Андрюс видел генерала Нагюса, или Нагявичюса, прошлой осенью в садике Военного музея, на памятной демонстрации, когда вернули Вильнюс. Он знал, что это близкий друг Сметоны. Андрюс представил себе, как генерал, прихрамывая, идет по Лайсвес-аллее, а рядом с ним на веревочке бежит белый лохматый пудель.
«В Каунасе на улице Трумпойи очень много беспризорных собак, — читал дальше Андрюс. — Здесь их иногда набирается столько, что люди боятся пройти. Было бы неплохо, чтобы сюда приехал собаколов».
Улица Трумпойи — это недалеко от Бенедиктинского костела, в старых кварталах. Там в прошлом году умер от чахотки его хороший приятель Игнукас. Он вспомнил похороны, заплаканные глаза взрослых сестер Игнукаса.
«На днях два рыбака из Швентойи — С. Рачкус и Г. Моцкус — далеко в море изловили большого морского зайца».
«В Паланге сейчас находится свыше 400 дачников. Играет духовой оркестр гор. полиции. Температура воды — 18—19 °C».
В Паланге ему не приходилось бывать. В прошлом году ездила экскурсия гимназистов, но у него, к сожалению, не хватило денег. Интересно было бы посмотреть, — гимназисты были довольны своей поездкой и особенно морем. И Андрюс теперь словно видел, как, сидя у моря на песке, положив перед собой ноты, полицейские играют марш.
«В Верхней Панямуне на одной только улице Вайдотаса пять штук ресторанов и много лавок, где алкоголь можно получить навынос, а книжный магазин во всей В. Панямуне только один. В нем очень мало покупателей, в то время как владельцы ресторанов делают неплохой оборот. Может, потому в В. Панямуне так много драчунов и буянов», — писала газета.
«Только широкие окна преградят путь туберкулезу», — шел крупный заголовок через всю страницу.
А в хронике были и такие известия:
«На днях в Шанчяй, улица Ивинскиса, № 10, в дровяном складе уксусной эссенцией отравилась служанка Бронислава Вайткявичюте, 17 лет; доставленная в больницу, спустя два часа она умерла. Отравилась из-за несчастной любви».
Андрюс представил себе эту незнакомую девушку, ему почему-то казалось, что она похожа на сестру Винцаса Юргилы. Наверное, такая же высокая, тонкая, с такой же загадочной улыбкой. И Андрюсу было искренне жаль эту девушку, о которой так скупо написали в газете.
Андрюс посмотрел, что идет в театре. Ох, как бы ему хотелось еще раз увидеть «Евгения Онегина»! Говорят, и «Град Китеж» замечательная опера. Винцас рассказывал. В кино: «Похождения Пинкертона», «Голливудская кавалькада», «Минин и Пожарский» — этот фильм он видел.
В глаза ему бросилось большое объявление, почти на полстраницы, набранное жирным шрифтом:
Помещена фотография полуголой артистки.
«Лицо… пикантное. Глаза… сверкающие, темно-карие. Нос… изящный, маленький. Губы… улыбаются, просят поцелуя. Фигура… о да, очень! Рот… приятный, средний формат. Возраст… она говорит — 21, и этому можно верить. Особые приметы: очень боится полиции, умеет быстро исчезать, любит прятаться на холостяцких квартирах, сердце чистое, как у ангела.
Другие данные вы найдете в фильме «Девушка минувшей ночи», который показывают в кино «Дайна».
— Наверное, ничего штука, — сам себе подмигнув, решил Андрюс, сложил газету и сунул в карман. — Ну что ж, теперь самое время отправляться дальше.
Но вставать так не хотелось! Здесь было удивительно хорошо. Парень угнал коней в деревню, женщина в красной юбке теперь колотила сложенное на доске белье, и удары валька эхом отдавались где-то в кустах. Недалеко на ветке дерева уселась маленькая серая птичка с красным зобом; подумав, она перепрыгнула на другую ветку, на третью и взвилась в воздух. С жужжанием пронесся большой жук — наверное, слепень. Переломив травинку, Андрюс посадил на нее божью коровку, и она торопливо поползла вверх.
— Божья коровка, улети на небо! — вспомнил он детскую песенку.
Божья коровка действительно раскрыла крошечные крылышки и улетела. Он засмотрелся на большую дикую пчелу, рыжую, перелетающую с низким гуденьем от одного цветка к другому. Все это было очень интересно, но приходилось вставать. Подняв голову, Андрюс, щуря глаза, взглянул на солнце и сказал про себя:
«Э, брат, не слишком ли долго ты здесь валялся?»
Андрюс спустился к самой воде и теперь шагал по берегу босиком, перебросив через плечо ботинки, — гравий щекотал ноги, камушки больно кололись. Он все время чувствовал, что пакет лежит на своем месте, но все же на всякий случай потрогал его рукой.
Через некоторое время Андрюс увидел высоко над берегом расщепленную молнией сосну. Подойдя ближе, он заметил парня на вид гораздо старше себя, который спокойно сидел под сосной на берегу, закинув в воду удочку. Когда Андрюс подошел к незнакомцу и сказал: «Здравствуй, угорь», тот, до сих пор притворявшийся, что не замечает его, повернул к Андрюсу свое лицо, темноглазое, серьезное, загоревшее на солнце, и, вопросительно посмотрев на Андрюса, улыбнулся и ответил: «Живи на здоровье». Андрюс подал ему руку, и новый знакомый, пожав ее крепко и дружески, сказал:
— Садитесь рядом.
Андрюс сел, они быстро разговорились. Оказалось, что новый знакомый Андрюса уже знает об аресте Сакаласа.
— А на прошлой неделе они взяли моего отца, — спокойно сказал паренек. — Мы хоронили соседа, батрака Виракаса. Отец на кладбище хорошо о нем говорил, так правильно, а потом мы пели революционную песню… ты знаешь: «Восстанут борцы…» Потом они обыскивали всю батрацкую в Скардупяй, но ни черта не нашли.
— Нет дураков, — согласился Андрюс, и на его веснушчатом лице появилась хитрая улыбка. Он подмигнул товарищу.
«Какой хороший парень! — подумал Антанас Стримас. — Сразу видно — свой».
— А как рыба? — спросил Андрюс.
— Что рыба! — засмеялся Антанас Стримас. — Рыбы я от вас хотел получить. Принесли?
— Конечно, — ответил Андрюс и на всякий случай еще раз огляделся вокруг.
На берегу реки росла только эта сломанная сосна, а дальше простиралось ржаное поле, и у дороги в полуденной жаре дремала развесистая липа. С того берега, из усадьбы, доносился какой-то звенящий звук — наверное, точили косу. Кругом ни души.
— Ты уже купался? — спросил Андрюс у своего нового знакомого.
— Нет, еще не купался. Все вас ждал.
— Меня? А может, нам искупаться?
Антанас Стримас серьезно посмотрел на Андрюса и сказал:
— Хорошо. Вперед я, а потом уж вы.
Андрюсу понравилась такая осторожность товарища — разве оставишь на берегу одежду и пакет?
Когда Антанас входил в воду, Андрюс заметил, что спина его товарища исполосована синими рубцами.
— Что это такое? — спросил он.
— Пустяки… Полиция… на обыске, когда отца брали… Набежала полная батрацкая, как дьяволов, — ответил Антанас Стримас и бросился в воду.
— Гады! — коротко выругался Андрюс.
Парни искупались. Оба хорошо плавали и по нескольку раз переплыли реку, не желая уступить друг другу.
Расстались они друзьями. Андрюс подробно объяснил Антанасу, где находится их дом, и сказал, что будет его ждать.
9
«Черт, — думал Стасис Вирпша, — голову даже ломит от этих размышлений». Он удобнее вытянул ноги, закурил «Кэмел» и, пуская изо рта дым, вспомнил о Марте.
«Марта действительно совсем недурна… Очаровательна, ничего не скажешь. В ее возрасте итальянки уже обрастают салом и становятся крикливыми бабами, воняют таверной и чесноком. Правда, умом Марта не блещет, как и все мои знакомые женщины, но, в конце концов, разве мы любим женщин за ум? А вообще — никак их не поймешь… Казалось бы, Пятрас Карейва не такой уж плохой муж: денежки у него водятся, к тому же, кажется, он и не глуп, я уже собирался потолковать с ним о некоторых вопросах политики. А вот… Все, наверное, может наскучить. Хочется дамочке свеженького… Что поделаешь, такая судьба, красавицы сами на шею вешаются…»
Когда Вирпша вернулся из-за границы, его дядя министр предложил ему комнату в своем доме, но Стасис не хотел чувствовать себя связанным. Он снял номер в «Литовской гостинице» и только изредка ходил к дяде обедать. Честно говоря, в Каунасе было жарко, в такое время лучше всего лежать где-нибудь на пляже, но Вирпша занимался серьезным делом — уже вторую неделю писал обещанную для «Вайраса» статью. Время от времени он вставал из-за стола, задумчиво ходил по комнате, нервно курил и снова садился за работу. Дураки! Многие из них, не исключая и его дяди, живут какими-то устаревшими понятиями времен «Аушры». В век тоталитаризма бредят о «спокойном островке»… Читаешь газеты оппозиции — и злость берет. Ведь эти газеты, как бы ни была жалка их роль, все-таки создают так называемое общественное мнение. Все еще стараются протолкнуть между строк свои гнилые либеральные идейки, все еще мечтают об «истинной демократии» и других глупостях. Вирпше приходилось встречаться не только с людьми из правительственных кругов. Вернувшись, он познакомился с некоторыми ведущими журналистами. Какое духовное убожество! Они не стесняясь выкладывали ему свои путаные взгляды, и по всей этой болтовне он мог составить только одно мнение: «Внутренние дела у нас очень и очень не в порядке. Не лучше и иностранные. В Каунасе говорили, что, несмотря на подписанный с Москвой договор, сметоновская власть тайно ведет переговоры с Латвией, Эстонией — конечно, курам на смех. Вот то, что наши дипломаты очень часто видятся и с германскими деятелями, это уже посерьезнее. Но во всем этом нет решительности. Как будто в штаны наделали. Клайпеда? Ну и черт с ней, с этой Клайпедой! Вернули Вильнюс? Ну и что? Вернули так вернули! И радоваться тут нечему — коммунисты сразу подняли голову. А Литва скоро может дождаться новых порядков. Тогда не погладят по головке не только таких, как я, но и таких, как мой дядя. Вот почему нужно не топтаться на месте, а энергично и в открытую поворачивать нашу политику в другое русло».