— Сталкиваясь с людьми, мы должны объяснять, — говорил дальше Йовайша, — что большевики недолго будут буйствовать в нашей стране, что война неизбежна. Кого только можем, будем привлекать на свою сторону. А всяких местных коммунистиков и еврейчиков надо брать на заметку. Когда придет решающий час, они ответят за свои преступления. Как ответят? Очень просто. Лучший ответ им будет тот, который в Германии уже дал Гитлер: пуля в лоб — и в яму. Пусть они не думают, что мы с ними будем церемониться.
С последними словами Йовайши Доленга чуть не подпрыгнул от радости. Ведь Йовайша угадал его мысли! О, как будет приятно вывести на базарную площадь и поставить к стенке сукиного сына Виткуса, из-за которого ему теперь приходится прятаться! Неужели Виткус его пощадит, если где-нибудь встретит? Как собаку убьет. Но и его самого еще ждет собачья смерть. Или с каким наслаждением он сам, собственными руками, ликвидировал бы такого негодяя, как Стримас! И евреев, да, этих мерзавцев (хотя Доленга не мог вспомнить, что они ему плохого сделали), и их надо приструнить. Да, Йовайша — голова! Сразу видно, у кого ум и кулак!
Доленга видел, как при последних словах Йовайши загорелись глаза бывших полицейских, как беспокойно заерзал на месте Казакявичюс. Рядом с Доленгой странно захихикал Зупкус, — было неясно, обрадовали или напугали его слова Йовайши.
Йовайша кончил говорить. Вытащив из кармана платок, он тонкими, длинными пальцами утирал вспотевший лоб и руки. Красноватый свет керосиновой лампы падал на него, и Доленге померещилось, что у Йовайши руки в крови. Стало немного жутко. Когда Йовайша спросил: «Может, будут вопросы?» — некоторое время все молчали. Потом поднялся младший сын Раугалиса, насколько помнит Доленга, его звали Зенас.
— Вы говорили, — смело сказал он, — что вся наша надежда на Гитлера. Но мы знаем, что он захватил нашу Клайпеду. Даст ли он Литве свободу? Это один вопрос. И второй. С коммунистами идет большая часть населения Литвы. Придется их всех расстрелять?
Вопросы прозвучали смело и нагло. Все ждали ответа Йовайши. А Йовайша сидел в конце стола и смотрел на парня тем же мрачным, усталым взглядом, и трудно было понять, что он думает. Больше вопросов не было, и Йовайша снова встал, начал объяснять глуховатым, усталым голосом. Он объяснял долго, твердя все то же: Гитлер, конечно, разгромит большевиков, а уже дело самих литовцев позаботиться о своей судьбе; если литовцы помогут Гитлеру создавать новую Европу, то и он, мол, не сможет не признать за ними права и т. д. и т. п. В объяснениях Йовайши все почувствовали что-то запутанное, но никому даже и не хотелось, может быть кроме этого единственного парня, узнать о планах Гитлера в отношении Литвы. На второй вопрос Йовайша ответил, что он сомневается, так ли уж много людей в Литве верит большевикам. Ему кажется, что большевики своими красивыми обещаниями, конечно, многих соблазнили. А насчет счетов — конечно, придется свести счеты с самыми горячими сторонниками большевиков, «а другие испугаются и сами падут перед нами на колени и попросят прощения», — сказал Йовайша. Йовайша еще добавил, что мысли, которые высказал этот юноша, показывают, что большевистские идеи отравляют даже лучшую часть патриотической молодежи. Если он узнает, что такие настроения проникают глубже в среду борцов против большевизма, то он подумает, какие меры нужны, чтобы их подавить.
Сверкнув холодными глазами, Йовайша снова сел.
В избе чувствовалась некоторая разрядка. Все уже дурили, разговаривали друг с другом. Поднялся и Йовайша. Он подошел к Доленге, подал ему руку и спросил, как он поживает. Доленга коротко рассказал, как он убежал из Шиленай. Оказывается, Йовайша знал обо всем этом довольно подробно, но долго ничего не слышал о дальнейшей его судьбе. Он хотел поговорить с Доленгой наедине, и они отошли в сторонку.
— А как ты думаешь, кто все-таки выдал? — спросил Йовайша.
— Не знаю. Но владелец магазина и этот хуторянин вообще держали себя крайне глупо. Наверное, на их след напал Виткус со своими помощниками.
— Да, Виткус в Шиленай делает что хочет, — тихо проговорил Йовайша. — Я даже думал…
— Мне кажется, господин начальник, — сказал Доленга, внутренне содрогаясь, — теперь для этого самое время.
Прищурив глаза, Йовайша долго смотрел на Доленгу, что-то напряженно прикидывая, потом, пожав ему руку своей влажной крепкой ладонью, сказал:
— Это дело нам еще придется хорошенько обмозговать.
— Слушаюсь, господин начальник! — бледнея, ответил Доленга, но голос его не дрогнул. — Если придется…
34
В просветах туч все чаще голубели куски чистого, словно умытого, неба. Еще не кончилось лето, но уже чувствовалась и осень: воздух стал прохладнее, трава местами пожелтела, и на деревьях в саду налились поздние яблоки и груши, под листьями засинели сливы. Взошло солнце, и все засверкало, ожило. Заблестели лужи на дворе поместья, капли дождя на ветках, посветлели окна батрацкой, и радостно засияли глаза людей, собиравшихся у помещичьего дома. Приехавшие вечером землемеры еще спали, но люди в прошлую ночь не смыкали глаза, они были охвачены беспокойством, всем казалось, что, пока землемеры спят, случится что-то непоправимое и они сами будут виноваты, что проспали.
Пранас Стримас подошел к помещичьему дому.
— Ну что, мужики, землю будем делить? — весело спросил он, увидев в толпе Белюнаса, Билбокаса и других членов земельной комиссии.
— А что, — хитро подмигнув, ответил Белюнас, — Литва же советская, как-то и неудобно оставлять поместья целыми. Говорят, в Советской стране поместья уже не в моде. Правду говорю? Как ты там, в Москве, слышал?
— А наш барин-то растаял, только его и видели, — сказал дед Билбокаса, маленький седой человечек, опираясь обеими руками на суковатую яблоневую палку — он только недавно встал после болезни.
— Ха-ха-ха! — засмеялись люди.
— Только вот землемеры у нас какие-то баре, любят подольше поспать, — заметил кто-то, и снова все засмеялись.
— Ждем людей из волости, — добавил младший Билбокас. — Говорят, доктор Виткус приедет.
— А, Виткус, верно, — подтвердил и Стримас. — Он же председатель волостной земельной комиссии.
Солнце поднималось выше, день становился по-летнему жарким. Собиралось все больше народу. Не только батраки Скардупяйского поместья, но и бедняки из Лепалотай, Трибарчяй и других окрестных деревень сегодня спешили сюда — приехавшие из Каунаса землемеры должны были разделить и поместье Карейвы, и землю, отрезанную у местных кулаков.
Во двор поместья вкатилась бричка, запряженная пегой лошадкой. Это была та самая бричка, на которой Антанас Стримас когда-то привозил из Шиленай двух приятелей — Эдвардаса Гедрюса и Андрюса Варнялиса. Антанаса в Скардупяй уже нет, он уехал учиться в Каунас. Сейчас из брички вышел врач Виткус. Никто здесь еще не забыл той ночи, когда Пранас Стримас привез его к рожающей жене только что умершего Виракаса. Жители поместья уже знали, что Виткус сам был родом не из помещиков или кулаков, а из бедных, что он простой, добрый человек, хотя и кажется порой мрачным, даже сердитым, и это создало ему хорошую репутацию не только в Скардупяй. Все смелее стали приходить к нему в местечко женщины с разными недугами, они несли и вели к нему больных детей, и очень часто доктор, узнав, что пациентки нищие, не только не брал денег, но еще из своего кармана давал на лекарства. Несколько раз он был и в Скардупяй и сам говорил жене, что тут у него есть хорошие друзья.
Комиссия собралась в столовой помещичьего дома. Батраки Билбокас и Белюнас, а также бедняки Драугялис и Гайлутис, входя в комнату и увидев там большой ковер, который Стримас велел положить в этот день «для торжественности», долго вытирали ноги. Им страшно хотелось курить, но они стеснялись и ждали, когда закурит Виткус или Стримас. Но, как нарочно, ни один из них не курил. Каким порядком делить землю, много раз уже было говорено еще перед возвращением Стримаса из Москвы. Людям уже снилась та земля, они делили ее, советовались, кто и какие получит участки. И вот этот день настал! Все ждали и не могли дождаться, когда землемеры кончат завтрак. Наконец дверь отворилась, и вошли два землемера, покуривая сигареты. Тут закурила вся собравшаяся раньше компания, и столовая Карейвы сразу наполнилась густым дымом.
Землемеры рассматривали разложенный на столе план поместья.
— Значит, поместье принадлежало тому Карейве, что в Каунасе держал представительство автомобилей? — спросил один из них, тощий, седой, длинноносый.
— Вот-вот, этому, — одновременно ответили Билбокас и Белюнас.
— А его самого тут нет? — спросил тот же землемер.
Собравшиеся засмеялись.
— Ищи ветра в поле… — сказал Драугялис.
А Гайлутис высоким, бабьим голосом добавил:
— А кто его знает, может, он у этого своего Гитлера, как люди говорят. Да ну его, обойдемся…
— Что же, будем без него мерить? — спросил другой землемер, помоложе.
И старший согласился:
— Как будто бы…
Все вышли во двор.
Винцас Белюнас и Микас Трячёкас страшно обрадовались, когда младший землемер предложил им все время быть неподалеку, и они шествовали по двору, таща на себе инструменты. Следом за ними, разговаривая, шли члены комиссии и землемеры, а дальше толпой валили взволнованные крестьяне — мужчины, женщины, дети.
За поместьем, на пригорке, землемеры установили теодолит и принялись за работу.
— Бабы, мужики! — закричал Гайлутис, подбрасывая фуражку кверху. — Скоро отрежем первый кусок пирога! Валио! Валио!
Его клич подхватили другие.
— Но-о-о, Сивка, — понукал старик Трячёкас, с трудом поспевая за плугом, который легко тащила по поверхности земли кобыла. — Но-о-о, видишь, что тут делается!
Сивка кивнула головой, как будто соглашаясь. Она радостно взмахнула хвостом, отгоняя слепней, и протяжно, звонко заржала.
— Стойте, стойте! — бежали от поместья девушки. — Лошадь цветами украсим!