— Да, вас можно поздравить, Эдуард Казимирович, — обрадовался и Котов. — Отлично, отлично! Вы увидите Москву, и я уверен, полюбите ее. Как я за вас рад! Вы там будете чувствовать себя как дома, вот увидите. Поздравляю, поздравляю!
Котов принялся рассказывать, что в первую очередь нужно посмотреть в Москве, а Эдвардас, охваченный волнением, все бегал по комнате, почти не слушал его, обо всем забыв от радости.
Нет, это было невероятное, удивительное, оглушительное известие. Москва! Как о чуде мечтали они о Москве, сидя в заключении, о ней взволнованно рассказывали революционеры старшего поколения, которым довелось там побывать, даже жить или учиться. Трудно было представить, как выглядит этот город, но каждый из них не раз видел на фотографиях Красную площадь с Мавзолеем Ленина среди серебристых елочек, с раскрашенной, как картинка, церковью Василия Блаженного, с Кремлевской стеной, в нишах которой покоится прах выдающихся революционеров. О Москве не раз рассказывал отец, он тоже там жил, но все равно для человека, который не был в ней, Москва казалась невообразимым, сказочным городом.
Да, это была неожиданная и прекрасная новость! Надо обязательно сообщить о ней Эляне! Эдвардас набрал номер, и Эляна сразу же подошла к телефону. Он услышал ее голос, телефон искажал его, но все-таки это был ее голос, Эляны. Голос в телефоне был явно взволнован, и Эдвардас понял — она тоже радуется его словам, она очень, очень ждала его звонка.
— Знаешь, я еду в Москву! — сказал Эдвардас просто, но ему показалось — он закричал так, что даже Котов, сидевший тут же рядом, за столом, поднял голову.
— Когда? — услышал он в трубке.
— Еще не знаю, но скоро, очень скоро. Может, послезавтра, а может, и завтра, — понимаешь, страшно скоро.
Он умолк, ожидая, что ответит Эляна. Но она почему-то не говорила ни слова.
— Ты рада?
— Да, — сказала Эляна, но Эдвардас услышал в ее голосе не радость, а грусть. Или ему только почудилось? Ведь не может быть, чтобы она не радовалась?
— Ты долго там будешь? — спросила Эляна, и Эдвардасу показалось, что ее голос зазвучал еще печальнее.
— Сам не знаю. Наверное, пока не закончится сессия Верховного Совета. Меня посылают корреспондентом. У меня будут дела, понимаешь?
Почему он ей объясняет, как будто нужны какие-то объяснения? Даже смешно! Неужели она недовольна, что он уезжает? Совсем непонятно!
— Но ведь ты довольна, Элянуте, что я поеду?
— Конечно, Эдвардас. Тебе будет очень интересно…
Она сказала эти слова таким тоном, как будто он едет ради удовольствия и совсем о ней забыл. Нет, что ни говори, это несправедливо! Это, наконец, отдает мещанством! Он не мог найти слов, чтобы объяснить, какой редкий случай, какое счастье, как ему повезло.
— Я тебе напишу, обязательно напишу…
— Пиши, я буду ждать, Эдвардас.
Нет, ее голос действительно был не такой, как надо. Что это, в конце концов? Может быть, ей хочется, как говорят, привязать его к своей юбке? Может, она дружбу и любовь понимает узко и глупо, как мещане? Но, в конце концов, она ведь ничего, ничего плохого ему не сказала. Она, как всегда, говорила нежно и просто. Имеет ли право Эдвардас оскорблять ее своими выдуманными упреками? У него для этого нет никаких оснований!
— Мы еще увидимся, обязательно увидимся до поездки, — горячо сказал он. — И я тебе объясню. Я так по тебе соскучился, если б ты знала…
Она ничего не ответила. Может быть, рядом с ней чужой и ей неудобно говорить теплые, ласковые слова? И он не сказал ей то, что так хотелось сказать, — что он ее очень, очень любит.
— До свидания, Эляна, — уже холодно закончил он. — Кстати, сейчас у меня находится наш общий знакомый, подполковник Котов. Ты его помнишь? Он посылает тебе привет…
— Передай ему привет, Эдвардас…
И Эдвардас, весь потный, положил трубку. Из ресторана принесли две бутылки холодного пива.
25
В Центральном комитете, в комнате одного из секретарей, Каролис встретил Ирену. Секретарь сидел за широким письменным столом, унаследованным от раньше помещавшегося здесь министерства иностранных дел, а сбоку от стола сидела Ирена и курила. Подняв густые черные брови, она посмотрела на Каролиса своими темными, живыми глазами, и ее лицо осветилось изнутри радостным светом. «Какая она юная и милая», — подумал Каролис, пожимая горячую ладонь Ирены. Казалось, Ирена хотела сказать ему что-то, но ждала слов секретаря. Каролис снова посмотрел на Ирену и понял, что сам волнуется.
Каролис знал, что секретарь, как и Ирена, участвовал в испанской войне, потом, когда республиканцы были разгромлены, перешел границу Франции, а в последнее время жил в Советском Союзе. Каролис вспомнил, что Ирена несколько раз о нем говорила. Кажется, они с Иреной даже были хорошими друзьями.
Секретарь пригласил Каролиса сесть и, открыв синюю картонную коробку «Казбека», предложил ему советскую папиросу с непривычно длинным мундштуком. Со всех сторон осмотрев папиросу, Каролис затянулся и, улыбаясь, похвалил:
— Хороший табак!
— Да, неплохой, — ответил секретарь и тоже улыбнулся.
Он смотрел на Каролиса, немного прищурив синие глаза. Совсем недавно они обсуждали эту кандидатуру с Иреной; он заинтересовался Каролисом потому, что из каунасских интеллигентов, тем более из профессорских семей, партия не часто получала пополнение. Секретарь слышал, что этот юноша с худым вдохновенным лицом, с зачесанными кверху волосами, которые сейчас он несколько раз пригладил левой рукой, вышел на свободу прямо из карцера, да и в тюрьме хорошо держался. Каролис вопросительно смотрел на секретаря. Непрерывно звонил то один, то другой телефон. Секретарь говорил с комиссариатом, с периферией. Говорил со всеми одинаково, не повышая голоса, но энергично и четко. Наконец он положил телефонную трубку.
— Я хотел с вами познакомиться и побеседовать, — обратился он к Каролису. — Вы знаете, у нас теперь масса работы. Ваш покойный отец…
Снова зазвенел телефон, и Каролис так и не узнал, что секретарь хотел сказать о его отце. Окончив телефонный разговор, секретарь заговорил о другом:
— Мы долго думали, какой участок работы вам поручить. Вы студент последнего курса, правда?
— Да, меня взяли с последнего. В первую очередь мне, конечно, хотелось бы…
— Я вас отлично понимаю: хотелось бы окончить университет. Отгадал? — секретарь снова улыбнулся. — Однако, мой дорогой, существуют эпохи — и мы как раз живем в такую эпоху, — когда жизнью руководит молодежь, не окончившая университетов, но зато, как говорил Максим Горький, прошедшая университеты жизни. Так что с настоящим университетом придется немножко подождать… немножко подождать. Вы со мной согласны?
— Что ж, товарищ секретарь, — серьезно ответил Каролис, — я буду делать то, что поручит мне партия.
— Правильный ответ, — сказал секретарь, — правильный. Между прочим, время такое, что нам, каждому из нас, наверное, придется поработать в разных областях. Не только в тех, которые нам близки. Вы медик, правда?
— Да, я изучал медицину.
— Вы, как мне кажется, неплохо знаете нашу интеллигенцию? Я имею в виду в первую очередь профессуру, потом учителей, актеров, художников…
— Ну нет, вы слишком хорошо обо мне думаете…
— Так или иначе, вы знаете ее лучше, чем я или, к примеру, товарищ Ирена, — сказал он, снова всматриваясь умными синими глазами то в Каролиса, то в Ирену. — А нам как раз нужен такой человек.
Каролис почему-то посмотрел на Ирену, как будто ожидая ее совета. Ирена поняла его мысль.
— Да, я тоже думаю, что вы, товарищ Каролис, в этой области более компетентны, чем я и товарищ секретарь.
— Я буду откровенным, — сказал секретарь и взял новую папиросу. Закурил и Каролис. («Я, наверное, нервничаю, — подумал он. — Куда он, в конце концов, клонит? Что он мне предложит?») — Я буду с вами откровенным, товарищ Карейва. К нам обратился нарком просвещения, просил помощника. В комиссариате теперь, как вам известно, сконцентрировано довольно много учреждений. Он управляет не только всеми школами, начиная от детских садов и кончая университетами, но и театрами, музеями, консерваторией, музыкальными, художественными училищами. Всем. Дел много. И служащих у них, кажется, около четырнадцати тысяч. Это все наша интеллигенция, драгоценные люди. Но вы понимаете, сколько лет их воспитывали в духе клерикализма и даже фашизма… А ведь нашей интеллигенции придется перевоспитаться, понять, какие у нее задачи…
— Ясно, — ответил Каролис. — Одним словом, ждет работа…
— Но это еще не все. Вам известно, что образование в Литве, за небольшим исключением, особенно высшее, до сих пор было привилегией богатых, а не народа. А у нас оно должно сразу стать всенародным. Вы понимаете? Всенародным. И наши высшие учебные заведения должны будут заполнить дети рабочих, крестьян. Насколько это будет возможно, даже с начала учебного года. Вот политика нашей партии в этой области. Потом — мы не можем дальше мириться с тем, чтобы тысячи взрослых людей оставались безграмотными. Придется, как говорят, ликвидировать безграмотность. Вот видите, задача не меньшая, чем построить хорошие фабрики. Я уже не говорю о том, что нам нужны новые театры, музеи, детские сады — все. Мы надеемся, что вы будете хорошим помощником наркому просвещения, что вы справитесь с этими задачами.
— Вы хотите мне поручить сложное и страшно ответственное дело, — сказал Каролис. — Я охотно бы взялся, не боясь его сложности, но все дело в том, что я понятия не имею о просвещении. Я даже не думал, что мне когда-нибудь придется работать в этой области. Нет, я буду плохим работником, товарищ секретарь. И очень прошу вас…
— Товарищ Каролис, — сказала Ирена, — я не хочу вас оскорблять, но должна сказать, что коммунисты так не поступают. Вы боитесь?
Каролис чуть не подскочил на месте.
— Боюсь? Я ничего не боюсь, товарищ Ирена! Я только говорю откровенно! — воскликнул он и замялся, не находя слов. — Одно дело — бояться, а другое — знать, что не справишься…