Ошибки быть не могло. Нельзя было не узнать и мистера Роуза, в компании еще двоих мужчин. Он разговаривал с тем, что был поменьше ростом, и в гневе резко размахивал руками.
Возвращаясь к минувшему, я понимаю: если что и придавало этой сцене оттенок странноватости, так это место действия. Вокруг безлюдное поле для гольфа, груды тлеющих отбросов неподалеку, все казалось таким ободранным, непохожим на город, багровым в свете заходящего солнца, а посредине – выхоленный автомобиль и трое мужчин в соломенных шляпах, пиджаках и при галстуках, которые не вписывались в окружающий ландшафт.
Еще больше удивляло ощущение опасности, исходившей от них, так как – хотя я не мог слышать, о чем они говорили, – я понял, что мистер Роуз пребывает в таком же состоянии, как и тогда, когда он поймал нас с Игги на своей подъездной аллее. Крупный мужчина почти не говорил, но маленький человечек, к которому обращался мистер Роуз, тряс головой, старался отвечать и медленно пятился назад, так что мистеру Роузу приходилось двигаться за ним. Вдруг человечек развернулся и побежал в сторону бункера, где прятались мы с Игги. Мы шмыгнули назад, но он пробежал мимо бункера с другой стороны и уже почти миновал пруд, когда тот, здоровый, настиг и сграбастал его. Мистер Роуз бежал за ними, держа шляпу в руке. В этот момент мы могли смыться, не будучи замеченными, но остались. Мы притаились, завороженные, наблюдая то, что и во сне не приснится: взрослые на наших глазах творили такое, что может случиться только в кино.
Как я уже сказал, мне тем летом исполнилось двенадцать. Сейчас я могу назвать этот период временем, когда я понял разницу между кино и жизнью. Потому что, посмотрев самые кровавые фильмы с Томом Миксом или Хутом Гибсоном или с кем-либо еще из моих любимых актеров, я не почувствовал того, что почувствовал, увидев расправу над маленьким человечком. Думается мне, что Игги почувствовал все еще острее, потому что он сам был маленьким и тщедушным. И хотя он дрался отчаянно, соперники, всегда превосходившие его в весе, неизменно побеждали.
Наверное, он отождествлял себя с тем человечком со скрученными назад руками, тогда как мистер Роуз лупил его ладонью по лицу, злобно ругая при этом.
– Ты грязная собака, – рычал он, – да знаешь ли ты, кто я такой! Ты что, думаешь, я один из вшивых заезжих бутлегеров, которых ты надуваешь потехи ради? Я тебе покажу, кто я!
И в тот момент, когда маленький человечек вскрикнул и лягнул его, мистер Роуз начал бить его кулаками со всей силы в лицо и в живот до тех пор, пока вскрики и брыкание разом не прекратились. Затем указал кивком головы на пруд, и его подручный отволок туда маленького человечка, сунув головой в воду. Его соломенная шляпа качалась на волнах рядом, в нескольких футах.
Мистер Роуз и тот, другой, стояли, наблюдая, как человек пытается подняться на четвереньки, захлебываясь грязной водой и тряся головой от изумления, а затем, не сказав ни слова, зашагали прочь по направлению к машине. Я услышал, как захлопнулась ее дверца, и звук мотора, когда она отъезжала, потом все смолкло.
Я хотел только одного – убраться оттуда. То, что я увидел, произвело слишком сильное впечатление, чтобы оценить или просто поверить в это. Я чувствовал себя так, словно, очнувшись от ночного кошмара, обнаружил, что все, что я видел, правда. Единственным местом, где я хотел оказаться, был мой дом.
Я осторожно поднялся, но раньше, чем я смог выкарабкаться и направиться домой, в безопасность, Игги схватил меня сзади за рубашку с такой силой, что чуть не повалил вместе с собой.
– Ты что? – прошептал он страстно. – Куда ты намылился?
Я вырвался.
– Ты что, спятил? – прошептал я в ответ. – Ты намерен торчать здесь всю ночь? Домой – вот куда я намылился.
Лицо Игги было пепельно-серым, его ноздри раздувались.
– А избитый? Ты что, оставишь его здесь?
– Конечно, я оставлю его здесь. Какое мне до него дело?
– Ты же все видел. Ты что, считаешь, что человека можно так избивать?
То, что он сказал и как – натянутым, сдавленным голосом, заставило меня усомниться: а не сошел ли он с ума? Я повторил тихо: “Это не мое дело, вот и все. У меня дома будут волноваться, если я не приду вовремя”.
Игги осуждающе указал на меня пальцем. “Ну что ж, раз ты так считаешь!” – сказал он и, больше не рассуждая, рванулся к пруду. Я не успел его остановить. То ли оттого, что я остался во враждебном мире один, то ли от внезапного приступа верности я, поколебавшись лишь мгновенье, побежал за ним.
Подойдя к берегу пруда, он смотрел на мужчину, который все еще стоял на четвереньках в воде и тупо водил головой из стороны в сторону.
– Эй, мистер, – окликнул Игги, и в его голосе не было и тени прежней уверенности, – вам плохо?
Человек медленно поднял голову, на его лицо было страшно смотреть.
Оно опухло, было все в кровоподтеках, глаза словно остекленели, с волос, свисающих прядями на лоб, капала вода. Его взгляд заставил нас с Игги отступить на шаг.
Колоссальным усилием воли он заставил себя встать на ноги и стоял теперь, шатаясь. Он наклонился вперед, уставившись на нас невидящим взглядом, и мы поспешно сделали еще несколько шагов назад. Он остановился, наклонился вдруг и достал из воды пригоршню ила.
– Пошли вон отсюда, – по-бабьи взвизгнул он, – идите вон, вы, маленькие шпионы!
Это не обидело меня, да и не должно было обидеть. Я издал пронзительный крик и помчался прочь, мое сердце глухо стучало, а ноги несли со всей мочи. Игги не отставал от меня – я слышал его тяжелое дыхание, когда мы карабкались по горе тлеющих нечистот, что отделяла нас от улицы, в облаке нечистот и пепла скользнули вниз по другому ее склону и мчались без оглядки к улице. И только добежав до первого уличного фонаря, мы остановились и стояли трясясь, с широко раскрытыми ртами, пытаясь вобрать как можно больше воздуха, наша одежда была испачкана сверху донизу.
Шок, который я испытал, был ничем по сравнению с впечатлением от слов Игги, когда он наконец отдышался и заговорил.
– Ты видел того типа? – сказал он, все еще пытаясь совладать с одышкой. – Ты видел, что они с ним сделали? В общем, я намерен сообщить в полицию.
Я ушам своим не поверил.
– В полицию? Надо тебе связываться с полицией! Какого черта, неужели тебе важно знать, что они с ним сделали, скажи, ради Христа?
– Потому что они его избили, разве нет? И полиция может посадить их в тюрьму на пятьдесят лет, если кто-нибудь сообщит им. Я свидетель. Я видел все, что произошло, и ты видел. Ты тоже свидетель.
Не нравилось мне все это. Конечно, я не испытывал симпатии к зловещим призракам, от которых я только что спасся, более того, я отмежевался от идеи иметь дело с полицией. Дело в том, что я, как большинство детей, чувствовал неловкость в присутствии человека в полицейской форме. Но Игги заинтриговал меня еще больше, чем всегда.
Сама мысль, что ребенок добровольно пойдет доносить в полицию, в моей голове не умещалась.
Я сказал с горечью:
– Хорошо. Я свидетель. Но почему сам он не может сообщить в полицию? Почему делать это должны мы?
– Потому что он никому об этом не скажет. Разве ты не видел, как он испугался мистера Роуза? Ты что, считаешь, что это в порядке вещей вести себя подобным образом: бить, кого захочешь, и чтобы никто не прекратил это?
Тогда я понял. За всем этим странным разговором, этой демонстрацией благородства скрывалась железная логика, что-то, что мне удалось уловить. Вовсе не маленький человечек в воде беспокоил Игги, а он сам.
Это его избил мистер Роуз, и сейчас Игги получил отличный шанс свести счеты.
Я не открыл своих соображений Игги, потому что, когда лучшего друга избили и унизили на ваших глазах, вы стараетесь ему не напоминать об этом. Но по крайней мере эта догадка все расставила по своим местам.
Кто-то ударил вас, вы наносите ответный удар, и на этом все заканчивается.
Эта догадка также помогла решиться следовать плану Игги. Мне не нужно было солидаризироваться с каким-то глупым взрослым, у которого произошла ссора с мистером Роузом. Я должен был доказать свои дружеские чувства Игги.
Итак, вдруг перспектива похода в полицейский участок и рассказа всей этой истории показалась мне в высшей степени интригующей. На периферии моего сознания возникла и еще одна мысль: мне не грозят неприятности, потому что завтра я переезжаю на Манхэттен.
Таким образом, я оказался там, пройдя следом за Игги между двумя зелеными шарами, от которых все еще веяло неясной угрозой, там – в полицейском участке. Внутри был высокий стол, похожий на кафедру судьи, за которым сидел седой мужчина и писал, а рядом стоял другой стол, за которым сидел очень толстый полицейский в форме и читал журнал. Когда мы подошли, он отложил журнал и посмотрел на нас, подняв брови.
– Да, – сказал он, – так что же случилось? Я мысленно репетировал свое сообщение о том, что видел на поле для гольфа. Однако мне не представилось шанса произнести речь. Игги начал так энергично, что не было возможности вставить хоть единое слово. Толстый полицейский слушал с недоумением, пощипывая нижнюю губу большим и указательным пальцами. Потом он взглянул на того, другого за высоким столом, и сказал:
– Эй, сержант, здесь двое ребят рассказывают, что они видели избиение на Дайкерских высотах, хотите послушать?
Сержант и не взглянул на нас, он продолжал писать.
Зачем? – спросил он. – У вас что, с ушами плохо?
Толстый снова сел на свой стул и улыбнулся:
– Ну, не знаю, но мне послышалось, что парень по имени Роуз замешан здесь.
Сержант вдруг бросил писать.
– Что такое? – спросил он.
– Парень по имени Роуз, – повторил толстый, казалось, он очень доволен собой. – Ты знаешь еще какого-нибудь Роуза, у кого есть большой серый “паккард”?
Сержант кивнул нам головой, чтобы мы подошли к его столу.
– Ну давай, детка, – обратился он к Игги, – так что нас беспокоит?
Так Игги повторил все снова, и, когда он закончил, сержант только сидел и смотрел на него, постукивая ручкой по столу. Он смотрел на него так долго и стучал ручкой так равномерно – так, так, так, – что моя кожа начала сползать. Я не удивился, когда он наконец сказал Игги твердым голосом: