– Хорошо, мама. Этот паразит тоже приедет?
– Будем только ты и я. Кстати, подумай о своих манерах. Мы собираемся в ресторан для взрослых.
В трубке послышались не гудки, нет, а треск ломающегося льда. Ледники снова пришли в движение.
В Спецсилах, к сожалению, не обучают материться. Предполагается, что ты уже освоил это в регулярных частях и ко времени перехода в Спецсилы ты обязан стать виртуозом.
– Дерьмо, – сказал я, не придумав ничего лучшего.
Я уже знал, чего ждать. Она явится в плаксивом настроении, начнет рассказывать, как ей тяжело, заявит, что, кроме меня, у нее нет никого на свете, а я всегда ее огорчаю. Последуют бесконечные спекуляции на моем сыновнем долге. Потом она напомнит, что никогда ничего у меня не просила. Это всего лишь преамбула для следующей тирады: «Один-единственный раз я обращаюсь к тебе с просьбой…»
Конечно, мамочкины просьбы никогда не бывали беспочвенными. Особенно с тех пор, как она выяснила, что материнство – единственный штат, на который не распространяются ключевые положения четырнадцатой поправки к Конституции Соединенных Штатов Америки. Читать это следовало так: «Я – твоя мать. Для тебя это ничего не значит?» Или развернутый вариант: «Я вырастила тебя, пеленала, а ты писал на меня и до сих пор Продолжаешь это делать!»
Мои реплики не требовались. Мамочка здорово натренировалась давать представления, играя и Брошенную Мать, и Мстящую Гарпию, причем без всякого перехода. Я же должен был сидеть напротив и помалкивать. Мне отводилась роль зрительного зала, а мамочка имела гарантию, что не сошла с ума и не разговаривает сама с собой. Вот почему мое присутствие было обязательным.
Разумеется, ничего мы не решим. Вывалив груз обид, она потребует компенсации.
Обычные извинения будут означать лишь начало переговоров и дадут ей моральное право требовать то, чего она хочет на этот раз. Сопровождать все это будут тяжелые вздохи, всхлипы и – в зависимости от размеров желаемого – фонтаны слез.
Вот дерьмо! Я знал, чем все закончится, и даже слышал ее голос: «Джим, мой дорогой Джимми, я ведь не прошу многого, не так ли? От тебя требуется только обдумать великолепную перспективу, которую предлагает Алан. Возьми – я привезла несколько брошюр. Ради меня. Ну пожалуйста, а?»
Мне повезет, если я сумею отделаться невнятными междометиями.
Если я скажу «нет», она услышит «может быть». «Может быть» переведет как «да». Если же я скажу «да», меня заставят подписать бумагу о передаче прав адвокату еще До десерта.
Я хорошо знал свою мать. Она была лучшим агентом отца. Он даже лишился одного издателя из-за маминой способности решать за обедом все вопросы, а потом исправлять контракт по своему усмотрению.
Я обречен: мамочка – ас в своем деле. Оставалось только броситься на гранату и тут же умереть Но поскольку такая возможность исключалась, я решил зака– зать самый дорогой завтрак. Мамуля ненавидела расста ваться с деньгами.
Я переоделся в цивильное. Шелковая рубашка. Килт «Ливайс». Пара штрихов боевой раскраски, просто чтоб; выглядеть злее, чем обычно.
В ресторан я намеренно опоздал: мамочка не выносила мои опоздания.
Метрдотель проводил меня к столику на террасе. Она уже ждала меня. С наполовину пустым бокалом. Когда я подошел, она смерила меня холодным взглядом и с недовольной гримасой сказала:
– Мужчины в юбках всегда вызывали у меня брезгливость.
– Я тоже тебя люблю, мамочка.
Она подставила для поцелуя напудренную щеку. Зажмурившись, я исполнил ритуал, потом уселся напротив.
– Как ты себя чувствуешь? Хочешь выпить?
– Нет, спасибо… Впрочем, выпью. – Я попросил мэтра: – Стакан молочной сыворотки.
К его чести, он и глазом не моргнул. Мать недоверчиво посмотрела на меня:
– Сыворотка?
– Я хотел посмотреть, как ты морщишься.
– Очень мило, Джеймс. О-хо-хо.
Она опять называет меня Джеймсом. Мать взяла меню и стала внимательно его изучать, время от времени недовольно цыкая зубом.
– Ты не знаешь, что сейчас неопасно есть? Им бы полагалось сопровождать рыбные блюда санитарным сертификатом… – Она перевернула страницу. – Гм. Может быть, барашек…
– Почему бы не заказать телятину? – предложил я. Реакция была мгновенной:
– Разве ты не знаешь, как готовят телятину? Убивают теляток.
Я натянуто улыбнулся.
– Мне казалось, такие мелочи тебя не волнуют.
– Джеймс, – ласково сказала мама, – тебе не удастся меня разозлить. Я хочу сообщить тебе кое-что, и мы обсудим это спокойно, как подобает воспитанным и разумным людям.
– Вряд ли это удастся, так как ни один из нас уже много лет не проявлял здравого смысла.
– Именно об этом мы и поговорим. Я устала находиться в состоянии войны с тобой…
Она замолчала, увидев официанта со стаканом сыворотки. Ее передернуло.
– Что будете заказывать? – осведомился официант.
– Пока ничего. – Мать махнула рукой, чтобы он ушел.
– Тепличный салат, – быстро заказал я.
Мать сверкнула глазами, снова посмотрела в меню и решительно заявила:
– Крабы. Я буду есть крабов. – Она вернула меню официанту, не спуская с меня глаз. Как только тот отошел, мамочка предложила: – Ладно, перейдем сразу к делу. В последнее время ты постоянно вставляешь мне палки в колеса.
– Сомневаюсь.
– Я стараюсь только для тебя.
– Мама, не делай для меня ничего, умоляю. Мне не нужна помощь.
– Ты единственный, кто у меня остался, и я не хочу тебя потерять.
– А Мэгги?
– Мэгги уезжает в Австралию.
– Вот как? Ну, Австралия – еще не смерть.
– Неизвестно, как обернется! Джим, я не хочу остаться в одиночестве!
– Все сейчас одиноки.
– Только не я! Я – не все. – И более спокойно она добавила: – Ты не представляешь, Джим, что мне приходится выносить.
– Прости, мама, но сейчас тяжело всем. Ты ведь не знаешь, что довелось пережить мне.
– Откуда? Ты никогда ничего не рассказываешь.
– Не рассказываю, потому что это военная тайна. Если я проболтаюсь, меня расстреляют.
– Только не лги, Джим. За это больше не расстреливают. Ты меня удивляешь – откуда теперь взяться военным тайнам? Мы же воюем с каторранами. Кто-нибудь способен общаться с ними? Может, у них есть шпионы? Не будь глупеньким. От кого вы все скрываете? Если бы каторране понимали нас, то зачем нам воевать?
Начались бы мирные переговоры.
– Во-первых, мама, их называют хторранами. Звук «ха» мягкий, почти неслышный. Просто легкое придыхание перед "т". Как в слове «кот» с пропущенной гласной. Попробуй одновременно произнести "х" и "т".
– Я и говорю: хаторране.
– Х'торране, – поправил я.
– Торране. Хатторане. Еще как? Вздохнув, я сдался. – – Однако ты не ответил на мой вопрос. Ты пробовал беседовать с ними?
– Знаешь, как по-хторрански будет «собеседник»? Жратва.
– Все шутишь. С тобой всегда так: либо шутки, либо грубости. Слава богу, что отец умер. Твой нынешний вид – в юбке, с косметикой – убил бы его.
Плохо дело. Она зафлажила меня по плану номер два.
– Я думала, что смогу уговорить тебя. Алан сомневался, но я сказала: «Нет, дай мне еще один шанс. Ведь он мой сын, я сумею уговорить его». Теперь очевидно, что Алан прав.
– Мама! – Я помахал рукой, чтобы она посмотрела на меня. – Ты предложила встретиться со мной, чтобы как-то оправдать свое возмущение моей неблагодарностью? Вспомни, чем это обычно кончалось.
– Опять остришь. Думаешь, что ты самый умный? Сейчас и проверим, насколько ты умен.
– О чем ты?
– Узнаешь.
Мамуля заметила приближающегося официанта и замолчала. Пока тот накрывал на стол, она сидела с подозрительно самодовольным и хитрым видом. Официант подал тарелку ей, затем мне и испарился.
Я первым нарушил молчание:
– Ну, хватит. Давай напрямую. Что тебе от меня нужно?
– Джеймс, – начала она. Я чуть не взвыл: опять «Джеймс»! – Я уже убедилась, что взывать к твоему здравому смыслу – бесполезная трата времени. Вчера утром ты воочию убедился, что все делается ради твоего блага…
– Эта твоя фразочка всегда меня бесила. Когда ты произносила: «Ради твоего блага», – получалось, что это делалось ради твоего блага.
– Джеймс, именно это я имею в виду. Ты абсолютно не отдаешь себе отчета в своих поступках, никого не желаешь слушать. Авторитетов для тебя не существует. После этого проклятого случая с каторранами ты стал абсолютно невменяем. Только поэтому я вынуждена так поступить. Я прекрасно понимаю, что сейчас это тебе не понравится, но придет время, и ты поймешь, что иного выхода у меня не было. Я лишь забочусь о твоем будущем.
– Что ты натворила?
Она вздохнула нарочито громко:
– Я заполнила кое-какие бумаги.
– Какие именно?
Она напряглась.
– О передаче твоих прав адвокату…
– Что за ерунда? Мне двадцать четыре года. -… мотивируя тем, что ты не вполне отвечаешь за свои поступки. Наше дело почти беспроигрышное. Та червивая пыль, которой ты наелся, либо надышался, либо что-то еще… – Она избегала смотреть мне в глаза. – Мы можем наложить арест на твои деньги и держать их годами, пока дело будет ходить по инстанциям. Ты же знаешь, Джеймс, что я могу это сделать.
Я отказывался верить.
– Это шантаж!
– Бог с тобой. Мы уже подготовили бумаги, Джим. Она потянулась через стол.
Я отдернул руку. Мне не хотелось, чтобы она прикасалась ко мне – никогда.
– Послушай, – сказала мать. – Ты еще ребенок. И не умеешь обращаться с деньгами.
А я умею. Я же вела финансовые дела отца, помнишь?
– Неплохой аргумент.
– Значит, ты согласен?
– Где деньги отца?
– Я их вложила в дело.
– Отдала этому паразиту?
– Джеймс!..
– Так это на тебя я должен выписать доверенность? Черт возьми! Почему ты не подцепила какого-нибудь сопляка? Это обошлось бы намного дешевле – и безопаснее. А может, и удовольствия получила бы больше.
Она вспыхнула, аристократическим жестом промокнула губы салфеткой и заявила: