езоговорочно принял как свое кровное дело и в чем я никогда не сомневался? Люди стареют, теряют силы и утрачивают иллюзии, но они не могут отрицать, что мир становится лучше. Лучше, потому что умудренней. Умудренней, потому что мерится опытом надежд и разочарований. Приветствую тебя, мудрость, приходящая последней, но не под конец!
6
Чем ближе к центру, тем дольше они простаивали на перекрестках. Томаш невольно следил за сменой огней в светофорах и радовался, когда красный свет задерживал их, отсрочивая сцену, о которой он думал с той минуты, когда Ондрей позвонил ему вчера вечером и взволнованным голосом сообщил, что генеральный директор Хорват пожелал вручить ему золотой значок.
«Я приеду за тобой, — сказал Ондрей. — Хорват отвел на тебя тридцать минут. Я рассказывал ему о твоем институте, и он хочет тебя принять».
«Бирош знает об этом?» — спросил Томаш.
«О чем? — В голосе Ондрея послышались раздраженные нотки. — О чем это должен знать Бирош?»
«О награждении», — сказал Томаш и только тут понял, что допустил бестактность: можно было предвидеть раздраженную реакцию Ондрея на имя своего преемника. Не следовало вообще упоминать Бироша, однако после их последнего разговора ему было далеко не безразлично, кем он был представлен к награде — руководством завода или нет.
«Ты думаешь, Хорват отвечает за свои решения перед директором предприятия? — сказал Ондрей. — Не трусь, все в порядке. Если я что беру в свои руки, тут всегда порядок».
«Да, полный порядок», — сказал Томаш.
Когда он положил трубку, Вера стояла у него за спиной; по-видимому, она слышала часть разговора. Она обхватила его за плечи. На мгновение он потерял равновесие, пошатнулся, сделал несколько шагов назад.
«Потише, — сказал он. — Ты меня свалишь».
«Я рада», — сказала Вера.
«Чему ты рада? — Он посмотрел на нее. — Что я получу эту железку? Меня это не волнует. Ни значки, ни дипломы».
«Тебя это уже не волнует или еще не волнует, доцент Главена?»
«Моя жизнь еще впереди, — ответил он. — Еще не волнует».
«Если бы ты не был таким юным, я бы тебя соблазнила», — засмеялась Вера.
Он хотел ее поцеловать, но она уклонилась.
«До завтра, — сказала она. — Ты должен это заслужить. Подарки ко дню рождения тоже надо заслужить».
Томаш разом отрезвел и сел в кресло.
«Что у нас на ужин?» — спросил он.
«Наконец-то разумный вопрос, — сказала она. — Ничего».
«Ну что ж, будем смотреть в пустоту, — сказал он. — В пустоту с пустым желудком и с пустой головой».
«Это великолепное чувство, — сказала Вера, — когда томасальваэдисон ощущает пустоту своей головы».
«Пожалуй, я поем хлеба с мармеладом». — Томаш встал и пошел на кухню. Он повернул выключатель, в лампе сверкнуло — и вся квартира погрузилась в темноту.
«Что случилось?» — послышался голос Веры.
«Не знаю, — сказал он. — Выбило пробки. Наверное, перегорела лампочка».
— Знаешь, что мне сказал Хорват? — услышал он голос Ондрея. — «Ежели этот Главена так хорошо работает, может быть, стоит его институт перевести в прямое подчинение?» Ты как на это смотришь? Не здорово ли?
— Нет, не здорово, — ответил Томаш.
Он представил себе просторный кабинет с алюминиевыми жалюзи и полированной мебелью. Представил себе широкий стол в паутине телефонных проводов, шелест климатизационного оборудования.
«Рад видеть вас», — скажет ему мужчина с густыми черными бровями и короткой кудрявой шевелюрой.
«Это он, товарищ генеральный директор, — торжественно провозгласит Ондрей, — Доцент Главена, о котором я вам рассказывал. Сегодня ему стукнуло пятьдесят».
«Ага, значит, сегодня ему стукнуло пятьдесят, — скажет Хорват. — А непохоже, что ему пятьдесят».
Он нажмет кнопку, бесшумно откроется дверь, и войдет стройная девица в оранжевом платье.
«Где у нас этот самый значок, Манон?» — спросит он.
«В сейфе, — ответит девица. — Значки в сейфе».
«Принесите его нам, Манон. В дипломе нет орфографических ошибок?»
«Нет, — скажет девица. — Текст проверял товарищ Чернок».
«Ну, тогда все в порядке», — скажет Хорват и встанет.
Девица вернется с двумя футлярами. Первый в виде цилиндра, покатится по столу, к телефонам. Второй, маленькую коробочку, она откроет: там засверкает золотой значок.
«Дорогой наш доцент, — тепло скажет Хорват. — Я рад пожать вашу руку и пожелать крепкого здоровья. Примите нашу признательность».
Он возьмет из рук секретарши малый футляр, вынет из него значок и приколет его Томашу на лацкан пиджака.
«Отлично, — скажет Хорват. — Сидит как влитой. Прошлый раз я прикреплял серебряный значок одной гражданке, — он повернется к Ондрею, — и сломал иглу. Пришлось заменить. Ведь значок без иглы уже не значок».
«Скажи что-нибудь, — ткнет его в бок Ондрей. — Поблагодари».
«Манон, — скажет Хорват, — принесите нам чего-нибудь».
Они усядутся в глубокие кресла, и девица поставит перед ними рюмки с коньяком.
«Будьте здоровы, — скажет Хорват, и они чокнутся. — Вы с нами не выпьете, Манон?»
«Будьте здоровы, — скажет девица. — Мне нельзя».
«Не хочет пить, — скажет Хорват. — Уже месяц не берет в рот спиртного. Что с вами, Манон?»
«Ничего», — ответит девица и удалится.
Хорват проводит ее взглядом, а когда за лей закроется дверь, скажет:
«Надеюсь она не это… того… Сейчас так сложно найти секретаршу».
«По крайней мере красивую секретаршу», — скажет Ондрей и громко засмеется.
«Простите, — скажет Хорват. — Но мы забыли нашего юбиляра. Можно вас кое о чем спросить?»
Томаш молча кивнет.
«Я совсем не знаю вашего института, — скажет Хорват. — Не могли бы вы мне о нем что-нибудь рассказать?»
«Рассказывай, — ткнет его Ондрей. — Не спи. Не сиди как пень. Пятьдесят бывает раз в жизни».
«Всех нас это ожидает, — скажет Хорват. — Вы не огорчайтесь».
Он встанет и нажмет кнопку. Войдет девица с бутылкой.
«Налить еще?» — спросит она.
«Из министерства не звонили, Манон?» — глянет на нее Хорват.
«Не звонили», — скажет девица.
«Тогда налейте». — Он протянет ей свою рюмку.
«Вас действительно зовут Манон?» — спросит Ондрей.
«А что?» — Девица закраснеется.
«Оставь ее, — скажет Хорват. — Она не виновата, что ей дали такое имя».
Девица снова удалится, и Хорват повторит свой вопрос:
«Что вы там придумали, уважаемый доцент? Что вы там изобрели в этом вашем институте?»
Зазвонит телефон. Хорват поднимется с кресла, подойдет к столу.
«Кто звонит? — Он поднимет трубку белого телефона. — Скажите, что меня тут нет, Манон. Ясно? Меня вообще тут нет».
Меня вообще тут нет, думает Томаш. Нет кабинета с полированной мебелью, глубокими креслами с обивкой цвета корицы, нет недопитой рюмки на стекле, прикрывающем журнальный столик, нет ни Хорвата, ни Манон.
— Ондрей, в самом деле нельзя остановить? — говорит он умоляюще.
— Сейчас? — Ондрей скалит на него зубы.
— Мне нехорошо, — говорит Томаш и действительно чувствует дурноту; на лбу у него проступает испарина, в ушах гул.
— Не надо было пить с утра пораньше шампанское, — говорит Ондрей. — День только начинается.
Все только начинается, приходит на ум Томашу, и он вдруг чувствует в себе силу, неведомую отвагу, которая позволяет человеку смотреть на себя в зеркало и обнаруживать, что у него кривой нос и оттопыренные уши. Нет, мне еще не конец, от меня еще может быть прок. Я могу быть полезен и ощущать, что хоть что-то сделал не только для себя. Открыто признать свое поражение и снова выйти на поле боя, но уже не один и не закованный в броню иллюзорной веры в собственную непобедимость. Он пришел на аукцион распродавать свои регалии. Никто их не покупает, однако все слушают. Раз. Два. Три. Никто не даст больше? Никто не набавит цену? Тогда еще раз: три. Никто не даст больше? Никто не набавит цену? Тогда еще раз: три. Бирош разорвал его заявление. Бирош оставил ему надежду. Верит ему. Доверие — хорошая вещь. Доверие — это лучшая вещь на свете.
«Татра-603» резко тормозит и останавливается перед высоким зданием генеральной дирекции.
— Вот и приехали, — говорит Ондрей, выходя из машины. — Тебе уже лучше?
— Мне хорошо, — отвечает Томаш.
— Отлично, — говорит Ондрей и смотрит на часы. — Мы точны. Хорват любит точность.
— Ондрей, ты не обидишься на меня, если я не пойду с тобой наверх? — Томаш говорит это решительно, ровным голосом, глубоко вдыхая холодный воздух.
— Не будь мальчишкой, — говорит Ондрей. — Ты же не хочешь попасть в смешное положение?
— Я не хочу попасть в смешное положение, — говорит Томаш. — Я говорю это серьезно.
— Все готово. Хорват тебя ждет. — Ондрей хватает Томаша за рукав.
— Я все взвесил. Не переубеждай меня. Это не поможет. Будь здоров.
— Ты правда хочешь уйти?
— Не сердись на меня, Ондрей.
— Что я скажу наверху?
— Что-нибудь придумаешь.
— Мне нечего придумывать.
— Тогда скажи правду.
— Томаш! Я всего от тебя ждал, но такое — даже при величайшей охоте я такое понять не могу.
— До свидания, Ондрей.
— Тебя не подвезти? — Ондрей локтем опирается на крышу машины, как будто ему необходима сейчас опора, не то он вот-вот рухнет на мокрый тротуар.
— Нет. Я пойду пешком. До свиданья.
Быстрым шагом Томаш удаляется от высокого здания. Надо бы купить лампочку, вспоминает он. Заходит в универмаг. Его окутывает горячий воздух и поглощает толпа. Он теряется на бегущем вверх эскалаторе. Это тоже подъем, но уже не в шаткой корзине воздушного шара, который каждую минуту может сплющиться. Лампочки продают на самом верху, и он уже видит люстры и лампы, среди которых чувствует себя пловцом в звездном океане. Лента эскалатора кончилась, вытолкнув его на твердую почву пола, а ему все кажется, что он возносится ввысь и свет звезд слепит его глаза.
Перевод Н. Беляевой.