«Что ему нужно?» — думал Пятрас, вспоминая телефонный звонок. Звонил не сам секретарь миссии, а, наверное, его служащий, хорошо владеющий литовским. Он сказал, что секретарь хотел бы встретиться с Карейвой в отдельном кабинете «Версаля», лучше всего — около часа дня.
Когда Карейва с небольшим опозданием вошел в ресторан, ему сразу сообщили, что его ждут, и провели в кабинет. За столиком, накрытым на двоих, он увидел человека, который всегда неприятно на него действовал. Это был лысеющий мужчина лет тридцати пяти, с каким-то вытянутым лицом. Секретарь сидел, перелистывая журнал «Die Woche»[3]. Увидев Карейву, он поднялся с места, преувеличенно вежливо и одновременно по-дружески пожал ему руку своей холодной тощей ладонью, и это рукопожатие показалось Карейве очень неприятным. Что-то несимпатичное было и во всей внешности секретаря, в длинной асимметричной фигуре, наконец даже в улыбке.
Секретарь заговорил с Пятрасом по-немецки. Ему было известно, что Карейва учился в Германии и что дома он тоже иногда пользуется этим языком. Они заказали кофе на спиртовке и бенедиктин, поговорили о делах фирмы, секретарь рассказал о своем недавнем путешествии в Италию. Карейва настороженно ждал, когда же он приступит к тому, для чего его сюда вызвали.
— Вам шлет привет господин Шмидт, — наконец сказал секретарь.
— Вы его видели? — с некоторым беспокойством спросил Карейва, стараясь показать, что эта фамилия не вызвала у него особых воспоминаний.
— Да, в Берлине. Он мне сообщил, что данные, которые вы ему посылаете, его не совсем устраивают. Или, точнее говоря, не его, а его шефа. Вы ведь понимаете, господин Шмидт, как и я, — кто мы? Не более, чем колесики в гигантском механизме.
— Я думаю… — начал Карейва.
— О, я понимаю! — прервал его секретарь и снова улыбнулся всем своим длинным бледным лицом. Блеснули его испорченные, залатанные золотом зубы. — Вам нужны гарантии? Вы, конечно, боитесь провокации? Правда?
— Вообще говоря…
— Вы понимаете, герр Карейва, что господину Шмидту не совсем удобно излагать свои требования на бумаге, — спокойно сказал секретарь.
«Какая наглость! — зло подумал Карейва. — Они мне ставят требования!»
— Да, требования, — словно угадав его мысли, сказал секретарь. — И он попросил меня поговорить с вами. Кроме всего прочего, то, что вы посылаете господину Шмидту, в данное время можно передавать через меня лично. Риск исключен, тем более что вы и по делам фирмы довольно часто сталкиваетесь с нашей миссией.
Недовольство Карейвы росло. Мало того, что его вызвал этот человек, с которым он почти незнаком, мало того, что он осмеливается требовать, — он даже не считает нужным соблюдать элементарную осторожность. В кабинете этого ресторана он чувствует себя как дома, за наглухо закрытыми дверьми. Секретарь, несомненно, не настолько наивен, чтобы не понимать, какой опасности подвергает своего контрагента. Вероятно, он не находит нужным прятаться, и на это у него, надо полагать, есть основания.
— Я должен подумать, — сказал Карейва и сразу почувствовал, насколько бессмыслен его ответ.
— Позвольте считать ваши слова шуткой, — ответил секретарь, поднимая рюмочку с бенедиктином. — Если бы у нас было время для раздумий… События столь стремительны, что раздумья мы лучше оставим истории — для этого у нее будет достаточно времени. А мы уж лучше будем действовать, мой милый герр Карейва. — И, немного помедлив, он, глядя прямо в глаза Пятрасу, с нажимом произнес: — «Оппель» требует…
Пятрасу показалось, что под его стулом вдруг разверзается пол, он падает в какую-то пропасть и нет ни малейшей надежды на спасение. «Оппель» — это был пароль.
— Что же вам нужно? — резко, не совсем вежливо спросил Карейва. Он выпил подряд две или три рюмки бенедиктина. Голова начинала кружиться, разговор становился проще, и неловкость исчезала.
— Я буду говорить прямо, — уже тише сказал секретарь, играя сверкающим аквамариновым перстнем на длинном тощем пальце. — Фюрер, возможно, и не заинтересовался бы Прибалтикой, не будь она плацдармом, который большевики могут использовать против нас. Для нас не секрет, о чем думают большевики. Они нам этого, конечно, сами не сказали, но достаточно взять в руки карту. Сами знаете, их части… В один прекрасный день правительство Сметоны может исчезнуть, как заморозки после ночи. Надеюсь, вам известно, что в Литве немало недовольных его режимом? Здесь бурлят подспудные силы, которым нужен только толчок — и они сметут многое, что дорого и приятно нам с вами. Неужели вы думаете, что в таком случае вам удастся и дальше сохранить свою контору, доходы? Потом, как мне стало известно, вы купили небольшое поместье, — они его отберут раньше, чем вы уплатите долг.
— Так чего же вы хотите? — почти выкрикнул Пятрас.
— Все очень просто, герр Карейва. Бывают минуты, когда нужна смелость и даже — скажу вам — мужество взглянуть правде в глаза. А правда такова. Вы сердитесь за Клайпедский край? Это пустяк по сравнению с тем, что может произойти. Вы ведь понимаете, что́ несет большевизм людям частной инициативы, таким, как вы, и другим. Смерть, только смерть. А умирать очень неприятно, герр Карейва, поверьте.
— Но ведь у нас свои обычаи, привычки, и мы не желаем…
— Я вас очень хорошо понимаю, герр Карейва, — прервал секретарь, и его бледное лицо снова раздвинулось в каком-то подобии улыбки. — Вы, так сказать, любите крупник и окорок. Конечно, я слишком упрощаю. Вы имеете в виду, так сказать, свою историю, язык, культуру. Это все абстрактные понятия, которые приятны тем, кто не умеет смотреть на вещи трезво. Бросьте сантименты! Поймите: теснейшая связь с нами — или большевизм. Вопрос идет даже не о вас, а, если хотите, о всей вашей нации.
— Связь с Германией?
— Разумеется. Если только по слепоте своей вы не будете все откладывать до последней минуты. А эта минута ближе, чем многим кажется. Не думайте, что мы без боя сдадим здесь кому-либо свои позиции. И я полагаю, что вам и другим патриотам историческая необходимость указывает только один и совершенно определенный путь. Герр Карейва, вы в числе тех, кто может нам помочь.
— А если я все-таки откажусь?
Секретарь беззвучно рассмеялся.
— Вы шутите. Во-первых, вы уже начали, и пути назад нет, а во-вторых, вы должны дорожить своим имуществом, доходами, семейным очагом… Наконец, своим будущим…
— Будущим! — мрачно улыбнулся Карейва. — Минуту назад вы нарисовали наше будущее исключительно светлыми красками…
— Все зависит от вас.
— Не только от меня…
— Конечно, не от вас одного… Но я заговорился, мне пора, — сказал секретарь, взглянув на часы. — Я думаю, что с сегодняшнего дня мы станем друзьями. Правда, господин Шмидт упоминал, что вам нужен кредит. Мы обо всем договорились — вы его получите. Очень неприятно, когда имеешь долги, не правда ли? Ваше имение, говорят, расположено в живописной местности. Передайте, пожалуйста, привет вашей жене, — мне удалось познакомиться с ней зимой на дипломатическом приеме. Очень симпатична. Кстати, хотел напомнить, что данные о пищевых ресурсах в вашей республике, которыми мы располагаем, противоречивы. У вас имеются связи с организациями…
Он поднялся, худощавый, в сером летнем костюме в полоску, и Карейва почувствовал, что ненавидит его. Секретарь снова подал ему свою тощую, холодную руку с аквамариновым перстнем, еще раз взглянул на часы и, улыбнувшись золотыми зубами, попрощался.
Пятрас вышел через несколько минут. Время обеда еще не прошло, но он знал, что жена его не ждет, и решил не заходить домой.
Уже несколько дней стояла ясная погода, над городом синело высокое и чистое небо. Когда они сидели в ресторане, прошел короткий ливень, и асфальт, просыхая, дышал влажным теплом. На Лайсвес-аллее омытые дождем липы источали терпкий, сладкий запах. Мимо мчались автомобили. Пятрас взглядом знатока следил за «оппелями», «бьюиками», «шевроле». Никель и стекло сверкали в лучах солнца, ясный день и пестрое волнение улицы радовали глаз, и постепенно неприятное впечатление от разговора рассеивалось.
И все-таки Пятрас вынужден был задуматься. Он вспомнил, как открыл свою контору по представительству немецких автофирм. Довольно часто Пятрас ездил по делам в Берлин — город, знакомый с юности. Там он несколько лет учился, там у него были знакомые в торговых организациях. Когда Пятрас Карейва начал переговоры с одной фирмой о представительстве, он был очень удивлен, что серьезная фирма так быстро одобрила его кандидатуру и, что действительно было странным, даже не потребовав никаких денежных гарантий с его стороны, сразу согласилась дать ему кредит на восемь месяцев с одним только условием — чтобы управляющим делами конторы работал человек, которого назначит сама фирма. Через две недели ему предложили Адольфа Борхерта, бывшего бухгалтера одного из немецких предприятий в Каунасе, и Пятрас остался доволен, получив человека, хорошо владеющего обоими языками, знакомого с условиями работы, хотя и не связанного с клиентурой новой конторы, которую, по правде говоря, еще надо было находить. Борхерт был аккуратным, добросовестным служащим, он быстро освоился с делами представительства, сам вел переписку с фирмой и клиентами. Контора продавала по нескольку машин в месяц, кредит быстро был погашен, и Карейва встал на собственные ноги. И вот два года назад, — да, это было летом 1938 года, когда он приехал в Берлин, — у него был длинный разговор с глазу на глаз с поверенным фирмы. Тогда господин Шмидт не касался высокой политики, международных проблем. Господин Шмидт только сказал, что они легко могут обойтись и без Карейвы, но его положение в обществе, его связи в армии, где его знают как бывшего капитана, имеют для них некоторое значение. Правда, поверенный фирмы говорил и об опасности большевизма. Тогда ему и сделали это предложение. Когда Пятрас пытался отказаться, заявили прямо, что в таком случае фирма не только расторгнет договор — он знал, что получает гораздо больший процент, чем дают другие фирмы, — но будут предприняты шаги, чтобы он не получил никакого другого немецкого представительства. В этом он может быть уверен.