Я вспомнил о голубых глазах, мариновавшихся в стакане с олеумом, – единственных, с кем мог беседовать Звёздный Скиталец, – но стакана на стойке не приметил. Тогда я отклонился на табурете и за тощим Звёздным Скитальцем наконец-то увидел собеседника, но не стакан с голубыми глазами в концентрированной серной кислоте, а Ля-Ля, сидящую на краю стойки, свесив ноги. Как ни субтилен Звёздный Скиталец, но ему удалось загородить собой не менее тщедушное подобие малайского долгопята-привидения. Два сапога – пара.
Ля-Ля весело болтала ножками и малюсенькой чайной ложкой черпала кашу из тарелки Звёздного Скитальца.
– Я тоже люблю овсянку, – с милой женской непосредственностью отвечала она на заумные сентенции Звёздного Скитальца.
Общение на полярных уровнях устраивало обоих: он нашёл благодарную слушательницу своих повествований о звёздных мытарствах, она – союзника гастрономических пристрастий. Этакая сладкая парочка. Субтильная сладкая парочка. «Она его за муки полюбила, а он её…» Гм. Ладно, не моё это дело.
– Извините, что вмешиваюсь, – сказал я, прерывая их нестыкующийся диалог. – Можно задать пару вопросов?
Бармен с непонятным неудовольствием посмотрел на меня из своего угла, и я впервые не увидел на его лице в меру угодливой улыбки. Надо же, всё-таки его лицо не маска…
– Вас интересует моё путешествие на Нирвану? – с готовностью откликнулся Звёздный Скиталец. – Вы там бывали или хотите побывать?
– Простите, молодой человек, – на всякий случай корректно извинился я, подглядывая на бармена, – но меня не интересуете ни вы, ни Нирвана. Я хотел поговорить с Ля-Ля.
Бармен выдвинулся из своего угла. Лицо у него стало хмурым.
– Ну, не знаю… – стушевался Звёздный Скиталец.
– Вообще-то вежливые сапиенсы вначале здороваются, – нараспев протянула Ля-Ля.
Глядя на бармена, я удержался от колкости.
– Здравствуй, Ля-Ля.
– А с ним?
Ля-Ля указала ложечкой на субтильного Звёздного Скитальца.
– А с ним я сегодня виделся.
– Да? – удивилось голубое подобие малайского долгопята-привидения.
Звёздный Скиталец смущённо кивнул.
– Тогда и я здороваться не буду, – строптиво заявила Ля-Ля. – Мы с тобой тоже сегодня виделись.
– Когда? – настала очередь удивляться мне.
– Час назад. Когда вы с Василием пили, – указала она на столик, за которым Василий с фиолетовой амёбой продолжали упражняться в песенном искусстве.
Имелось ли у амёбы горло, не знаю, но Василий своё надсадил изрядно и теперь хрипел, после каждого куплета прочищая горло порцией самогона. Уму непостижимо, сколько он мог выпить.
Я представил, как Ля-Ля пыталась со мной поздороваться, когда я пребывал в бессознательном состоянии, и мне стало неловко. А затем представил, что Ля-Ля была не одна, и мне стало совсем нехорошо.
– Лия с тобой была? – тихо поинтересовался я, потупив взгляд.
– Была.
– И что она сказала?
– Ничего. Посмотрела на тебя, покачала головой и ушла.
– Вот чёрт! – сорвался я и в сердцах стукнул кулаком по стойке бара.
Бармен подошёл ближе, извлёк из-под стойки секач и принялся большим пальцем проверять, насколько хорошо заточено лезвие.
– У нас не любят, когда местные начинают задираться, – хмуро сообщил он, не глядя на меня.
– Так я вроде бы ничего… – обескураженно пробормотал я.
– И я ничего, – кивнул бармен и указал секачом на столики. – Ты туда посмотри.
Я послушно оглянулся.
Троица минотавров развернулась на креслах и, набычившись, смотрела на меня налитыми кровью глазами. Периодически, со свистом, как из перегретых котлов, из их ноздрей и ушей вырывались струйки пара. Компания спрутов за двумя столиками перестала жестикулировать щупальцами, выкрасилась в единый грязно-серый цвет и теперь напоминала мрачную тучу, из которой зарницами надвигающейся грозы мигали большие белые глаза.
– Жить-то ты будешь, – многозначительно изрёк бармен, – вопрос как?
– Понял, – поспешно закивал я. – Извините, если что не так.
– Извинение принимается, – оттаял бармен. – Живи, – он спрятал секач под стойку, и на его лицо вернулась в меру угодливая улыбка. – Чего изволите-с?
Я неуверенно покрутил головой и всё же рискнул:
– Если позволите, мне бы хотелось задать ещё один вопрос…
Лицо бармена вновь помрачнело, но Ля-Ля его опередила:
– Задавай.
Я глубоко вздохнул, покосился на бармена и спросил:
– Ты не подскажешь, где сейчас Лия?
– Подскажу, – нараспев протянула Ля-Ля и хихикнула. – Она занята приготовлением к свадьбе.
Внутри у меня всё ухнуло.
– А…
– А это будет уже второй вопрос, – жёстко оборвал бармен, насупленно глядя на меня.
– Понял, – махнул я рукой. Мне стало всё равно, рубанёт ли он секачом меня по темечку или нет. Может, и к лучшему, если бы рубанул. – Ухожу…
Я слез с табурета.
– Правильно, – согласился бармен. – Топай.
– Злые вы, пришельцы, – сказал я на прощанье словами птеродактиля Ксенофонта, но удовольствия при этом не получил. Пусто было на душе. И одиноко…
Я отошёл от стойки бара и влился в разношёрстную толпу пришельцев, зачастую настолько диких форм, что ирреальность происходящего невольно ориентировала сознание на восприятие праздника как костюмированного карнавала. Разнообразные ракообразные, моллюски, млекопитающие, яйцекладущие, живородящие, двоякодышащие и прочие моноцефалы, бицефалы, полицефалы и даже безголовые перебрасывались репликами, выстраивались в очереди на аттракционы, совсем по-земному жевали жвачку, ели мороженое, шутили, смеялись, и во всей этой пёстрой многоликой толпе ощущалось приподнятое настроение большого праздника, объединяющего всех и вся в весёлой круговерти. Чужие здесь не только ходили, как гласила табличка на входе в Луна-парк, но и развлекались. Один я был неприкаянным и безрадостным. Чужим среди чужих.
– Лечу! – победно донеслось откуда-то сверху. – Я ле-чу-у-у!..
Я поднял голову и увидел парящего над Луна-парком на крылатом велосипеде старика Дитятькина. Пригнувшись к рулю, он с натугой давил на педали, с упорством первого воздухоплавателя преодолевая сопротивление воздуха. Обтянутые вощёной папиросной бумагой крылья трепетали, жиденькая борода Дитятькина развевалась за плечами, парусиновый пиджак и брюки с бельевыми прищепками на голенях надувались встречным ветром, но велосипед продвигался вперёд очень медленно. Летел Дитятькин невысоко, метрах в пятнадцати над головами толпы, однако внизу ветра не ощущалось, и, судя по одеждам пришельцев в подвесных гондолах колеса обозрения, ветра на пятидесятиметровой высоте тоже не было. Как будто старик летел в каком-то ином пространстве, а здесь присутствовало только его отражение. Чудеса инопланетной техники… Говорил мне что-то об этом Карла, но я так и не понял сути технологии.
– Как бы не свалился… – услышал я знакомое басовитое ворчание. – Как бы не разбился…
Протискиваясь сквозь толпу, по земле вслед за стариком Дитятькиным следовал пухлый мальчишка Кудесников. Глаз с парящего в вышине старика он не сводил.
– Вы таки достали дрынобулу? – спросил я.
Мальчишка досадливо отмахнулся и продолжил свой путь сквозь толпу, активно орудуя локтями и виляя толстым задом.
Интригующая тайна дрынобулы пробудила во мне любопытство, я попытался следовать за мальчишкой, но вскоре застрял в толпе и потерял Кудесникова из виду. То ли локти у меня были не такие острые, то ли задом не умел вилять, но меня основательно зажало между усеянным крупными шипами панцирем дородного трёхметрового звероящера с непропорционально маленькой змеиной головкой и выкрашенной в нежно-розовый цвет металлической бочкой на гусеничном ходу, с торчащими на консолях динамиками и телекамерами. Панцирь и устрашающие шипы звероящера были тёплыми и мягкими, как подушка, зато нежно-розовая металлическая бочка оказалась холоднее льда, и её борта покрывала изморозь.
– Прощу прошения… – басили динамики бочки, и внутри неё гулко булькало. – Прошу прощения…
– Извините… Извините… – противным дискантом вторила бочке змеиная голова звероящера.
Я терпел, молчал и аккуратно, чтобы не попасть под гусеницы бочки, передвигал по земле ноги, следуя за движением толпы. Левый бок начал леденеть, но правому боку пришлось ещё хуже. Звероящер обильно потел и вонял чесноком. Подозреваю, что без соединений мышьяка в поте звероящера не обошлось.
Минут через пять толпа начала редеть, и я сумел выскользнуть из тисков вонючего звероящера и ледяной бочки на гусеничном ходу.
Морщась от пропитавшего одежду чесночного запаха, я принялся растирать окоченевшую левую руку и не сразу увидел, что меня вынесло к аттракциону «Пещера Ужасов». Это был шатёр, добротно закамуфлированный под естественную скалу с круглой дырой входа, в которой клубился беспросветный мрак. Служитель зазывал посетителей в пещеру, но никто не отваживался. Освободив проход, пришельцы стояли слева и справа от пещеры и смотрели на вход, ожидая возвращения очередного любителя острых ощущений.
Наконец он показался, и я с удивлением узнал шерстистого знакомца о трёх руках. Он шёл медленно, ходульной походкой, копна волос на теле стояла торчком, все три руки висели, будто парализованные, невидящие глаза были похожи на огромные нарисованные плошки. О беспредельности ужаса, который он познал в пещере, можно было только догадываться – от него не спасла и изрядная анестезия самогоном.
Служитель придержал волосатика за руку, дал что-то понюхать раз, другой. Только после третьего вдоха волосатик вздрогнул, безумно завращал глазами, замахал руками. По копне вздыбившихся волос загуляли разряды статического электричества.
– Кто ещё желает? – воззвал к толпе служитель. – Есть смельчаки?
Толпа дрогнула и начала рассасываться.
– Неужели нет желающих? Мы предлагаем самый качественный ужас во Вселенной, без всяких дураков! Ну, кто решится?
Желающих насладиться «самым качественным ужасом во Вселенной» по-прежнему не находилось.