Когда отец устал, Эляна вышла в свою комнату и уселась на диване. Ей вспомнились долгие вечера в дубовой роще в долине Мицкевича, воскресенья на берегах Немана, бронзовые стволы деревьев, щебет птиц, высокое небо — они гуляли там с Каролисом и с его приятелем Эдвардасом. Сквозь веселье, шутки, а иногда и сквозь раздумье в словах Эдвардаса прорывалось тоже, о чем только что говорил отец. Эляна знала, что Эдвардас — сын рабочего из Шанчяй[2]. Уже тогда она догадывалась, что он принадлежит к тайной организации. Она понимала, что он готов все отдать за те идеи, которые вначале ей так трудно было понять. Эдвардас часто заходил к Каролису, и она иногда еще ночью слышала шаги и голоса в комнате, вдруг доносился звонкий смех — тогда у нее на душе становилось тепло, и она засыпала, чувствуя непонятную радость. Эдвардаса взяли в ту же ночь, что и Каролиса. И всегда, вспоминая о брате, Эляна представляла рядом этого широкоплечего парня со смеющимися глазами.
Немало времени прошло с тех пор. Эдвардас, наверное, тоже любил ее немножко, но Эляне казалось, что он считает ее девочкой, с которой только приятно провести время. Она никак не могла отказаться от навязчивой мысли — Эдвардас слишком умен, он не может серьезно восхищаться такой, как она. И было очень печально, когда их встречи прекратились, а то самое главное, решающее слово все еще не было сказано. Теперь Эляна изредка получала из тюрьмы письма на папиросной бумаге, написанные очень мелким почерком. Письма были искренние и добрые, но иногда она в них улавливала все тот же смех, словно жил он не в тюремной камере, а на курорте, и это казалось Эляне неестественным и неприятным. Временами она даже спрашивала себя: как Эдвардас смеет говорить таким тоном, словно она все еще гимназистка с косичками, а он уже взрослый? Но теплое чувство поднималось и росло, и она думала, что, когда он выйдет из тюрьмы, они обязательно встретятся — и тогда он узнает, какая она в действительности. За последний год она много читала и думала. Она все отчетливее начинала осознавать, почему Эдвардас и ее брат избрали такой путь. Теперь она понимала смысл резких слов Каролиса, когда он дома спорил с Пятрасом. Эляне стало понятно, почему братья не могли жить вместе, почему и теперь Пятрас не может без презрения и бешенства вспомнить о своем младшем брате. Как много изменилось с тех пор… Как жаль, что Каролиса нет дома, когда отец так тяжело болен! Может быть, отец чувствует теперь: то, чего не смог сделать он сам, старается сделать его сын, во имя идеи, и борьбы отказавшийся от близких, от дома, от удобной жизни.
2
Безумный день! Марта Карейвене встала в одиннадцать часов, позавтракала и, прогуливая Тузиса, на свою беду встретила эту… лучше и не упоминать. Женщина прошла по улице, высоко подняв голову, всем своим видом показывая, что Марта ничтожество, как будто не она оставалась в дураках, когда муж несколько лет подряд изменял ей с Мартой. Теперь она прошла мимо, презрительно сжав губы. Марта никак не могла понять, почему эта женщина до сих пор на нее дуется. «Конечно, думает, что я причина всех несчастий, что это из-за меня он растратил деньги и сидит в тюрьме». Какая чушь! Его посадили, когда Марта уже не имела с ним ничего общего, была замужем за Пятрасом. О, как она прошла! Марту все время преследовал ее взгляд — острый, как игла, полный презрения и ненависти взгляд темных глаз. И, даже не заходя в магазин, она вернулась домой. Закрыла Тузиса в столовой, сама прошла в спальню, открыла шкаф и остановилась. Взглянула в зеркало, прищурилась, потом повернулась на каблуках.
Правду говорит Пятрас — ей идет, когда она сердится. Она видела в зеркале свою фигуру, стройную, как тростинка, — узкие бедра, маленькая грудь, тонкие точеные ноги, которые так хвалят все знакомые мужчины; она смотрела на коротко подстриженные бронзовые завитки, на свое лицо, губы, руки, и все ей нравилось. Марта знала, что восхищает мужчин, что на улице все обращают на нее внимание.
В передней затрещал звонок. Вспомнив, что служанка еще не вернулась из города, Марта сама открыла дверь.
— А! Валерия! — И, обрадовавшись, чуть не поцеловала свою старую помощницу.
Да, это была настоящая помощница в ее жизни, Валерия известная портниха, — вместе с платьями она каждый раз приносила городские новости. Валерия развернула блестящую бумагу и вытащила широкую шляпу, оригинальный пляжный костюм, пижаму, халат, даже пляжные туфли!
И вот полетело через голову и упало на стул полосатое спортивное платье. Покатились под кровать туфли. Все порхало и летало по комнате. И Марта стала совсем другой — теперь это была девушка с пляжа, почти незнакомая даже самой себе, но все равно восхитительная в этом пляжном костюме и широкополой светлой шляпе. Пухлые губы капризно улыбались, карие бархатные глаза лукаво глядели из-под пушистых ресниц, подстриженные под мальчика рыжие волосы не закрывали еще белую шею, а обнаженные загорелые руки казались в зеркале совсем бронзовыми.
— Очень хорошо! — хвалила Валерия. — Посмотрите только! — она раскрыла пестрый зонтик с бамбуковой ручкой.
— И верно! — сказала Марта. — У тебя есть вкус, ей-богу!
— Мне хочется, мадам, чтобы вы затмили всех красавиц. Когда вы едете?
— Собиралась в начале июля, но, наверное, поеду раньше. В городе так жарко! А муж все занят и занят! Он совсем перестал мной интересоваться!
— Что вы, моя милая! — Валерия позволила себе эту маленькую фамильярность, вспомнив, что она давно знает клиентку и ее прошлое. — Да вы самая красивая и элегантная женщина в Каунасе!
Комплимент пришелся Марте по душе. Еще раз повернувшись на каблуках, она обняла Валерию и поцеловала.
— Я совсем не преувеличиваю, — продолжала Валерия. — Вот, скажем, недавно кончала работу для вашей знакомой, жены министра Шаукялиса. Но если нет фигуры и красоты, тут уж даже Париж ничего не сделает. Говорю вам, мадам, — даже Париж. Я-то знаю, для кого она наряжается! Вы знакомы с секретарем Германской миссии? Да поможет ей бог…
— Германской миссии? Ах, да, я его немножко знаю. Он некрасивый, но довольно интересный.
— О да… Да поможет им бог, я тоже помогла, сколько в моих силах. Но если нет фигуры, молодости и красоты, даже Париж ничего не сделает, вы уж мне поверьте.
Долго еще трещала Валерия, передавая Марте светские сплетни Каунаса. В маленьком салоне они пили кофе из мейсенских чашек, и Марта долго и звонко смеялась — Валерия была остра на язык. Потом портниха получила деньги и ушла. Марте было так приятно остаться одной во всей квартире, — она сидела полуголая, ей было прохладно и весело. Она успела забыть о противной утренней встрече и снова почувствовала себя беззаботной и счастливой. Только одно ей не нравилось — посягательства министерши на секретаря Германской миссии. Почему Валерия об этом говорила? Она прикусила нижнюю губу и задумалась.
Нет, нет! Валерия не должна ничего знать. Ведь, в сущности, ничего и нет. Секретарь, как и все мужчины, по любому поводу не жалеет для нее комплиментов, только ему они удаются лучше, чем другим. Жена министра Шаукялиса! Будет он путаться с таким пугалом! А что Марта, уступив просьбам, уже несколько раз встречалась с секретарем, об этом, конечно, никто не должен знать. Особенно Пятрас. Он ведь задушит ее, как Дездемону. Пятрас такой ревнивый, не стоит его злить. Тогда, в Паланге, ни за что руку вывихнул. Малейшее подозрение — и неизвестно, чем все может кончиться.
В кабинете мужа зазвенел телефон. Швырнув зонтик на диван, Марта побежала в комнату, которая всегда ее немного пугала своей серьезностью. На стенном ковре висели два охотничьих ружья, а на столе лежал человеческий череп. Уже давно Марта собиралась вышвырнуть эту гадость — ей все мерещилось, что в мертвой голове притаилась змея, — но муж запретил. Он говорил, что это подарок знакомого медика и что он любит контрасты.
В телефонной трубке Марта услышала голос Пятраса.
— Пятрюкас, мой маленький, как ты там? — заворковала она. — Много работы? Не сможешь?.. Почему же не сможешь?.. Важное свидание?.. Ах, боже мой, снова я буду обедать одна!.. Поздно? Но ведь ты вернешься пораньше, Пети? Я так хотела сегодня вечером пойти с тобой куда-нибудь потанцевать… Что?.. Ну конечно, конечно, с тобой, мой глупенький!
Голос Пятраса исчез, и Марта, раздосадованная тем, что так и не успела рассказать мужу о пляжном костюме и передать все другие новости, вышла из комнаты.
Позвонив жене, Пятрас Карейва несколько раз прошелся по своему просторному, светлому кабинету и остановился перед рекламами новых автомобилей. У голубого лимузина стояла высокая девушка в коротком легком платье, с красной повязкой на волосах и, перебросив через плечо блестящий ремешок большой сумки, протягивала руку к синему морю. «Как она похожа на Марту!» — подумал он, и его снова охватило то самое чувство, как в тот день, когда он впервые ее увидел. Два года прошло с того дня. Неужели так будет всегда?
Вернувшись к столу, Пятрас Карейва нажал кнопку. Открылась дверь, и управляющий конторой, увидев, что шеф уже надел шляпу, спросил:
— Машину?
— Нет, Борхерт, я немножко пройдусь. Погода очень хорошая. Я только хотел сказать: если позвонят из министерства, передайте — они в любое время могут выбрать подходящую марку. Думаю, что гарантии достаточные, а запасные части всегда найдутся у нас на складе.
— Все ясно, шеф. Вам звонили из Германской миссии.
«Какое ему дело? — подумал Пятрас. — Неужели я не могу и шагу ступить, чтобы этот человек не узнал?» Но у Пятраса Карейвы были причины сдерживать себя в разговоре с управляющим, и, не сказав больше ни слова, он пропустил вперед Борхерта и вышел из кабинета.
Контора — большая, светлая комната — была только что отремонтирована. За полированным ясеневым барьером сидели машинистки, счетоводы, бухгалтер. Пятрас Карейва любил этот маленький мирок — царство труда и точности, как он говорил. Здесь не было лишнего шума; клиенты, солидные люди, представители не менее солидных учреждений, проходили прямо к нему. Он любил короткие, ясные разговоры, точно держал слово, ему нравилось, когда его клиенты оставались довольны. Пятрас прошел по дорожке мимо барьера и спустился на улицу.