок, затем достигла головы и прокатилась по ней отрезвляющей прохладой. Пелена спала с глаз, пульсирующая головная боль исчезла, и я увидел, что стою у стойки бара, а напротив меня сочувствующе и по-прежнему в меру угодливо улыбается бармен.
– Ещё?
Бармен заглянул мне в глаза и, не дожидаясь ответа, наполнил стакан соком мариники. Я залпом выпил второй стакан и почувствовал, как ко мне возвращаются ясность мысли и радость жизни.
– Спасибо, – сказал я, забираясь на табурет у стойки. – Налейте, пожалуйста, ещё стаканчик.
– Не стоит, – покачал головой бармен. – Зачем вам излишняя эйфория? – Спокойный, уравновешенный тон, с которым бармен давал совет, никак не соответствовал приклеенной к лицу в меру угодливой улыбке. – Желаете заказать что-нибудь другое? Виски, водку?
Я содрогнулся и поспешно отказался:
– Спасибо, нет. Если можно, минеральной воды.
Никогда в жизни не напивался до бесчувствия. Зато когда оказался в бесчувствии… Интересно, сам я пил или в меня вливали?
– Это можно, – кивнул бармен. – Желаете с газом, без?
– С газом.
Жестом фокусника бармен извлёк из воздуха бутылку боржоми, налил в стакан, затем бросил передо мной запечатанный пакет с влажным гигиеническим полотенцем.
– Лицо протрите, – вежливо порекомендовал он и, кивнув, отошёл в свой угол.
Я пригубил боржоми и с удовольствием ощутил на языке колючие иглы углекислоты. Не помню, как пил самогон, но гортань и язык ожёг основательно. Мариника прекрасно снимала опьянение, но не ожоги.
Разорвав пакет, я достал бумажное полотенце и вытер лицо. На полотенце остались следы шашлычного соуса и крупная рыбья чешуя. Неужели мы ещё и рыбу ели? Или меня целовал какой-то рыбообразный пришелец? Этакая русалка с тремя титьками…
– Эй, человек! – позвал из-за спины Василий. – Нам ещё капусточки квашеной! И не надо мяса и чёрной икры – у меня всё это в огороде растёт. А квашеную капусточку не вырастишь…
«Вот тебе и деревенщина…» – подумал я. Сыт Василий деликатесами по горло, а капусту квасить руки не доходят… Точнее, не оттуда растут, не напрасно его кличут Василий Пятое Колесо К Телеге.
Невольно вспомнилось о пятой ноге Барбоса, но воспоминание было нечётким, размытым и воспринималось на удивление спокойно. Будто стояла у меня в сознании заслонка, напрочь заблокировавшая жуткое воспоминание, и я не испытывал желания её открывать.
Я развернулся на табурете и посмотрел на мир трезвыми глазами и просветлённым соком мариники взором.
Был ранний вечер. Территория Луна-парка кишела пёстрой толпой весело галдящих пришельцев немыслимых форм; со стороны гостиницы гремела музыка, то там, то здесь взрывались петарды, в синеющее небо с треском взлетали разноцветные шутихи, крутились карусели, степенно вращалось колесо обозрения, с дробным грохотом на стыках рельс проносились болиды американских горок. В одном углу Луна-парка толпа дружно ахала, в другом – периодически взрывалась смехом. Над головами толпы плавали радужные, похожие на мыльные, большие пузыри: они кривлялись, строили рожи, изредка лопались, осыпая всех разноцветным конфетти, тающим на земле и одежде мигающими искорками.
Птеродактиля Ксенофонта на ограде не было. Скучно, наверное, стало, он и улетел, непременно сказав на прощанье сакраментальное: «Уйду я от вас…»
У двух сдвинутых столиков, за которыми ранее сидели какадуоиды, расположилась компания разновеликих спрутов. Вели они себя тихо, но очень непоседливо: рьяно жестикулируя щупальцами, они оживлённо, как глухонемые, беседовали, меняясь в цветах по всему диапазону видимого и, как подозреваю, невидимого человеческому глазу спектра.
Пустовавший столик заняла пара длинных и худых пришельцев в чёрных фраках. Со спины они были похожи на очень высоких людей, но в профиль их инопланетное происхождение выдавали землисто-серые лица и непомерно длинные, ниже подбородка, беспрестанно шевелящиеся мясистые носы. Попивая носами из высоких бокалов коктейли, они по-светски перебрасывались короткими фразами.
Из старого контингента летнего кафе остались только минотавры за своим столиком да субтильный Звёздный Скиталец у стойки бара. Минотавры продолжали попивать из кружек нечто, похожее на пиво, и пускать дым из ноздрей и ушей, а Звёздный Скиталец всё никак не мог закончить трапезу. Кажется, я начинал понимать, почему он скиталец. Кому он нужен при таком сложении и рационе питания? С подобной конституцией, какие маски ни надевай, в какие одежды ни рядись, на роду написано бесприютно скитаться по Вселенной, причём исключительно по задворкам.
Из толпы пришельцев, гуляющих по Луна-парку, на сидящих в летнем кафе бросали завистливые взгляды, но, несмотря на то, что у бара сидели только я и Звёздный Скиталец, никто к стойке не подходил. Неужели Звёздный Скиталец настолько изгой, что с ним никто не решается сидеть рядом?
Я с любопытством посмотрел на Звёздного Скитальца. Он сидел, склонившись к тарелке с овсянкой, и что-то невнятно бормотал. Я прислушался.
– …А ещё я побывал на Нирване, – бубнил Звёздный Скиталец. – Разумный мир Нирваны представлен единственным видом: Postquasifungi sapiens nirvanaei – эволюнт псевдогриба разумный нирванский. Тривиальное название дано на основе некоторых цитологических аналогий с организмами, относящимися к Царству грибов – Fungi. Этот вид можно считать единственным представителем органического мира Нирваны, не претерпевающим трансмутацию и постоянно существующим только в гетеротрофной форме. При этом следует воздержаться от определения «является», поскольку по заключению Института экзобиологии вид искусственно препятствует своей трансмутации в аутотрофное состояние, в то время как имеются все предпосылки для такого метаморфоза. Особи вида Postquasifungi sapiens – существа бесполые. Способ их воспроизводства не имеет аналогов в космической биологии и получил название симбиозной репродукции, которая осуществляется путём симбиоза с видом Pseudomycota bigenericus (псевдогриб двуродящий). Общение особей Postquasifungi sapiens между собой происходит на основе интактильной гиперосмии (неконтактного сверхобоняния), при этом информационным носителем являются молекулы феромонов, продуцируемые так называемым «одорантно-речевым» органом, не имеющим аналогов в космической биологии по широте испускаемого диапазона. Обнаружение феромона происходит не хеморецептивно, как, скажем, воспринимают запахи органы обоняния большинства животных, а дистанционно, рецептивным полем…
Звёздный Скиталец говорил так, будто общался с кем-то, но табурет рядом с ним пустовал. Неужели маразм крепчал не только среди жителей деревни Бубякино, но и среди пришельцев? Прав был шеф, балаган ещё тот… Расскажи я ему о подобном по возвращении – в психушку упечёт.