Бомж продолжал разоряться у прилавка, потрясая издали водопроводной трубой. Отсюда горбун выглядел жалким и убогим, как и вся жизнь в захолустном городке.
И тогда я разозлился. Да что же это делается – отовсюду меня гонят?! Шалишь, так просто не сдамся! Закрыли с одной стороны проход, пойдём с другой. Не может быть, чтобы в Бубякино не существовало иного пути: говорила же Лия, что Кашимский аномальный треугольник – четырёхмерная тень Бубякина, выполняющая отвлекающую роль, чтобы посторонние не совали нос в деревню. Значит, есть этот путь, и если выпроваживают в дверь, надо лезть в окно.
Я достал из бардачка карту и принялся её скрупулёзно изучать. По карте к Бубякину вела только одна дорога, и это была та самая дорога, которую для меня закрыли. Однако, внимательно присмотревшись, я обнаружил едва заметную пунктирную линию, ведущую из Мщер в Бубякино. Раньше я на пунктир не обращал внимания, но теперь он меня заинтриговал. Что бы это могло означать? Разъяснений на карте не было, но я знал, кто мне поможет. Я снова принялся штудировать карту, нашёл на ней мотель «91-й километр», сверился с разметкой трассы Ворочаевск – Усть-Мантуг и с удивлением обнаружил, что мотель действительно располагался на девяносто первом километре. Бывают же совпадения… В то, что название мотеля касалось расстояния до «Далёкого Космоса», я не верил. Ночевал в мотеле и никаких трансцендентных штучек не заметил.
Сложив карту, я бросил её в бардачок и повернул ключ зажигания. Пунктирную линию мог объяснить Ерофеич, лесник из лесхоза, у которого мы квартировали в позапрошлом году. А если не объяснит, то покажет лесные тропы, по которым можно добраться в Бубякино. Не может быть, чтобы в деревню вела всего одна дорога.
Проехав по разбитому асфальту центральной улицы Мщер, я выбрался на прямую грунтовую дорогу, рассекающую старый сосновый бор, и уже через километр увидел деревянные домики лесхоза. Ерофеич жил в крайнем домике, и я надеялся, что из-за дождя он сейчас дома, а не в лесу.
Так оно и оказалось. Ерофеич, в брезентовой робе с откинутым капюшоном, в сапогах, сидел под навесом на крылечке и курил. Я остановил машину у калитки, прихватил карту Кашимской низменности и вышел. Во дворе загремела цепь, и лохматый большой пёс зашёлся густым простуженным лаем.
– Добрый день, Ерофеич! – помахал я рукой от калитки, не решаясь войти. Знал я свирепый нрав волкодава и рисковать не собирался.
– Цыц! – прикрикнул на пса Ерофеич.
Пёс перестал лаять и глухо заворчал, не сводя с меня настороженного взгляда. Ерофеич поправил на носу очки, вглядываясь в подъехавшую машину. Зрение у него было очень плохим, и даже в очках минус семь с такого расстояния он вряд ли мог меня узнать.
– Сергей Короп! – крикнул я от калитки. – Помните, в позапрошлом году была экспедиция?
– А, Серёжа! – заулыбался лесник, выбросил окурок и поднялся с крыльца. – Здравствуй. Чего встал у калитки? Проходи, гостем будешь.
– Вы Хвата на всякий случай привяжите, – попросил я. – Вижу, забыл он меня.
– Забыл? – Ерофеич с удивлением посмотрел на ворчащего пса. – Хм… Странно. Хват никого не забывает.
Лесник набросил на голову капюшон, вышел под моросящий дождь, загнал пса в будку и запер её. Только тогда я осмелился войти, и мы обменялись рукопожатием.
Ерофеич пропустил меня вперёд и легонько подтолкнул в спину:
– Проходи в дом.
Но я остановился на пороге:
– Ерофеич, я на пять минут. Грязи в дом нанесу… Давайте на крылечке поговорим.
– Хм… – Ерофеич усмехнулся, покачал головой. – Городские всегда спешат… Что ж, давай тут поговорим.
За два года лесник сильно изменился. Окладистую бороду осыпало снегом седины, глубокие морщины избороздили лицо. Жизнь на природе добавляет здоровья, но быстро старит.
– Говорят, Ерофеич, где-то здесь неподалёку есть деревня Бубякино, – сказал я, будто ранее ни сном ни духом не знал о существовании деревни. – Не подскажете, как туда добраться?
Лесник неожиданно насупился, покряхтел, неторопливо достал из кармана робы пачку «Севера», обстоятельно размял папиросу, прикурил.
– Зачем тебе в деревню? – спросил он, настороженно поглядывая на меня из-под кустистых бровей. Чем-то он напоминал Хробака, не хватало только медной серьги в мочке уха да банданы. Либо шапки-ушанки.
– При обработке данных электромагнитного поля Кашимского аномального треугольника обнаружились некоторые необычные характеристики, – соврал я. – Хорошо бы их проверить в деревне.
Ерофеич помолчал, пожевал мундштук папиросы, постреливая на меня сквозь очки хитроватыми глазами.
– Ты ведь уже был в деревне, – неожиданно заявил он.
– С чего вы взяли?
Я удивлённо округлил глаза, но на лесника это не подействовало.
– Меня-то, подслеповатого, ты мог бы провести, – хмыкнул он, – но Хвата… Не признал он тебя, зеленокожего.
Я смутился и не нашёлся, что ответить.
– Н-да… – протянул Ерофеич, глубоко затянулся и опустился на ступеньку. – Присаживайся.
Я сел рядом.
– Уехал, а теперь дороги назад не найдёшь… – то ли спросил, то ли уточнил лесник. – Что сделано, того не вернёшь. По линии жизни назад пути нет. Не стоит и пробовать.
Сказано было так, будто Ерофеич сам когда-то пытался вернуться, но ничего у него не получилось. И мне показалось, что за несколько минут лесник постарел ещё на два года.
– Это совет? – натянуто поинтересовался я.
Ерофеич затянулся так, что затрещала папироса.
– Это жизнь, – сердито буркнул он.
Услышав рассерженный голос хозяина, в будке заворчал волкодав.
– Позвольте мне своей жизнью как-нибудь самому распоряжаться, – не согласился я.
Ерофеич загасил папиросу о струйку льющейся с навеса воды, щелчком оправил окурок к мусорному баку.
– Воля вольная… – вздохнул он. – Умные учатся на чужих ошибках, дураки…
– …На своих, – усмехнувшись, закончил я.
Ерофеич внимательно посмотрел на меня и отвернулся.
– Дураки бьются в стену лбом, – сказал он.
Мы помолчали. В кустах крыжовника у забора шелестел мелкий дождь, в конуре недовольно ворчал Хват, вытекая из водостока, журчала струйка воды.
– Пусть так, – наконец согласился я. – В конце концов, это мой лоб. Вы знаете в лесу все тропы?
– Все, не все, но знаю.
– А в Бубякино знаете тропу?
– Знаю… – с неохотой сказал он. – Но тебя по ней не поведу.
– И не надо. – Я воспрянул духом и достал карту. – Покажите на карте, я сам пойду.
Ерофеич на карту не глянул.
– И показывать не буду, потому что ты не дойдёшь. Забыл, как ваша экспедиция блудила в аномальной зоне?
Я не забыл, как в аномальной зоне Кашимской низменности крутилась стрелка компаса, как стрелки механических часов начинали двигаться вспять, а на электронных беспорядочно мельтешили цифры, как солнце скакало по небосклону, оказываясь в самых неожиданных местах, но отказываться от своих намерений не собирался.
– Ладно, – скрипя зубами, согласился я, – не хотите – не надо. Тогда подскажите, что это такое?
Я указал на пунктирную линию от Мщер до Бубякина.
Ерофеич наконец-то покосился на карту.
– Лет двадцать назад, – сказал он, – собирались провести в Бубякино электричество. Но денег хватило только на то, чтобы прорубить просеку.
– Просеку? – ухватился я за слово.
Лесник покачал головой.
– Двадцать лет назад, – с нажимом повторил он.
– Двадцать – не сто, – возразил я. – Вековые деревья там не выросли, а я видите, на какой дрынобуле? – кивнул головой в сторону «хаммера». – Она что танк, пройдёт по заросшей просеке.
Ерофеич никак не отреагировал на дрынобулу. Глянул на машину, тяжко вздохнул, снова покачал головой.
– При чём здесь танк… – досадливо поморщился он и заглянул мне в глаза. – Давай-ка, Серёжа, в дом зайдём, чайку попьём, о жизни поболтаем…
Если с Хробаком у Ерофеича наблюдалось какое-то сходство, то ничего общего с Дормидонтом не было, и всё же я поинтересовался:
– С баранками чай пить будем?
– Можно и с баранками.
– И малиновым вареньем?
– С малиновым лучше зимой чай пить, – не согласился лесник. – Для здоровья полезнее. А сейчас я тебя царским вареньем угощу. Из крыжовника.
Он кивнул в сторону кустов под забором. Не попадался на удочку лесник, хоть тресни, но я был уверен, что он многое знает о Бубякине. Но не скажет. Ни клещами из него не вытянешь, ни калёным железом не допытаешься.
– Не до чая мне, Ерофеич. Лучше подскажите, где начинается просека.
Не отвечая, он пожевал губами, опять достал из кармана пачку, размял папиросу, закурил.
– Много курите, Ерофеич, – заметил я.
– Расстроил ты меня, Серёжа… – махнул он рукой, – дальше некуда.
Я ждал.
– Подсказать-то могу, – затянулся папиросой Ерофеич, – да толку-то? Что пешком, что на своём драндулете, что на танке, всё равно заблудишься.
Я молчал.
– Ладно, так и быть… Не я скажу, другие подскажут. О просеке многие знают, – Ерофеич глянул на меня и тут же отвёл взгляд. И мне показалось, что в глазах старого лесника застыла тоска. – На полдороге отсюда до Мщер есть небольшая ложбинка. Глянешь налево – увидишь редкий молодой лесок. Это и есть бывшая просека.
– Спасибо, – поблагодарил я и поднялся со ступенек.
Ерофеич ничего не сказал и не посмотрел на меня. Курил, будто меня здесь не было. Что-то связывало его с Бубякином, какие-то личные воспоминания, но делиться ими он не желал.
Я направился к калитке, вышел со двора, сел в машину.
– До свиданья! – крикнул в открытую дверцу.
Ерофеич отрешённо курил и в мою сторону не смотрел, зато из запертой будки простужено тявкнул Хват. И на том спасибо.
Ложбинку, о которой говорил лесник, я увидел метров через пятьсот. Слева от неё малозаметной прорехой среди высоких корабельных сосен старого бора стояли молодые сосенки. Если бы лесник не сказал, сам бы никогда не догадался, что здесь когда-то была просека. Всё-таки двадцать лет – не пять, и многие сосёнки явно были «не по зубам» бамперу внедорожника. Врубишься в такую, шеф по головке не погладит…