Никто не отрицал и не подтверждал слов Варнялиса, и его начал мучить вопрос, не напрасно ли он выложил здесь все, что знал. Настоящие революционеры много знают, а мало говорят. Так их учили старшие, когда они работали в подполье. Болтливость, как знал Варнялис, никогда не была добродетелью революционеров. Совсем наоборот. Болтливость в подполье всегда осуждали как злейшего врага конспирации…
— Конечно, земельный вопрос очень важен, — сказал врач. — Наши крестьяне… Я, кажется, немного знаком с жизнью деревни… Вы же знаете, что наша деревня, хотя продукты и очень дешевы, все-таки недоедает. Я имею в виду прежде всего бедноту… Детский туберкулез, рахит…
— Да, жизнь нелегкая, — снова заговорил Стримас. — Недаром ведь бежали многие в Бразилию, Аргентину. Мне всегда казалось — здесь что-то не так. У нас хорошая земля, народ трудолюбивый, но вот богатеи, кулаки как схватят за горло — все тебе уже не мило… Я тоже одно время подумывал отправиться на эти бразильские змеиные плантации. Нельзя ведь, чтобы все денежный мешок решал, как при Сметоне… Об этом у нас говорят в поместье рабочие и вся беднота. Вот уж выберем Народный Сейм…
— Народный Сейм — это только начало, — сказал Эдвардас. — Социализм, товарищи, надо построить, вот что. А создать социализм — это не рюмку выпить, я так думаю, — и он почему-то посмотрел на Андрюса Варнялиса.
— Вы мне что-то хотели сказать? — покраснел Андрюс.
Сидевшие за столом засмеялись.
— Нет, нет, я только так, — серьезно ответил Эдвардас. Он немного помолчал и продолжал: — Многим из нас теперь кажется, что все очень легко. «Что же, выберут Народный Сейм, — думают они, — он издаст постановления, землю у помещиков отнимут, передадут безземельным и малоземельным крестьянам, национализируют фабрики, банки, и все пойдет как по маслу…»
— Да, товарищ Эдвардас, — сказал Стримас. — Вот вернулся я домой, собрал людей и сразу все увидел… Ох, всякий бывает народ! Не так легко с ним…
— А я вот что скажу, — сказал Андрюс Варнялис и снова покраснел. — Классовая борьба еще осталась, но фашисты уже удрали, вот теперь и легче стало.
Все снова посмотрели на Андрюса и улыбнулись.
— Правильно, товарищ Андрюс, — серьезно сказал врач Виткус. — Не будем поддаваться пессимизму! Только как жаль, что теперь утро, а не вечер, а то бы посидели и еще поговорили. Ну что же, есть предложение выпить еще по рюмочке — и finis[20].
Когда они кончили завтрак, пришли звать хозяина к больному. Жена его предлагала поселиться у них, но Эдвардас с Андрюсом отказались: разве можно садиться на шею к добрым людям? Простившись с женой врача и пообещав Стримасу при первом же случае приехать в Скардупяй, Эдвардас и Андрюс отправились в местечко осмотреться и подыскать ночлег.
— Хорошо. Посмотрите, как там что, поговорите с людьми, а вечером снова посоветуемся, — сказал хозяин и отправился к больному.
20
Эдвардас с Андрюсом поселились в гостинице какого-то Йовайши. Гостиница находилась в большом деревянном доме, около рынка. В единственное окно узкой и очень длинной комнаты были видны и вся площадь и часть главной улицы, костел на пригорке и дорога, ведущая к нему. Солнце уже стояло над деревьями костельного двора. Теперь местечко не казалось таким серым, как утром. Белые каменные домики утопали в зелени садиков. Окна домиков были затянуты вязаными занавесками и прямо-таки сверкали чистотой, особенно на этой пыльной площади, где в беспорядке лежали вороха соломы и сена. Был базарный день. На площади уже стояло немало телег. Ржали лошади, пахло свежим сеном, из трубок крестьян в прозрачное, тихое небо поднимались голубоватые струйки дыма. По улицам местечка грохотали все новые телеги; в них сидели женщины в платочках, придерживая корзины с товаром — курами, яйцами, маслом, сыром. На краю площади у гостиницы, окруженный детворой, стоял старик с рыжей, словно приклеенной, бородой и вертел шарманку, на которой сидела серая взлохмаченная морская свинка.
— Смотрите, товарищ Эдвардас, какое интересное животное! — кричал Андрюс, высунув голову в окно. — Я давно хотел такое купить…
«Ребенок остается ребенком», — подумал Эдвардас и тоже подошел к окну. Он хотел было посмеяться над своим новым товарищем, но сдержал себя — таким наивным и доверчивым показался ему Андрюс.
Комната, в которой обосновались друзья, не отличалась особым уютом. Обои висели клочьями, тощие железные кровати при каждом прикосновении скрипели и визжали; конечно, были тут и клопы. Однако товарищи чувствовали себя здесь самостоятельными, а это было главное.
Эдвардас с Андрюсом долго ходили по базару. «Хорошо так разгуливать, когда никто тебя не знает и не обращает на тебя ни малейшего внимания», — думал Эдвардас.
Пробираясь сквозь толпу, товарищи остановились около группы крестьян, тесным кольцом окруживших гимназиста, вслух читавшего газету. По-видимому, газета была очень интересная — крестьяне с любопытством прислушивались к словам гимназиста. В газете писали, что земля помещиков будет роздана безземельным и малоземельном крестьянам, и это, как можно было судить по лицам слушателей, многим очень нравилось.
— Это тебе не Сметона, — сказал в нос худой крестьянин в деревянных башмаках, когда гимназист кончил читать. — Тот все старался, чтобы помещикам, богатеям получше было. Вот Комарас наш свое поместье вернул. А нас в бараний рог согнули…
— Во-во! Кончилось ихнее время. Поджали хвосты господа, — вмешался в разговор другой, шамкая впалым ртом, обросшим седыми волосками.
— А кому будут землю давать? Может, и нам наделят? — бойкая бабенка проталкивалась поближе к говорившим.
— Вот, беги, беги, только тебя и ждут! — издевательски кинул красномордый человек в запачканном мукой пальто и белой фуражке, стоявший в нескольких шагах. — Придет время, всем по три аршина отрежут.
Крестьянин в деревянных башмаках заступился за женщину.
— А ты бы помолчал, мельник. Раскомандовался… Здесь твои команды не нужны. Нахапал добра при Сметоне…
Крестьяне засмеялись, посыпались шутки, но человек в белой фуражке как ни в чем не бывало вытащил из пачки новую сигарету и закурил.
Поодаль друзья увидели бабу, сидевшую на большой телеге, запряженной хорошими серыми лошадьми. Баба разговаривала со своей знакомой, причитала, что идет «судный день» и что сынок ее, клирик, недавно говорил — Литве настал конец, у людей богатства отнимут, а костелы все разрушат.
— Давайте послушаем, интересно, — сказал Андрюс, и товарищи остановились недалеко от телеги.
Ее подруга кивала в такт головой и вздыхала.
— Что поделаешь, кума… Понадеемся на волю божью.
Она жаловалась, что ее работники, батрак и девка, совсем распустились, слушаться не хотят и все говорят, что кончилось время кровопийц.
— А какую же это кровь мы у них пьем? Сколько они у нас крови повыпивали, один бог знает. И корми их, и одевай, как бар, и жалованье плати, а что им, какая забота? Прошлое воскресенье до вечера не вернулись из местечка, а когда муж спросил, где были, то ответили, что на митинге.
— Не будет добра от этих митингов, ой, не будет! — жаловалась женщина на телеге. — Помяни мое слово. Судный день близится…
— Вот, как говорится, и кусок жизни, — сказал Эдвардас, что-то отмечая в записной книжке.
С базара друзья отправились осмотреть кладбище, а по дороге зашли на небольшую фабрику по обработке льна. Это был красный кирпичный дом того же Йовайши. Там женщины целыми днями трепали лен в невообразимой пыли и грязи. Это зрелище потрясло друзей, и Эдвардас решил, что еще раз зайдет сюда и соберет побольше материала, чтобы о фабрике и здешних порядках написать в газету.
Обедали друзья там же, в гостинице, в ресторане. Бывать в ресторанах Эдвардасу раньше не приходилось. Андрюс тоже признался, что незнаком с заведениями этого рода — не до ресторанов было, когда в кармане два цента звякали. А теперь они люди независимые, журналисты, в кармане командировки, и можно пожить в свое удовольствие.
Ресторан был уже полон. За буфетом пили пиво и громко разговаривали крестьяне, приехавшие на базар. Эдвардас и Андрюс пробрались в угол и нашли свободный столик. Неподалеку сидели трое незнакомых мужчин. По опрятной одежде их можно было принять за интеллигентов.
Друзья долго ждали, пока подошла официантка и приняла заказ. Их соседи были уже навеселе. Один из них, с черными щегольскими усиками и наглыми глазами, закричал:
— Еще бутылку «Мартеля»!.. Да, да, ангелочек, еще бутылочку. Я сегодня плачу, черт вас всех подери!
Компания шумела и спорила. Как видно, они привыкли здесь ни с кем не считаться. На сидящих у других столиков они смотрели как на пустое место. Официантка, крепкая, высокая девушка, неожиданно быстро подала друзьям борщ. Они порядком проголодались и за едой прислушивались к разговору за соседним столиком.
— Дурак, кто думает, что Литвы уже нет! — сказал довольно полный блондин с несколько одутловатым лицом, наверное любитель выпить. Как видно, они продолжали начатый раньше разговор. — Уничтожить частную собственность? Ну, а если я, скажем, люблю частную собственность, если я ее купил?
— А может, украл… Ведь теперь так говорят. Чужим по́том богатство нажил! Эксплуататор! — поддразнивал его другой, с седой бородкой клинышком.
— Скажем, купил я хозяйство с торгов, — сказал блондин. — Скажем, жил-был новосел. Землю получил. Хозяйничать не сумел и решил уехать в Рио-де-Жанейро, новой жизни поискать. А я, скажем, служил в государственном учреждении, завелись у меня деньги… Какое ж тут преступление?
— Да, конечно, преступление. А если вот будешь весь в заплатах, тогда дело другое, тогда, пожалуйста, в ихнюю компанию, — сказал его собеседник и, прикрыв ладонью рот, так энергично захихикал, что седой клинышек бородки затрясся.
Эдвардас вскипел. Вот встать бы и трахнуть этого по морде! Андрюс тоже покраснел. Он что-то хотел сказать Эдвардасу, но сдержался.