Женщина вышла.
— Какая хорошая женщина! — сказал Эдвардас.
— Да. Очень. Я же говорила — попадем к доброй лауме.
— И такая смешная, — думает, что мы женаты…
— Знаешь, так неудобно! Я никак не сумела ей сразу сказать…
— Какая разница? Еще интереснее.
— Ты так думаешь? — и Эляна засмеялась.
В это время женщина вернулась с красным халатиком и штанами в руках.
— Вам, наверное, будет в самый раз, — халатик она подала Эляне. — Моя дочь одного с вами роста. Вот, пожалуйста. А я пойду приготовлю что-нибудь горячее. Так и простудиться не долго. Переоденьтесь. А вот это вам, — она дала Эдвардасу штаны и снова вышла.
Эдвардас был такой смешной, когда держал в руках широкие рабочие штаны, что Эляна не выдержала и поцеловала его.
— А теперь не смотри, отвернись, — зашептала она, и Эдвардас почувствовал у самого уха ее горячее дыхание.
Ему тоже захотелось поцеловать Эляну, но она вырвалась.
— Нет, нет, не надо… Еще войдут…
Они быстро переоделись, и обоим стало страшно весело и смешно. Эдвардас заметил, что в углу стоит патефон, и поставил вальс.
— Ты в этих штанах похож на крестьянина, — сказала Эляна.
— А ты в халатике мне немножко напоминаешь мадам Дюбарри.
— А ты ее видел?
— Представляю.
Они обнялись и начали танцевать. Эдвардас через плечо Эляны увидел себя и ее в зеркале. Да, он был похож на крестьянина, а она в этом красном халатике и в шлепанцах, которые все время слетали с ног, казалась еще красивее, еще милее, чем всегда. Эдвардас танцевал босиком.
— Ты хорошо танцуешь, — сказала она. — Я даже не знала, что ты умеешь танцевать.
— Многого ты не знала обо мне, Эляна. Узнаешь больше — увидишь, что я не такой уж плохой. И тогда…
— Что тогда?
— И тогда скажешь: «Как жаль, что я развелась с таким хорошим мужем…»
— Не надо так шутить, — серьезно сказала Эляна. — Помнишь, мы договорились никогда не разлучаться…
— Правда, Эляна. И сегодня первый день, когда ничто, даже дождь и гром, нас не разлучило.
— И еще добрая лауме нас приняла в свою избушку.
Пластинка кончилась.
— Мне не надо бы танцевать, — сказала Эляна.
— Правда, тебе, может быть, не стоило, — сказал Эдвардас. — Но ничего, мы же танцуем только так, чтобы согреться.
Женщина принесла белую скатерть и застелила стол.
— Пожалуйста, пожалуйста, играйте, — сказала она.
— Мы даже танцевали, — сказала Эляна. — Чтобы согреться.
— И знаете, теплее стало. Даже жарко… — добавил Эдвардас.
— Ну и хорошо, — сказала женщина. — А вашу одежду я возьму в кухню, повешу у теплой печки.
— Она удивительная, — сказала Эляна, когда женщина снова вышла из комнаты, — правда, Эдвардас?
— Да. Она удивительная. И ты удивительная. Ты — самая удивительная во всем, во всем мире — в Советском Союзе, в Германии, в Индии…
— Ты же там не был и не видел. Там много прекрасных женщин. Особенно, я думаю, в Индии.
— А ты — самая удивительная, Эляна. Понимаешь? Я говорю серьезно. Я говорю очень серьезно. Я тебя люблю. Если бы ты знала, как я тебя люблю! И мне очень хочется тебя поцеловать.
— Нет, нет, Эдвардас, не нужно!
— Мы ведь муж и жена…
— Тем более. Муж и жена целуются редко. Потому и мы не должны, понимаешь?
Дверь снова отворилась. Хозяйка принесла еду — плетеную корзинку с черным хлебом, масленку со свежим маслом, деревенский сыр с тмином, малосольные огурцы и небольшой глиняный кувшинчик с медом. Потом она ушла и вернулась со сверкающим кофейником.
— Ешьте, гости дорогие, — сказала она, — что бог послал… Знаете, мне так приятно, что вы тут очутились… Муж из Вильнюса вернется только во вторник, и я тут одна как перст…
— Это мы счастливые, что нашли крышу! Не знаем, как благодарить за ваше гостеприимство, — сказал Эдвардас. — А я, признаюсь, проголодался как волк, — добавил он, садясь за стол. — И моя жена, думаю, не меньше.
Эляна посмотрела на него непонятным взглядом — не то осуждая, не то благодаря его за эту маленькую ложь.
— Да, мой муж не может жаловаться на аппетит, — сказала она, как ей показалось — довольно внушительно.
— Молодые люди, — объяснила женщина. — И дорогу немалую проделали.
Вдали снова загремел гром.
— Эдвардас, давай побыстрей поедим и побежим обратно, — встревожилась Эляна. — А то мы и в Каунас сегодня не вернемся. — Она встала из-за стола и подошла к окну. — Видишь, снова собираются тучи.
Вскочил и Эдвардас. Да, за садом, который теперь весь был залит золотым вечерним солнцем, снова медленно поднималась грозовая туча. Отразилась в зеркале и сразу угасла далекая молния, не скоро отозвался гром, далекий и еще совсем неясный.
— Не успеете, — сказала женщина. — В дороге снова попадете под ливень. И куда вам, в конце концов, спешить? Ваши вещи еще не просохли. Поешьте, отдохните. Который теперь час? — спросила она, увидев на руке Эляны часики.
— Скоро шесть, — ответила Эляна.
— Последний пароход отходит в половине восьмого, — сказала женщина. — Ничего не поделаешь, придется ночевать у меня. Что же, прошу. Одному могу постелить на кровати, а другому — на кушетке. Когда к дочке приезжала подруга, они вот так обе и спали.
— Нет, нет, нам нужно домой… — волновалась Эляна.
Но туча угрожающе повисла на краю горизонта — там, далеко за садом, на юго-западе; она росла медленно, еле заметно. Молнии сверкали уже ярче, и гром, как деревенская телега по камням, прокатился по небу.
— Ах, боже мой, как мне нужно домой…
— Что же поделаешь… Завтра пораньше встанете, после грозы погода будет, конечно, хорошая, вот и приедете…
— Я думаю, хозяйка права, — сказал Эдвардас голосом, не допускающим возражения. — В редакции мне нужно быть только вечером, значит, впереди у нас целые сутки… А тебе не так уж важно…
Эляна с искренним укором посмотрела на него, но Эдвардас сидел за столом серьезный, нахмуренный, он намазывал на хлеб масло, резал сыр и смотрел, как Эляна наливает ему из кофейника горячий кофе, а потом из маленького кувшинчика — молоко. Теперь он был похож на главу семьи, который, хочешь или не хочешь, должен сам решать все семейные проблемы.
— Ну и хорошо, — сказала хозяйка. — Пожалуйста. Я сплю в том конце, самой будет спокойнее, когда знаешь, что дома живой человек.
Когда хозяйка вышла, Эляна вскочила со стула, подбежала к Эдвардасу, схватила его обеими руками за уже немного просохшие растрепанные волосы и тихо заговорила:
— Как ты смеешь?! Как ты смеешь, я тебя спрашиваю?! Как это мы будем спать в одной комнате? Что ты придумал?
— Ничего я не придумал. Мы — путники, застигнутые бурей. Ты будешь спать в кровати, я — на кушетке. Или наоборот. Выбирай. Вот и все.
— Ну, смотри у меня! — грозно сказала Эляна и крепко его поцеловала.
Гром загремел ближе. В комнате становилось все темнее. Казалось, уже настал вечер, один из тех осенних вечеров, когда солнце быстро гаснет, хмурое, мрачное небо опускается до самой земли и идет дождь — назойливый, однообразный, скучный до отвращения, до зубной боли. Но на дворе еще было лето, в боковом окне на север синело небо и виднелись стволы сосен, облитые золотом солнца, хотя яблони уже метались под порывами ветра, ероша мокрые листья, и яблоки начали падать с деревьев.
Наверное, этот день так и кончится. А завтра с самого утра они пойдут через лес на пристань и вернутся в Каунас.
— Если ты сердишься, я с тобой больше не буду разговаривать, — сказал Эдвардас.
Кушетка была короткая, лежать, согнув ноги, не особенно приятно, но он вспомнил тюремные нары и улыбнулся в темноте. Хорошо бы всю жизнь пролежать так удобно, на белоснежной простыне, под легким одеялом! Как мало нужно человеку и как быстро он становится счастлив! И как быстро перестает он ценить это счастье!
Довольно долго на севере, у Немана, еще сверкали зарницы, но теперь их уже не было видно. Сквозь занавески лился в комнату звездный свет, — а может быть, это взошла луна. Воздух был прозрачный и удивительно легкий, он струился из открытого окна, и казалось, в крови еще сверкают отблески угасших молний. Совсем не хотелось спать. Пахло озоном, пахло яблоками из сада, жидкая сосновая смола была разлита за окном. Эляна ничего не ответила Эдвардасу, и ему показалось, что она обиделась. Но вдруг его снова охватила радость. «Она тут, — подумал он, — рядом, теплая, удивительная, таинственная, непостижимая и такая близкая».
— Мне немножко прохладно, — услышал он. — Я все-таки прикрою окно.
Он повернул голову. Эляна стояла перед зеркалом и, кажется, поправляла волосы. «Что она может видеть в зеркале?» — подумал он. Она была вся белая, а может быть, розовая, как цвет яблони. Эдвардас встал и подошел к ней. В мерцающем свете он увидел в зеркале смутное ее отражение. Он обнял ее сильными руками. Она повернулась к нему, удивительно, неизъяснимо милая, и у него закружилась голова. Ему было немного стыдно, но когда он понял, что Эляна не отстраняется от него, а прижимается еще крепче, он поцеловал ее в губы, потом поднял и понес туда, где она раньше лежала. Теперь он перестал думать, он только слышал свое и ее сердце, и это было так ново, неожиданно, неведомо, что перед этим потускнело все, что он чувствовал раньше, звезды за окном вспыхнули теплым пламенем, и он увидал зрачки ее глаз. Никогда ни одна женщина не была так близка и дорога ему.
32
Эляна жила в волшебном, заколдованном мире. Она ходила по комнатам, долго стояла перед зеркалом, и ей было странно, что эта синеглазая белокурая девушка с загорелыми руками — она сама… «Нет, нет, — думала Эляна, — не может быть…» Ведь он целовал эти глаза, и губы, и волосы, и грудь. Его руки обнимали эту тонкую, может быть слишком тонкую, талию. Тело еще чувствовало его ласки, голова кружилась от невиданного счастья. Эляна улыбалась, разглядывая себя. И как удивительно — ведь никто в мире не знает, что́ случилось в воскресенье! Может, кое о чем догадывалась только добрая лауме, больше никто. В понедельник они с Эдвардасом проснулись поздно. Она, правда, открыла глаза гораздо раньше, и ей страшно хотелось поцеловать его — в шею, в висок, в губы, — но она не смела пошевелиться: пусть поспит еще хоть десять, хоть пять минут! Наконец Эдвардас тоже проснулся и улыбнулся удивленно, словно впервые увидел Эляну, — в его глазах еще были темные тени ночи, — и снова прижал ее к себе. А в окна уже смотрело солнечное утро, и Эляна сказала: