Не промедляя, раздавал крепости и города в держание: замок Гогенштейн — Яну Кретковскому, замок Моронга — Анджею Брохотицкому, замок Джезгонь — Збышеку Брезинскому, замок Энгельсберг — Добеславу Олесницкому, замок Острода — князю мазовецкому Янушу, замки Дзялдов и Щитно — князю Земовиту, и город Гданьск в держание, и город Торунь, и город Свеце, и Прусморк, и еще, и еще — все, что уже имел в руках, и все, чем еще владели крыжаки, делил между князьями, панами и лучшими рыцарями. Великому князю Александру за его заслуги в битве назначил три прусских замка — Кенигсберг, Бальга и Бранденбург. Они, правда, пока что не сдались, но сдадутся, сомнений нет, сами отворят ворота и выйдут на коленях. Как порубленная гадюка трепыхается в предсмертных судорогах, пытается шипеть бессильной уже пастью, так и смолотый Орден пытается оттолкнуть накрывающий его могильный камень. Тщетные, пустые потуги.
Но надо было продумать, как отзовутся на полное крушение Ордена, на бесследпое его исчезновение папский двор, немецкие курфюрства, Сигизмунд, Вацлав и маркграф Йодок, претендующие на свободный имперский трон. Вся Европа в эти дни следит за исходом великой битвы, и выгоднее принимать добровольные присяги на верность ему, королю Владиславу, от земель и городов, чем брать их силой. Он никому не даст повода говорить, будто захватил Пруссию; прусское население, заморенное насилием крыжаков, само с ликованием называет его своим королем. И спешка здесь ни к чему. Поэтому сто двадцать верст от Грюнвальда до Мальборка войска тянулись более недели. В редкий день проходили двадцать верст, а то — пятнадцать или вовсе десять. Шляхта и бояре, которым не терпелось кончить войну, ворчали, что ползком доползли бы скорее. Король все укоры в медлительности пропускал мимо ушей. Кто корил и выражал недовольство, не понимали главного: сейчас не мечи работают — молва, по всем прусским комтурствам разносится слух о небывалом поражении, рыцарство трепещет, теряет тевтонский пых; это равносильно новому победному сражению, а может, и поважнее. Ведь головы рубить легче, чем волю. Грозно, неотвратимо, бесповоротно надвигаются войска на Мальборк. II охрана его должна проникнуться мыслью о тщетности сопротивления. Уже прибыли из Мальборка гонцы: спрятавшийся там свеценский комтур Генрих фон Плауэн в отчаянии просил принять послов для переговоров. Но какие переговоры? О чем говорить ему, королю, с жалким комтуром? И он ответил гонцам этого недобитка, что скоро сам явится к Мальборку и тогда примет много послов. Пусть знает, что ему, Ягайле, не нужны послы, нужен ключ от городских ворот, смирение рыцарской гордыни, кротость дел.
В день святого Иакова, двадцать пятого числа, завиделись, наконец, мальборкские стены. Войска повеселели; легкие хоругви Витовта пришпорили коней и поскакали вперед; зарысила следом тяжелая конница, и обоз тоже пошел быстрее. Упряжки в шесть — восемь, десять лошадей тянули сотню своих и добытых под Грюнвальдом бомбард. За ними двигались тысячи подвод с каменными ядрами; немало имелось крупных, десятипудовых ядер, более трех, четырех таких камней повозки не выдерживали; двигались сотни подвод с порохом — и весь этот смертоносный груз близился к орденской столице.
Па стенах торчало неожиданно много рыцарей, немало их оказалось и возле городских стен, и они с великим ожесточением
отбили попытку взять город с ходу. Только назавтра после яростного боя краковская и олесницкая хоругви ворвались в город, схватились в мечи с отрядом крыжаков, многих высекли, а остальных гнали до старого, незаделанного пролома в крепостной стене. Никаких других успехов, кроме полусотни погибших пруссаков, день не принес. Не дало ожидаемого удовлетворения и занятие города он был сожжен
немцами в знак готовности выдержать осаду — победителям оставалось глядеть на пепелища, закопченные коробки каменных зданий и вдыхать чад догоравших костров.
Войска стали обнимать крепость: поляки становились с восточной и южной стороны, поближе к Высокому замку; неподалеку от них разместились русины галицкой, львовской, холмской и трех подольских хоругвей; русь и литовские полки Витовта окружили стены Нижнего замка. С повозок снимались и устанавливались бомбарды, бочки с порохом, выкладывались в ряды ядра. Пушкари принялись набивать в жерла порох, закладывать камни, поджигать фитили, и скоро со всех четырех сторон логово крестоносцев подверглось первому обстрелу. Осада завязалась. Ядра из больших бомбард страшно ударили в стены, многие ядра, не долетев, зарылись в землю, многие, перелетев, упали на замковые дворы. Все кольцо королевских и великокняжеских войск затянулось клубами едкого порохового дыма; грохот стоял такой, словно начался судный день, но когда стрельбу прекратили и дым медленно развеялся, оказалось, что ущерба стены не понесли — тут, там вмятины, сбитое навершье, и только. Всю ночь крыжаки что-то копошились за стенами, стучали топорами, и с рассветом небольшой пролом в стене был накрепко заделан дубовыми бревнами. И в этот же час отворились Мостовые ворота, рыцарские слуги выкатили на мост через Ногату смоляные бочки, разбили их и подожгли.
Мелкие были дела, но почувствовалось по ним, что немцы о сдаче не помышляют и что движет ими уверенная рука свеценского комтура. Великий князь неутешительно вывел — крепость не взять. Саженной толщины стены разбить из бомбард невозможно, лезть на приступ — все люди потратятся, да и замков-то три: возьмем Нижний, а Средний и Высокий уже некому будет отбирать. А голодом морить крыжаков, стоять долгую осаду — сами заморимся; дожди пойдут скоро — немцам под кровом сносно, нам — муки. И войско король уменьшил, отрядив крупные силы на охрану разных замков. Явившись к Ягайле, Витовт не сдержался укорить;
«Я ж говорил, надо было сразу по битве выслать татар! Теперь попробуй выкурить!» — «Перемелем! — ответил Ягайла.— Время есть!» Признаваться в промашке не хотелось. Кто мог знать, кто мог думать, что бесы принесут сюда свеценского комтура. Именно его. Неприятно припомнились старые рассказы о Плауэне, будто он колдует, будто в подземельях своего свеценского замка ночи напролет проводит среди чертей, что-то варит для них или по их советам. Вот нечистики дружка своего и уберегли. Зря Януш Бжозоголовый незадолго до битвы напал на Свеце. Тогда радовались — комтур свеценский в замке заперся, носа не казкет, на битву не придет. Вот как аукнулась малая эта победа. Явился бы под Грюнвальд, лежал бы уже рядом с великим магистром и прочими, а так засел в Высоком замке за тремя рядами стен, непросто вышибить колдуна. Да что оспаривать, стоило послать татар, покричали бы немцы и иже с ними, что язычники святое место берут, ну и смирились бы; по коли б знать, где оступишься, соломки бы подстелил. Поздно сожалеть, не воротишь. Сейчас вылущивать надо дьявольского прислужника. Он к дьяволу, мы к богу с молитвой обратимся. Как дятлы будем этот замок долбить, по крохам, по песчинке отщипывать, по кирпичику разбирать. Расколем! И по королевскому приказу бомбарды стали работать над замковыми стенами от зари до зари.
Генрих фон Плауэн не щадил ни себя, ни рыцарей. Чувствовал, что судьба Ордена зависит от его ума, выдержки и воли. Спал мало; иной раз днем под грохот обстрела и стоны избиваемых ядрами стен валился на кровать, дремал четверть часа волчьим чутким сном и вновь становился бодр и бежал смотреть, как держатся замки. Бог привел его в Мальборк не для сна — для трудов. Еще шестнадцатого, наутро после проигранной битвы, когда он со своей хоругвью был в одном переходе от Танненберга и в лучах восходящего солнца им предстали на загнанных лошадях беглецы с кровавого поля, в тот же миг ему стало ясно, что его долг — мчать в столицу, опередить Ягайлу и Витовта, закрыться, не впустить врагов в крепость. И почти двое суток он бесслазно провел в седле, загнал шесть коней, не позволил себе минуты отдыха, и восемнадцатого числа после обеда прибыл в Мальборк. Надо благодарить господа, что оглупил Ягайлу и Витовта, принудил их полную неделю пьянствовать, ликовать, торжествовать, хоронить, возиться с пленными, тешиться победой и дал время ему, фон Плауэну, приготовиться к осаде. Пришли полторы тысячи наемников, уцелевших в битве, пришло триста
гданьских моряков, двоюродный брат привел хоругвь, пришли его, свеценские рыцари, стеклись мелкие отряды рыцарей из других замков — собралось около трех тысяч воинов. А ведь ничего не было готово. Несчастный, самоуверенный Ульрик! С детским легкомыслием оставил замок без припасов, кормов, хлеба, охраны! Всю неделю пришлось собирать по окрестным селам скот, зерно, сено, призывать к мужеству трусов, добиваться беспрекословного подчинения своей воле. Вдруг явился презренный хвастун брат Вернер, нацелился па место магистра. «Дрянь! Предатель! — крикнул ему.— Как мог остаться жить, когда погибли все! Почему отдал ничтожным лавочникам Эльблонг! Ты — не рыцарь, ты пятнишь бесчестьем белоснежный плащ Ордена!» И тот притих. Даже трудно вообразить, что это утратившее дух существо — брат Вернер, лучший дипломат Ордена, смелый когда-то рыцарь! Господи, так напугаться поляков и татар, чтобы потерять храбрость — главное достоинство крестоносца, тевтонца! Противно думать об этом! Позор! Позор ему, позор всем, позор Ордену. Поляки, схизма, сарацины высекли прусское рыцарство, топчут родную землю, обложили Мальборк. Орден на краю гибели, и погиб бы уже, будь Ягайла и Витовт поумнее и расторопнее. Но не всех высекли, не все захватили. Сейчас он, Генрих фон Плауэн, взял в свои руки дело спасения родины. И он спасет Орден, возродит его мощь, вернет ему славу. Главное — любой ценой удержать столицу. Пусть осаждают — взять приступом лучший замок Европы нельзя. Пусть давят голодом — перетерпим. Придет помощь, мы не одиноки; есть ливонцы, поднимутся немцы империи, выступят Сигизмунд, Вацлав, Йодок. Надо выстоять, проявить тевтонское упорство. Мудрость защиты сводится теперь к терпению, а он, Плауэн, терпелив. Он приучен к долготерпению тысячами ночей, проведенных у реторт и тиглей, изнурительным поиском таинственного состава, обращающего в золото свинец. Он не побоялся посягнуть на сокровенные тайны природы, которые охраняются вышними силами: что в сравнении с ними польский король и литовский князь? Случайные победители в случайно выигранной битве. Он не пустит их в замок никогда. Святые мощи, хранимые в мальборкских часовнях, помогут ему сломить осаду. Терпеть, держаться, выиграть время — вот долг.