— Возьмите еще сигарету, — сказал господин Альбертас, снова протягивая тяжелый позолоченный портсигар с вычурной монограммой на крышке. — Подарок сослуживцев, — пояснил он. — Знаете, где-то завалялся, думал — не найду, а сегодня утром обнаружил вот в этом пиджаке. — Он снова щелкнул зажигалкой, и Пятрас, прикуривая сигарету, заметил, что не может унять дрожь в пальцах.
— Вы устали, господин Карейва, верно? — Даже эта мелочь не ушла от взгляда опытного шпика, и было неясно, говорит ли он это с сочувствием или с незаметной насмешкой. — Да, беспокойное время, ничего не скажешь…
Оба помолчали, нервно затягиваясь дымом.
— Знаете что, господин Карейва, — сказал Альбертас, — таких вещей лучше не записывать, но я попросил бы вас запомнить одну фамилию и адрес. Если вы увидите, что вам лучше будет за границей, а не здесь, вы лично или через очень верного человека найдете в Паланге господина Велюонишкиса, — запомните: от слова «Велюона», — он живет сразу за речкой Ронже. Как только перейдете мостик, поверните вторым переулком налево. На углу деревянный дом, две двери, у дома высокая береза — дерево, довольно редкое в Паланге. У второй двери вы постучите и скажете: «Меня послал господин Альбертас». И все. Говоря откровенно, мне так кажется: вам лучше на время уйти через Нимерзате. Теперь еще можно. Запомните: Велюонишкис, от слова «Велюона». Все подробности узнаете у него, у Велюонишкиса. А жена? Вы, несомненно, думаете о своей жене. Это, конечно, дело серьезное. Естественно, лучше, когда семье не угрожает опасность. Однако на месте все увидите.
Автомотриса сбавила скорость, приближаясь к Шяуляйскому вокзалу. На перроне стояли одетые по-летнему пассажиры с легкими чемоданчиками, весело беседуя между собой. Одни из них, наверное, ждали автомотрису, другие — поезд на Каунас. И здесь, как и на Каунасском вокзале, не было никаких изменений — только среди ожидающих стояло несколько советских офицеров.
— До свидания, господин Карейва, и не забывайте фамилию… Я почти уверен, что она вам понадобится, — тихо, еще раз оглянувшись, сказал господин Альбертас и, подав Пятрасу нежную, почти женскую руку, открыл дверь купе.
Парочка вежливо посторонилась, и господин Альбертас исчез в коридоре.
Прошло несколько минут, и в вагоне показались новые пассажиры. В коридоре, у двери купе, остановились два советских офицера. Оба были молодые, крепкие, белокурые, похожие друг на друга, без шинелей, в одних зеленых гимнастерках с висящими сбоку планшетками, в начищенных до блеска сапогах.
— Простите, гражданин, не найдется ли у вас местечка для двух военных? — очень громко, голосом, в котором чувствовалось что-то очень молодое и беззаботное, обратился один из офицеров, приложив к фуражке ладонь.
Пятрас несколько смутился.
— Пожалуйста, пожалуйста, садитесь, — сказал он офицерам, указывая на свободное сиденье.
— Мы только до Тельшяй, — объяснил второй, словно извиняясь, что им пришлось нарушить покой единственного в купе пассажира.
— Пожалуйста, пожалуйста, — повторил Пятрас, сам удивляясь своей услужливости. До сих пор ему еще не приходилось сталкиваться ни с одним советским человеком, и он не знал, что о них думать, кто они такие — воры, разбойники, как их изображали литовские и белоэмигрантские газеты (особенно рижская «Сегодня», продававшаяся во всех каунасских киосках), или люди как люди? Теперь он даже с некоторым интересом следил за вошедшими.
Офицеры повесили фуражки, один из них вытащил платок, вытер лицо, открыл свою планшетку и вынул книгу. Они уселись. Первый улыбнулся своему товарищу и сказал:
— Ну, знаешь, великий комбинатор так сыграл шахматную партию, что это прямо шедевр!
— Я же говорил. Веселая книжка. А ты и читать не хотел.
— Название не понравилось. Не люблю я приключенческие романы!
— А откуда ты знал, что это приключенческое?
— По заголовку. Несерьезный заголовок. «Двенадцать стульев». Ни то ни сё. Я люблю книги солидные — «Анна Каренина», «Униженные и оскорбленные». А это, оказывается, своего рода шедевр. Весело пишут, вот что важно. Мало у нас таких, которые весело пишут.
«Странные интересы для военных», — подумал Пятрас, всматриваясь в лица попутчиков. Они разговаривали о героях книги, о каком-то великом комбинаторе, мадам Грицацуевой, Воробьянинове, о каких-то стульях, и оба начинали смеяться, совсем не обращая внимания на Пятраса. Наконец один из них, открыв книгу, принялся за чтение, то и дело фыркая, а второй, вытащив из планшетки карту, исчерченную красным карандашом, обратился к Пятрасу Карейве:
— Простите, Гитлер в прошлом году захватил у Литвы Клайпеду?
— Да, прошлой весной, — ответил Пятрас.
— Год назад… — задумался офицер, и его веселое лицо стало серьезным. — Несомненно, для литовского народа было очень большим ударом это империалистическое нападение?
— Ну да, конечно, — ответил Пятрас, невольно вступая в разговор.
Офицер о чем-то думал, потом снова весело улыбнулся и сказал:
— Мы пришли помочь вашему народу. Наша власть — это народная власть.
«Вот он и начинает свою выученную молитву», — подумал Пятрас.
— Ничего, наше правительство уже вернуло Литве столицу Вильнюс. Придет время — получите и Клайпеду. Мы вам поможем.
«Какой могучий! — подумал Пятрас, внутренне усмехнувшись. — Ставит горшок на огонь, хотя белка еще на дереве и — еще увидим, кто ее поймает».
— Скажите мне, гражданин, — обратился офицер к Пятрасу. — Кто был этот литовский диктатор Сметона? Помещик?
— Да, у него было поместье, — ответил Пятрас.
— Ну, тогда ясно, почему он убежал! Знал, что там, где советская власть, нет жизни для помещиков и кулаков.
— А для кого есть? — с трудом сдерживаясь, чтобы не сказать что-нибудь необдуманное и резкое, спросил Пятрас.
— Простите, — сказал офицер, — я не понимаю вашего вопроса. Ведь если народ их свергнул, то для того, чтобы взять власть в свои руки. В таких случаях, я думаю, жизнь принадлежит народу. Так теперь будет и в Литве.
— Вы уверены? — насмешливо спросил Пятрас.
Офицер притворился, что не заметил насмешки в словах Пятраса, и решил немного позлить этого господина.
— Какое может быть сомнение! — ответил он весело. — Теперь Литвой будут править рабочие и крестьяне. Это ясно как день.
— Вряд ли смогут, — с сомнением сказал Пятрас. — У них нет никакой подготовки и опыта. Темные люди…
Офицер снова уверенно ответил:
— Не смогут? Ну, что вы! Мы с вами понимаем — править государством нелегко, особенно тем классам, которые впервые в истории берут власть в свои руки. Но пример Советского Союза показал… Да, конечно, это нелегко, я с вами совершенно согласен. Но вам будет легче, чем в свое время нам: Советский Союз — теперь могучая держава, он обязательно вам поможет…
«Какая самоуверенность!» — подумал Пятрас, но сдержался и больше не спорил с офицером. Кто их знает — может, они ищут случая его спровоцировать?
Парочка вернулась в купе. Они сели рядом с Пятрасом.
— Простите, — сказал рыжий. — Мы с женой вот говорим между собой и все не решаемся спросить: не господин ли Карейва будете?
— Угадали, — ответил Пятрас.
— Видите ли, моя женушка когда-то с вашим братом училась…
— Возможно.
— В Палангу?
— Да, в Палангу.
— Мы тоже. Так сказать, в свадебное путешествие. И, знаете, как раз в такое время довелось — все, можно сказать, вверх ногами.
— Ну да, некоторые изменения…
— Что и говорить, господин Карейва, — вздохнула жена рыжего. — Вот мы со Стасисом говорим и никак не можем прийти к одному выводу. У вас ведь тоже, кажется, есть хозяйство?
— Да, есть кое-какое.
— А у моей матери-старушки — центр поместья. Около Молетай, восемьдесят гектаров. Я, как единственная наследница… вы понимаете? А теперь, наверное, отнимут…
— Вполне возможно, — мрачно ответил Пятрас, — вполне возможно, мадам.
— А ваше хозяйство?
— Как это — мое? Неужели вы думаете, что для меня они сделают исключение?
— Но ведь это ужасно, господин Карейва! — попутчица разгорячилась. — Но ведь это ужасно! Всю жизнь человек работал, скопил кое-какое состояние, а теперь все отберут… Это ужасно, вот что я скажу! Не правда ли, Стасис?
Стасис показал глазами на офицеров:
— Может, они?..
— О нет! Они по-литовски не понимают. Пока мы еще можем говорить что хотим, — криво улыбнулся Пятрас.
— Едем вот в Палангу и думаем, — снова начала жена, — а вдруг там ничего уже и нет?.. Говорят, у границы так и кишат танки, самолеты… Это ужасно! Даже отпуск провести нельзя…
— Простите, — прервал их по-русски офицер, — к какому языку ближе всего литовский? Слушаю я вас — и он мне кажется очень звучным и красивым. Видите ли, я немножко интересуюсь филологией… Хотелось бы знать…
И завязался разговор уже на другие темы.
19
Эдвардас вскочил в автобус, который шел из Шанчяй в город. Почему его так неожиданно вызывают в редакцию? Может быть, надо что-нибудь изменить в статье? Нет, он же приписал, чтобы сокращали, если нужно. Это ведь не стихи — в них он не позволил бы изменить не только строку, но даже слово. Статья, что ни говори, дело другое.
Эти дни были похожи на вихрь. Да, настоящий вихрь. Ты не знал, когда встаешь, когда ложишься, когда и где ешь. Всего полчаса назад Эдвардас вернулся домой. Отец еще не поднимался с кровати после выхода из охранки. Увидев сына, он весь просиял, видно было, как ему хочется, чтобы Эдвардас хоть этот вечер провел дома. Мать не знала, за что и ухватиться, — то вытирала тряпкой стол, то сбивала яйца для омлета, то посылала Бируте в магазин, Йонас был на каком-то собрании. И вот Эдвардас увидел на столе письмо, адресованное ему, вскрыл конверт и прочел записку — как можно быстрее ему надо быть в редакции.
Когда он это сказал, глаза отца сразу угасли, мать опустила руку с ложкой, а Бируте взглянула на Эдвардаса печально и с укоризной. Он передернул плечами: «Боже мой, как будто я виноват! Сами видите, что происходит. Неужели я могу сидеть дома, когда рождается новая Литва?»