Эдвардасу вдруг даже грустно стало. «Черт подери! Вот еще одна жертва старого режима. — И он вдруг вспомнил: отец Антанаса в тюрьме рассказывал, как шпики на обыске заломили его сыну руки и, наверное, избили. — Да, это он. Значит, это и есть Антанас Стримас…» Сам он об этом ни слова не сказал, но Эдвардас подумал: «У тебя, брат, есть право на учебу. Ты сам это право завоевал. И твой отец…»
— Вот и наше Скардупяй, — сказал Антанас.
Он придержал гнедого, лошадь весело заржала, увидев дом. Под холмом раскинулся сад, белый каменный дом просвечивал за густым рядом деревьев, у края сада поблескивала речка.
— Как хорошо! — невольно воскликнул Эдвардас.
У дороги, где кончалась липовая аллея, идущая, от самого дома, висел красный транспарант с белой четкой надписью:
Андрюс Варнялис заерзал — наверное, от удовольствия: ведь этот транспарант — из продукции «мастерских» Андрюса, его «бригады».
— Посмотрите, товарищ Антанас! Это транспарант нашего Андрюса! — сказал Эдвардас. — Неплохо, правда?
— Ну, что вы, — отмахнулся Андрюс.
Антанас удивленно и даже как-то почтительно посмотрел на Андрюса:
— Это вы так здорово?.. Настоящий художник…
Андрюс даже вспыхнул от удовольствия.
— Вы знаете, рядом с нами в Каунасе, в Бразилке, жил такой художник. Очень бедный… Он рисовал вывески, я ему иногда помогал. Так и научился немножко, — объяснил он.
Коляска проехала липовую аллею и вскоре остановилась у входа в дом. Над дверью висел другой транспарант, поменьше, на нем была надпись:
Все трое соскочили с брички, лошадь взял под уздцы кто-то из рабочих поместья, и прибывших окружила толпа парней и девушек. Это были не только дети батраков — сегодня здесь собралось немало молодежи из окрестных деревень.
— Прошу познакомиться, товарищи, — сказал Антанас, представляя сразу всех приезжим. — Это товарищи Варнялис и Гедрюс, — добавил он. — Они приехали посмотреть, как работаем. И в газеты напишут…
Парни и девушки робко подходили и здоровались с прибывшими. Сестра Антанаса Марите зарделась, как мак, подавая руку Эдвардасу и Андрюсу.
На середине двора стояла наспех сколоченная из досок трибуна, утыканная полевыми цветами. Двор поместья был подметен, машины и остальной инвентарь снесены к сараю.
Во дворе вокруг трибуны собралось много людей в праздничной одежде. Мужчины в чистых домотканых пиджаках, некоторые даже в сапогах, но большинство пришло в деревянных башмаках. Женщины — в пестрых домотканых юбках, в новых кофточках, в городских платках. Наверное, собираясь сегодня в Скардупяй, они надели все, что нашли получше в своих сундуках с приданым.
Митинг или сходка, как видно, уже подходил к концу. Приехавший из Каунаса духовой оркестр после чьей-то речи энергично сыграл туш.
— Стримас! Стримас! — кричали люди, и Эдвардас только теперь увидел его недалеко от трибуны, немного бледного, с красной кокардой на лацкане пиджака.
— Лучше депутата и не найти! — хрипло кричал кто-то в толпе.
— За Стримаса будем голосовать! — тонко звенели женские голоса.
— Он нам землю раздаст, верно? — выкрикнул крестьянин с выбитым глазом, подбрасывая фуражку кверху, и толпа дружно закричала:
— Валио! Товарищу Стримасу валио!
Подхватив Стримаса, мужчины начали подбрасывать его в воздух. Кто-то поднялся на трибуну и воскликнул:
— Нужно ли, чтобы товарищ Стримас рассказал нам свою жизнь, или, как говорится, биографию?
— Сами знаем! — крикнули в толпе. — Какие там биографии!
— В тюрьме он свою биографию получил! — добавил кто-то.
— И мы требуем, чтобы наш депутат боролся за Литву, — закричал голос в толпе, — за советскую!
— Это Винцас Белюнас, — почему-то сказал Антанас.
Еще кто-то выступал, играл оркестр, и, когда приступили к голосованию, все подняли руки за то, чтобы Стримаса выдвинуть кандидатом в депутаты Народного Сейма.
Оркестр бойко заиграл «Суктинис», и по траве закружилось несколько пар.
— Может, и мы, Эльзите, растрясем старые кости? День уж сегодня такой, — услышал Эдвардас. — Барам теперь капут, сами будем управлять…
— А что ж! — весело хихикнула полная, красивая женщина и откинула на плечи платок с блестящих светлых волос. — И какие еще там кости? Дай боже всем такого здоровья…
Эдвардас с Андрюсом тоже бросились приглашать девушек. Эдвардас танцевать любил еще с гимназии и мог показать себя. Андрюс тоже смело закружил в вальсе высокую, гораздо выше его, тонкую, как соломинка, девушку — та даже раскраснелась.
Позже Эдвардас снова увидел Пранаса Стримаса, беседующего в толпе с людьми, и подошел поближе.
— Эх, напрасно они меня, товарищ Эдвардас, — смущаясь, как-то виновато сказал Стримас. — Надо было образованного. А я что? В деревнях люди получше найдутся… Жаль, что вы опоздали, товарищ Эдвардас. Мне очень хотелось, чтобы вы сегодня увидели наших людей. Хорошие, знаете, люди. А все-таки некоторые начали тащить вещи из барского дома. Эх, темнота наша… — махнул он рукой.
И, увидев в глазах Пранаса Стримаса теплый огонек, Эдвардас понял, что он все-таки любит этих людей.
В местечко они вернулись ночью. Хорошая была поездка, — ехать бы и ехать по серебристым, ароматным полям, под большими, яркими, словно капающими с неба, звездами!.. Андрюс с Антанасом все разговаривали и никак не могли наговориться, а Эдвардас мечтал о будущем — о своей учебе, о работе, об Эляне. Она снова казалась ему далекой и нереальной. «А может, она меня совсем не любит? Откуда я взял, что она меня любит, думает обо мне?» И Эдвардасу вдруг стало дьявольски тоскливо, он снова почувствовал себя одиноким и никому не нужным.
«Черт подери! Оказывается, достаточно пустяка, чтобы я нос повесил. Выше голову, Эдвардас! Тебя ждет работа».
В гостинице электричества не было. К счастью, у товарищей нашлась свеча. Вернувшись, Эдвардас сел за стол и начал писать очерк о Скардупяйском поместье. Это помогло ему отогнать печальные мысли. «И писать надо покороче, — подумал он и поморщился. — Редактор снова будет говорить, что много воды. Работать надо лучше…»
За несколько дней до выборов были получены сведения, что какие-то люди в местечке и деревнях запугивают людей, распускают лживые слухи. Они, например, говорят, что все, кто пойдет голосовать, на исповеди не получат отпущения грехов. Мало того — кто-то пустил слухи, что будут разрушать все костелы. Малоземельным крестьянам рассказывают, что у них власть отберет землю, что всех заставят носить красную одежду и хлебать из одного котла похлебку. Появились размноженные на ротаторе листовки против народного правительства. А накануне, под вечер, товарищи узнали: под самым носом у них, на окраине местечка, собирается штаб реакции. Эдвардасу сказал про это с глазу на глаз председатель волостной избирательной комиссии Леонас Виткус, и ему показалось, что Виткус шутит. Какой штаб? Что он, бредит? Но Виткус рассказал Эдвардасу и о том, что в двух деревнях неизвестно кто сорвал плакаты, транспаранты, что даже разгромили избирательные пункты. «Черт знает что такое! Выходит, реакция оживилась и начинает открыто выступать против нас. А мы-то наивно думали: как это может быть, что вредители и диверсанты еще смеют бороться против советской власти в Советском Союзе? У нас вот советской власти еще нет, а реакция уже начинает свою подрывную деятельность. И нам с ней, как видно, еще долго придется возиться», — размышлял Эдвардас.
Андрюс Варнялис, услышав эти новости, прямо-таки загорелся.
— Гады! — закричал он, бегая по комнате гостиницы. — Вы только подумайте, товарищ Эдвардас! Мы полны энтузиазма, нам кажется — все довольны, что пала старая власть, люди только-только свободно вздохнули и теперь решают, как жить дальше, какую избрать власть, — а эти, вишь, свое делают. Скорпионы! — Потом он задумался и добавил: — Но, в конце концов, может ли быть по-другому? Мы не должны быть наивными, товарищ Эдвардас! Больше революционной бдительности! Классовая борьба!
В ночь перед выборами шиленайские активисты начали окружать каменный домик, стоявший на отшибе местечка. «Никудышные из нас с Андрюсом журналисты, если не включимся в это дело», — решил Эдвардас. Собирался дождь, было душно. Домик стоял в большом саду. Прячась в тени деревьев, люди подкрадывались все ближе. Ночь все-таки была недостаточно темная. Хоть окна домика были занавешены, сквозь шторы и щели изнутри пробивался свет.
Эдвардаса беспокоило: что даст эта ночная экспедиция? Кто эти враги, что они здесь делают?
Время, казалось, остановилось. Товарищи прижались к старому тополю, и Эдвардас вдруг подумал, что Андрюс слышит, как бьется его сердце.
Прошел час, а может, и два. Становилось скучно. Кто-то из активистов, лежа на земле, зажег спичку и попытался закурить. Его товарищ, притаившийся рядом, тихо выругался и, наверное, рукой выбил у него спичку. Эдвардас услышал:
— С ума сошел? Заметят…
И правда, их заметили. Наверное, был выставлен наблюдатель — он сильно постучал снаружи в окно и шмыгнул из сада на улицу. У калитки стоял активист — местный гимназист, вооруженный револьвером. Он выстрелил в беглеца, но промахнулся, и тот бросился на другую сторону улицы и скрылся в каком-то дворе. Одновременно с выстрелом в окнах домика погас свет.
Некоторое время вокруг было тихо. Эдвардас, как, наверное, и каждый из бывших здесь, еще четче слышал стук своего сердца. Стало темнее. Предвещая дождь, все гуще обкладывали небо тяжелые тучи. Начало моросить. Все по-прежнему стояли на местах. Домик тоже словно замер.
Эдвардас чувствовал себя очень усталым и, прислонившись к дереву, подремывал. В это время окно домика слегка звякнуло, открылось, и один за другим из него выпрыгнули трое или четверо мужчин. Прижавшись к земле, они побежали прямо к дереву, за которые стояли Эдвардас с Андрюсом. Уже за деревом один из них обернулся. Глаза Эдвардаса привыкли к темноте, и он ясно увидел, что это тот самый, который в ресторане Йовайши угощал своих приятелей «Мартелем». Даже в темноте Эдвардас увидел его наглые глаза и черные усики. А мо