— Да, одной. Вы, наверное, удивитесь. Но я буду откровенным. Как я заметил, без страха смерть встречают только коммунисты.
Эти слова удивили Пятраса.
— Коммунисты? — спросил он, как бы не расслышав или не поверив своим ушам.
— Да, коммунисты, господин Карейва. Вы понимаете, это самые большие наши враги. Конечно, вам странно, что я так говорю, но это святая истина. Помните конец тысяча девятьсот двадцать шестого года? Я очень хорошо их знал — Пожелу, Гедрюса. И не только их… Через мои руки…
Вдруг он замолчал и оглянулся. Но в коридоре за закрытой стеклянной дверью парочка все еще стояла, повернувшись к окну, и не обращала на них никакого внимания.
— Ну ладно, это все, так сказать, мысли о прошлом. А нас, меня и вас, господин Карейва, заботит не столько прошлое, сколько сегодняшний день и еще больше, скажу я, — будущее. Кто будет править Литвой — большевики или Гитлер? Вот в чем вопрос.
— Но вы же видите…
— О нет! Игра только качалась. Вы только не подумайте, что дело уже решено в пользу большевиков. Поймите: Литва — плацдарм западных государств против Советского Союза. Она важна не только для немцев. Я думаю, Англия, даже Америка, хотя они в настоящее время и идут против немцев… Вы изучали диалектику?
— Не приходилось.
— А я, скажу откровенно, немало времени потерял, изучая коммунистическую доктрину. Казалось бы, тут противоречие, но в сущности все просто и ясно… Так или иначе — нам нужно сделать свои выводы. Временно, так сказать, отойти в сторонку, чтобы, дождавшись соответствующего момента, сплотив все силы, снова всплыть на поверхность. Вы меня понимаете, господин Карейва?
— Вы говорите так, как будто от нас самих зависит, что выбирать. А ведь, в сущности, время такое…
— Верно, время не из приятных. Но все это мы предвидели. До сих пор в подполье были коммунисты. Мы их ловили и уничтожали. Теперь мы сами на некоторое время уходим в подполье. Нет сомнения, они нас тоже не пощадят. Так сказать, диалектика…
— Однако вы очень храбры, — сказал Пятрас. — Едете в поезде как ни в чем не бывало…
— Пока что это неопасно для меня и для вас… Они еще не успели… Пока не трудно даже границу перейти. Во многих местах ее охраняют наши люди, даже мои личные знакомые. Теперь новая власть интересуется только самой крупной рыбой. А кто мы, господин Карейва? Так сказать, мальки. Знаете, есть такая мелкая рыбешка… Вы рыболов?
Пятрасу неприятен был этот недопустимо панибратский тон, как будто собеседник его самого считал шпиком. «Ничего себе сравнение — мальки! — возмущался Пятрас. — Не много ли себе позволяет этот парень? Что я ему, приятель?» Но разговор был интересен: у Пятраса вдруг возникли новые проекты, которые до сих пор ему не приходили в голову. И он уже хотел ухватиться за господина Альбертаса, как тонущий за соломинку.
— Ну да, конечно, — сказал он. — Ясно, что многие без всяких к тому оснований смотрят на существующее положение как на что-то незыблемое…
Господин Альбертас, казалось, внимательно его слушал, но Пятрас вдруг, сам не понимая почему, остановился.
— Верно, — подхватил мысль Альбертас. — Совершенно верно, что думать так — бессмыслица. Великая война между Западом и Востоком только начинается. И ясно как день, кто победит.
— Так уж и ясно?
— Конечно! Вы ведь учились в Германии, были там не раз. Вы понимаете, что такое немецкий порядок, организация, дисциплина. Вы же видите, как западные государства одно за другим падают под сокрушительными ударами Гитлера… Неужели вы думаете, что, когда наступит время, Советский Союз устоит перед немецким оружием? А авиация немцев?.. Говорят, на Западе она играет решающую роль. Пока Америка расшевелится, Францию разгромят в пух и прах. Очень возможно, что и дни Англии сочтены… В наши дни перейти Ла-Манш проще простого.
— Но вы говорили о диалектике?
— Она очень проста, эта диалектика, господин Карейва. Ясно одно: что ни Англия, ни Америка не считают Советский Союз своим другом. Раньше или позже они из тайных врагов станут открытыми. Вот где, на мой взгляд, диалектика… Даже в ближайшие годы очень и очень возможна перегруппировка сил.
— Это все дело будущего. Может, будет, а может, и нет. Пока что мы вынуждены наблюдать за тем, что происходит в действительности, господин… Альбертас, — сказал Пятрас, сам не понимая почему, впервые называя по имени этого человека.
— А, вы запомнили мое имя? — словно обрадовавшись, уже веселее заговорил господин Альбертас, и на его зеленоватом лице показалось подобие улыбки. — Да, господин Карейва, вы, несомненно, правы, думая в первую очередь о сегодняшнем. Потому что из существующего положения мы должны сделать очень конкретные выводы для будущего. И конечно, в первую очередь — выводы, касающиеся нас самих.
— А именно?
— Вы понимаете, почему я говорю с вами откровенно? В Каунасе я официально мог не знать вас, а вы — меня. Я мог официально не знать о ваших встречах с секретарем Германской миссии, о занятиях вашего служащего Борхерта, о многом другом. Но теперь мне нет надобности это от вас скрывать. Лучше, если все между нами сразу станет ясным. Да будет вам известно, господин Карейва, что моему отделу в свое время было поручено поинтересоваться и вашей деятельностью.
— Моей деятельностью? — Пятрас вдруг задохнулся от ненависти к этому человеку, на лице которого снова появилось некое подобие саркастической улыбки. — Какую мою деятельность вы имеете в виду?
— Успокойтесь, господин Карейва, — сказал Альбертас, его голос теперь звучал мягче. — Должен вам сказать откровенно — теперь это можно, — что в вашей деятельности ни мой отдел, ни шеф нашего учреждения не видели ничего страшного. Самый большой наш враг был не на Западе, а на Востоке… Вот в чем все дело. А вами мы интересовались, между прочим, больше как своим потенциальным союзником.
— Чьим союзником? Охранки? — не совладел с собой Пятрас, чувствуя, как его охватывает настоящее бешенство.
— Зачем такие слова, господин Карейва? Наконец, хотел бы я знать, что плохого сделала вам наша, как вы говорите, охранка? Она защищала ваши интересы и даже, если употребить большевистскую терминологию, интересы вашего класса.
— Но я не понимаю…
— Я объясню, — холодно, вежливо (и здесь Пятрас почувствовал навыки опытного работника службы безопасности) говорил господин Альбертас. — Вы служили в армии. Я, например, абсолютно гражданский человек, до мозга костей. Я профан в делах армии. Это может показаться смешным, но это так. Есть периоды, когда в жизни главную роль играют гражданские лица. Теперь наступает время людей войны. Вы меня понимаете?
— Признаюсь, не совсем…
— Хорошо, я буду говорить еще яснее. До того, когда на улицах наших городов показались советские танки, некоторым нашим высшим руководителям было ясно одно — мы будем бороться против них всеми средствами, в том числе и оружием.
— Кто «мы»? Вы ведь знаете — Сметона первый удрал за границу, а за ним и другие. Третьи уже стараются пристроиться к новой власти. Знаете полковника Далбу-Далбайтиса? Вот он… Потом — люди видят, что все происходит не совсем так, как многие думали… В правительстве одни литовцы… Это подрывает нашу пропаганду — людей не убедишь, что все наоборот. Старая власть действительно совсем скомпрометирована не только в глазах народа, но и большей части интеллигенции…
— Что было, то прошло, — прервал Пятраса господин Альбертас. — Да, наша власть совершила много недопустимых ошибок. Вы это знаете не хуже меня. Но зато она была наша. Она защищала мои и ваши интересы. Она защищала то, что мы считаем святым и незыблемым. Вся власть. Все учреждения — суды, тюрьмы, наконец, если хотите, и служба безопасности, или, как вы неправильно называете…
— Знаете что, уважаемый, — сказал Пятрас не спеша, взвешивая каждое слово, — откровенно говоря, вы большой циник.
— Не знаю, господин Карейва, возможно. Слово «циник», между прочим, для меня не оскорбление, — мягко и просто ответил господин Альбертас. — Только давайте будем называть вещи их настоящими именами. Вы же знаете, что новая власть, коммунистическая, растопчет все святое для меня, для вас, то, что у нас некоторые называли независимостью. И запомните: навечно, на все времена. Она выбросит нас, как они любят говорить — я хорошо знаю их лексикон, — на свалку истории, точнее говоря — посадит, а может, и ликвидирует: вас — как буржуя, помещика и так далее, а меня как… Но, господин Карейва, — увидев вдруг побледневшее лицо своего собеседника, продолжал господин Альбертас, — господин Карейва, мы же не рождественские гуси, которые дают себя зарезать и зажарить. Вот почему, хорошо зная вашу биографию и, откровенно говоря, очень уважая вас, как смелого человека, я решил заговорить с вами. Думаю, мы найдем общий язык…
Пятрас молчал и о чем-то напряженно думал.
— Вы только не рассчитывайте, — глядя прямо ему в глаза, продолжал господин Альбертас, — что еще долго будете так свободно разъезжать на автомотрисе, гулять по пляжу в Паланге и собирать с женой янтарь. Все эти удовольствия кончились. Грядут дни тяжких испытаний, как говорят отцы Целестинас и Иеронимас. Вы с ними не знакомы? О, это довольно приятные ребята, могу вас заверить… Итак, одна эпоха кончается, как пишут теперь газеты, и начинается другая. Все дело в том, кто будет в эту эпоху наверху, а кто внизу… Буржуазия или пролетариат, — вы понимаете, милый господин Карейва? Вот в чем вопрос…
За окном вагона все еще бежали поля, по небу неслись белые облака, похожие на мрамор, на курчавую шерсть, на морские волны. Тени облаков летели по полям, их быстро сменяли золотые пятна солнца. Теплый ветер колыхал рожь, шевелил ветвями ив и берез, выстроившихся на межах, у лугов и усадеб. Ночью, наверное, здесь прошел дождь, поля и луга пахли очнувшейся зеленью, удивительно густой и сочной. Даже в вагоне чувствовался этот медовый запах, доносившийся с еще не скошенных лугов. Казалось, весь мир со своими заботами и напряженной борьбой остался где-то далеко, очень далеко позади… Но так только казалось.