— Вот человек, которого товарищи особенно любят и уважают, рабочий, замечательный партиец, — сказал Гедрюс, когда на трибуну поднялся новый оратор.
Бывшие политзаключенные встретили его с особой теплотой. Он говорил негромко, но четко, и его слова звучали очень убедительно.
— Если придется, мы будем защищать Литву вместе с Красной Армией, — закончил свою речь оратор, и весь зал поднялся и долго аплодировал.
Все теперь смотрели на него, на Котова, и он понимал этих людей. Ведь совсем недавно под ударами гитлеровской армии пал Париж, немного раньше капитулировала Бельгия, раздробленные французские армии таяли и гибли по всей линии фронта. Еще в прошлом году эти люди были свидетелями быстрой трагической гибели панской Польши. А отсюда вряд ли будет сто километров по прямой до границ Германии. Все здесь прекрасно понимали, что их страну от фашистского нападения может защитить только Красная Армия, которой в минуту опасности, несомненно, поможет весь литовский народ. И хотя на этом митинге никто не назвал по имени главного врага Советского Союза и Литвы, здесь не было человека, который бы не понял, что имеет в виду оратор.
Когда на трибуну вышел Котов, он долго не мог начать, потому что все снова встали с мест и долго, оглушительно аплодировали ему, вернее — всей Красной Армии. Котов не был красноречивым оратором. Он просто сказал, что Красная Армия всегда стояла на страже свободы народов и что она пришла в Литву, чтобы помочь трудящимся сбросить ярмо. Он сказал еще, что Красная Армия с этих пор будет бдительно охранять и границы Литвы от каждого врага, от всякого, кто посмеет угрожать ее свободе и независимости.
Эдвардас Гедрюс вышел из зала вместе с Котовым. На вопросы подполковника теперь он отвечал рассеянно, думая только о ней, об Эляне. Неужели они так и не встретятся? Эдвардаса так потянуло к этой девушке, что он уже думал, как бы повежливее распрощаться с подполковником и побежать на поиски Эляны. На улице было много народу, с Эдвардасом здоровались его знакомые, бывшие политзаключенные, а он все высматривал в толпе Эляну.
— Вы кого-нибудь ищете? — спросил его Котов.
— Одного товарища, — ответил Эдвардас. — Ах, вот и он! — обрадовался он, увидев недалеко от двери в зал, в свете лампы, Каролиса.
Рядом с ним стояла Эляна. Да, это она! И вдруг ему пришла в голову мысль познакомить Котова со своими товарищами. Пусть и Каролис и Эляна видят, с каким интересным человеком он знаком! А подполковнику тоже, наверное, будет приятно. Он так мало кого здесь знает…
— Эдвардас! — тихо, но радостно воскликнула Эляна, всматриваясь то в Эдвардаса, то в подполковника Котова.
Эдвардас смутился, хотел представить своим друзьям Котова, но почему-то сам первый сунул руку Каролису, который, как ему показалось, был в плохом настроении.
— Отчего ты такой кислый? — спросил он.
Каролис ничего не ответил. Эдвардас вдруг вспомнил, что поступил невежливо и еще не познакомил Котова со своими товарищами.
— Прошу познакомиться. Это хорошие мои друзья, — сказал он. — А это — вы, наверное, уже знаете — Андрей… Андрей Иванович…
Все, кроме Каролиса, дружно засмеялись.
— Ну конечно, мы уже знаем товарища Андрея Ивановича, — просто и дружески сказала Эляна.
— Знаете что, друзья, — вдруг сказал Котов. — Здесь неподалеку стоит моя машина. Вечер хороший, и мне кажется, мы должны куда-нибудь вместе поехать.
— Я уже знаю, — воскликнула Эляна, — я уже знаю: поедем в дубраву на горе Витаутаса!
Эдвардас с благодарностью пожал ей руку. Кажется, никто не заметил, что, когда переходили улицу, Эляна, отступая перед какой-то машиной, инстинктивно схватила его за рукав и испуганно вскрикнула: «Эдвардас!» Эдвардаса это так тронуло, что, повернувшись к Эляне, он чуть не обнял ее при всех. Подполковник с Каролисом шли сзади, говорили что-то об авиации, но что́ именно — этого ни Эляна, ни Эдвардас не могли бы сказать, так они были заняты друг другом.
Вскоре все они уселись в машину Котова.
Поднявшись на гору Витаутаса, машина остановилась у дома неолитуанов[19].
Лунный свет серебрил дубраву, и вековые деревья стояли в прозрачном ночном тумане, как фантастические колонны, подпирающие небо зеленовато-голубыми широкими кронами. Далеко за дубравой темнели склоны долины Мицкевича. Не было каунасца, который бы не любил этих мест.
— Как живописен ваш край! — сказал подполковник, шагая рядом с Эляной. — Я, правда, видел только Вильнюс и дорогу до Каунаса. Зеленые поля, речки, темно-зеленые леса и холмы…
Его голос звучал тихо, по-дружески тепло, и казалось, все они старые друзья, только теперь встретившиеся после долгой разлуки.
Эляне было так странно в этот тихий вечерний час идти рядом с советским офицером. Это был первый советский человек, с которым они познакомились, и ей хотелось, чтобы он рассказывал и рассказывал, все равно о чем — ведь было ясно, что он будет рассказывать о своей великой стране, о том новом мире, который казался им всем необыкновенным, полным романтической прелести.
— И люди у вас хорошие, — говорил Котов. — Я уже убедился, они любят свой край, свободу, труд. Их калечит только неподходящий строй.
Вдруг он подумал: «Но, в сущности, зачем я проповедничаю? За границей о нас рассказывают, что мы очень любим агитировать. Нужно ли здесь подтверждать эту болтовню?»
Его литовским друзьям было необычно, что Эдвардаса он называл Эдуардом Казимировичем, Каролиса — Карлом Михайловичем, Эляну — Еленой Михайловной. Это было даже немножко смешным. Эляна сказала, что ей нравится его имя — Андрей, и Эдвардасу это почему-то не понравилось, тем более что, как ему показалось, ее голос при этом зазвучал кокетливо, а Котов тоже вел себя не как подобает — он взял Эляну под руку и спросил, не холодно ли ей.
— Поймите же, Андрей Иванович, — громко говорил Каролис, теперь он снова был в хорошем настроении, — поймите, что мы одни из тех, для кого жизнь Советского Союза была и есть, так сказать, вопрос жизни и смерти! Если б вы знали, сколько мы в заключении мечтали о вашей стране! Среди нас были товарищи, которые участвовали еще в Октябрьской революции, — он начал размахивать руками.
Это Эдвардаса раздражало. Его настроение совсем испортилось, потому что Котов все еще держал Эляну под руку. Отвернувшись от Эдвардаса, она прислушивалась к разговору брата с Котовым, как будто он, Эдвардас, перестал существовать. А Каролис, ничего не замечая, горячо продолжал:
— Это старшее наше поколение, их осталось немного. Среди нас были и такие, кто по нескольку раз переходил границу Советского Союза и снова возвращался в Литву бороться, организовывать борьбу. Наши товарищи смело шли в тюрьмы, не боялись допросов и пыток охранки, даже смерти они не боялись. Да, Андрей Иванович! И если наша борьба никогда не прекращалась, если ее не подавляли, то только потому, что на востоке был Советский Союз. Я знаю, что говорю возвышенно, Андрей Иванович, а может быть, и, как говорят…
— Я вас очень хорошо понимаю, — сказал Котов. — Мне кажется, что я вас отлично понимаю. — Потом он взглянул на Эляну и спросил: — Елена Михайловна, простите нас, мы так заговорились, что совсем о вас забыли, — может, вы устали, может быть, вам холодно?
— Нет, нет, что вы! — ответила Эляна, снова, как показалось Эдвардасу, немного кокетливо. «Чего он так к ней пристал? — уже почти со злостью думал Эдвардас. — Пристал и не отпускает… А она, кажется, даже довольна…»
— А как вам митинг понравился, Андрей Иванович? — спросила Эляна.
— Вы знаете, что мне больше всего понравилось? — вопросом на вопрос ответил Котов. — Мне понравились сотни живых, горящих глаз, мне понравилось, что в зале я видел и чувствовал такую силу, такое упорство, с которыми люди идут на смерть и на победу. Они мне напомнили лица комсомольских добровольцев, которые в одну зимнюю ночь под Выборгом шли взрывать финские укрепления. Они сами вызвались провести эту очень опасную операцию, и из пятнадцати парней через три дня обратно вернулись, понимаете, только двое — остальные погибли. Я понял, что ваши товарищи, прошедшие фашистские тюрьмы и концлагеря, знают: впереди еще долгая борьба, — и они не боятся этой борьбы, они понимают, что, может быть, не один еще падет в ней. Очень уж огромна и желанна цель, а в их сердцах так много огня и юности.
«Какой человек! — подумал Эдвардас. — И какой я дурак со своей мелкой ревностью и подозрениями!» Он взял Эляну под руку с другой стороны, и, когда она еле заметно прильнула к нему, снова почувствовал себя счастливым. В это время о чем-то горячо заговорил Каролис, но ни его громкий голос, ни оживленная жестикуляция уже не возмущали Эдвардаса. Они с Эляной незаметно отделились от других и немного отстали.
— Какой хороший вечер, Эдвардас! Никак не могу поверить, что ты уже на свободе, — сказала она.
Голос Эляны звучал тихо и напевно, в нем была искренняя радость, что они снова вместе, и недавняя злость Эдвардаса теперь ему самому казалась смешной.
— Как я счастлив, Эляна, если бы ты только знала! Они посмотрели друг на друга и улыбнулись. Потом поравнялись с товарищами и снова шли все вместе.
Они прошли дубраву и оказались в долине Мицкевича, которая темным пятном тянулась внизу, окаймленная со всех сторон лентой шоссе. Ночь была очень теплая и прозрачная, на склонах долины пели соловьи. Эдвардас чувствовал руку Эляны, видел ее, такую хрупкую, милую, и в его сердце была тоска, еще не высказанная любовь и радость, что он держит ее руку, что он такой сильный и может уберечь Эляну от всех опасностей. Эляна повернулась к Эдвардасу, и он снова увидел ее глаза, в которых вдруг сверкнуло отражение луны.
— Давайте послушаем соловьев, — сказала Эляна.
Они были уже внизу, в долине, среди высоких елей, лип и кленов. По шоссе время от времени проносились машины, и под острыми лучами фар загорались и гасли в ночном тумане стволы и ветви деревьев. Звонко и сладостно пели соловьи — то совсем близко, то словно в другом конце долины. Они плакали, рассказывали и смеялись так заразительно молодо, что уходили прочь дневные заботы, даже планы и мысли о будущем, о войне, бушующей где-то у Дюнкерка…