«Стоит только брызнуть дождю — и трамваи уже не ходят!» «Пришлось ждать в подворотне, пока дождь немного схлынет». Или что-нибудь в этом роде. Сотни оправданий. Сотни отговорок и причин для неудовольствия. «Черт бы побрал такую погоду». Плохо, что сушь, плохо, что мокредь. Человеку не угодишь. Дружки мокрогубые. Андрей, Богуш, Владо… Дамиан… В памяти они выстраиваются по алфавиту. Замыкающий — Цирил… Дружки мокрогубые, а в горле у них пересохло. «Выпьем, ребята, поднимем чаши до заоблачных высей». Как патетически звучат тосты. «Впереди у нас вся жизнь». А кроны — последние. Утро. Что будет утром? Утром будет черствый рогалик. До утра далеко. Вечерами начинается головоломный бег. По вечерам мы убегаем от утра, словно боясь его, но у него для нас всегда припасены сюрпризы. Сегодняшнее утро лучше вчерашнего и хуже завтрашнего. Мы молимся утру. Мы призываем его, как выбившиеся из сил путники, и возлагаем на его алтарь последнюю мелочь, отложенную на трамвай. В конце концов, трамваи все равно ведь не ходят. Девчата даровые, за так. «Еще литр, пан шеф». Лучше всего выспишься в чужой постели.
— Вставай, дорогой.
Жофи срывает с меня одеяло.
Я потягиваюсь, зеваю и подхожу к окну.
— Знаешь, о чем я думаю?
— Я уже приготовила завтрак.
— Я думаю о саде Кошляка.
— Тебе абрикосового или клубничного джема?
— Такой дождь для него просто благодать. Другим неприятность, а этому черту все удача. Поливать не надо.
— Павол!
— Да?
— Павол Самель, ты слушаешь меня?
— Я слушаю тебя, Жофи.
— А что, если мы поженимся?
Она смотрит на меня взглядом, которого я не понимаю.
— Ты хочешь замуж?
— Дождь-то какой припустил.
— Ты в положении?..
— Если ты купишь кольца по триста пятьдесят крон, этого будет достаточно.
— Ради бога, скажи, ты в положении?..
— С чего бы, а?..
— Девочка, я тебя не понимаю. В твоих настроениях я разбираюсь еще хуже, чем во всех этих «ерах».
— Ты сделаешь, о чем я говорила?
— Я не люблю ходить по учреждениям.
— Возьми зонтик.
— В прошлый раз я не мог его открыть. Сошел с трамвая и не смог его открыть, хоть тресни.
Мы завтракаем. Чай — кипяток, но я торопливо глотаю его, чтобы поскорее убежать.
— Ты никуда не собираешься?
— У нас будет собрание.
Стоя перед зеркалом, Жофи расчесывает светлые волосы, закрывающие ей голые плечи.
— Сегодня вечером я приду с букетом.
— Вроде как жених?
— Как жених.
— Я надену кружевное платье.
— Зеленое?
— Нет, синее. Ты прекрасно знаешь, что у меня нет никакого зеленого платья.
Передо мной сияет радуга. На дворе дождь, а мне нужно быть осторожным и не задеть радугу, на которой висят бумажки: «Осторожно, окрашено».
— Не уходи.
— Ты хочешь, чтоб я еще побыл дома?..
— Ну хоть немножко.
Бывают такие безмятежные солнечные дни, когда Жофи не отпускает меня на работу и после завтрака мы возвращаемся в постель. А затем я, как провинившийся школьник, с пылающими ушами, сдавленным от стыда голосом бормочу жалкие слова, придумывая что-то в свое оправдание. Вот и сейчас, когда я поднимаю трубку ненавистного телефона и набираю номер Ренаты, меня обдает жаром.
— Это я…
— Да, я узнала вас по голосу.
— Я забыл предупредить вас вчера, что сегодня утром мне нужно пойти к зубному врачу.
— Это срочно?
— Я останусь без коронки.
Никакой коронки у меня, разумеется, нет, но не станет же Рената заглядывать мне в рот!
— Звонил Бухала.
— Ну и что?
С какой стати она докладывает мне об этом? Бухала звонит чуть ли не каждое утро. Все торопит, напоминает, велит сделать. Страка имел обыкновение все его распоряжения записывать на длинные узкие бумажки, вроде ресторанных счетов, и тут же созывал совещание. Он ничего не любил откладывать на потом, и все распоряжения сверху приводились у нас в исполнение с точностью до одного часа.
— Бухала вызывал вас.
— Меня?
Странно. Он всегда принципиально обращался исключительно к директору, а после его смерти — к Рауху.
— Бухала вызывал вас к себе.
— Прямо сейчас?
— Прямо сейчас. Я так и сказала, что вы уже едете.
— Черт возьми!
Я кладу трубку и смотрю на Жофи.
— Что-нибудь случилось?
— Меня ждут в главном управлении.
— Скажите пожалуйста, какой он стал важный! Какой уморительно важный!
Я стою на трамвайной остановке и провожаю взглядом водяные потоки, несущиеся по желобам рельсов.
6
Главное управление размещалось в новостройке, куда переселилось всего полгода назад из временных деревянных бараков в предместье. Современное воздушное здание, представляющее собой легкую алюминиевую конструкцию с огромными окнами чуть ли не от пола. Лифт до сих пор не работает. Ждут какое-то особенное заграничное пневматическое оборудование. Поэтому на пятый этаж я поднимаюсь по широкой лестнице пешком.
Секретарши на месте нет. Я выглядываю в коридор и, поколебавшись, стучу в деревянную раму обитой двери кабинета Бухалы. Кабинет невероятно маленький, намного меньше секретарской нашей Ренаты.
Не выпуская из рук телефонной трубки, Бухала кивает мне, указывая на ярко-зеленое кресло, стоящее против него возле маленького круглого столика. Он бесконечно долго говорит по телефону, точнее, слушает, поддакивая кому-то, и мне становится неловко.
— Я подожду в секретарской.
— Нет, нет, сидите, — останавливает он меня, закрыв ладонью мембрану и не прерывая разговора. — Я сейчас кончу.
Я перевожу взгляд на свои часы и слежу за секундной стрелкой, которая перемещается невероятно медленно. Проходит еще пять минут, вдруг Бухала неожиданно заканчивает разговор решительным «до свиданья» и с громким стуком кладет трубку.
— Очень хорошо, что вы пришли, — приветствует он меня и протягивает из-за стола руку.
— Меня задержал дождь, — бормочу я в свое оправдание и тут же спохватываюсь, что выгляжу смешно: здесь-то, в управлении, не считают время на минуты, и кто может знать — явился я сюда из типографии или откуда-нибудь еще.
— Мне нужно серьезно поговорить с вами, — начинает он, закуривая.
— О нашей типографии?
— Вот именно. Мне известно, вы в курсе всех дел.
Не догадываясь, куда он клонит, я осторожно замечаю:
— Разумеется, но, к сожалению, сейчас я не захватил с собой никаких документов.
— Я имею в виду не цифры, а людей. Короче, что там у вас сейчас происходит?
— Вводятся новые порядки.
— Вам это нравится?
— Да кто его знает…
Так. Значит, Бухала собирается что-то выведать у меня. Однако насколько я могу быть откровенным? Они с Виктором Раухом уже не один год ездят вместе на рыбалку. Приятели. Что, если это ловушка и завтра все станет известно Рауху? Говорить правду рискованно. И кто его знает, что бы хотел услышать от меня Раух?
— Неопределенность положения руководства типографией не может продолжаться вечно, — внушительно произносит Бухала и выпускает облачко дыма.
Я рассматриваю картину в простой серебристой раме. Цветная репродукция пейзажа с избами, крытыми гонтом. В небо поднимается орел и уносит в когтях овцу.
— Нравится?
— Картина?
— Да, картина.
— Я не разбираюсь в живописи.
— А я рисую на досуге.
— Это ваша картина?
— Нет. Я нарисовал бы иначе. По-моему, в овце мало драматизма.
— Пожалуй.
— Но овца всегда овца.
Бухала громко хохочет, но тут же становится серьезным, лицо его обретает выражение чиновничьей жесткости.
— Ну и каково ваше мнение обо всем? Пусть все идет, как идет?
— Думаю, это вопрос времени. Раух дает понять, что все дело за приказом, который закрепит фактическое его положение.
— Вот что, товарищ Самель. — Бухала наклоняется ко мне и продолжает, перейдя на «ты»: — Чтоб ты знал: я Рауха уважаю. И люблю. Но, по-твоему, правильно ли было б в нынешней ситуации делать его директором?
— Тебя не устраивает Раух?
Я не скрываю, что удивлен позицией Бухалы.
— А тебя устраивает?
Это что, провокация? Я растерянно молчу.
— Говори же.
— Кого трогает, что я думаю?
— Учитывая сложность происходящего, я предпочел бы работать с человеком, не обремененным тяжелой наследственностью прошлого.
Мне прекрасно известна биография Рауха. Она зачитывается почти на каждом ежегодном отчетно-выборном собрании. Все в ней прямолинейно и ясно. До того как он стал заместителем директора, заведовал у нас же отделом кадров. Всегда на переднем крае. Как и сейчас.
— Что-нибудь обнаружилось в его анкете?
— Нет.
Бухала снова доверительно склоняется ко мне:
— На руководящей работе нам нужны люди без груза прошлого.
— Но людей без прошлого нет.
— Мне приходится быть предусмотрительным. Не думай, я не все одобряю, что нынче делается. Только пока что лучше помалкивать. Выждать какое-то время. Будь сейчас нормальная обстановка, я без колебаний предложил бы Рауха. Но поди предугадай, как это будет расценено завтра!
— Я хотел бы знать, — немного осмелев, спрашиваю я, — Раух не устраивает главное управление справа или слева, а, товарищ Бухала?
— Я-то воображал, ты более понятливый. Он может не подойти как справа, так и слева. Потому-то я и не могу его выдвинуть. В его же собственных интересах.
— И в твоих.
— Не отрицаю. Только мои интересы тесно связаны с общенародными. Поэтому директором будешь ты.
— Я?! — Я даже задохнулся. — Ты всерьез?
— Серьезней и быть не может.
— А если я откажусь?
— Мы рассматриваем это как партийное поручение.
— Да у меня ни данных для этого, ни опыта.
— Приобретешь.
— Сам же говоришь, что ситуация сложная.
— Мы тебе поможем.
Так, все решено, как пить дать, и услышанное мною Бухала говорит явно не мне первому. Осмотрительный Бухала определенно провентилировал все это где следует, и в данный момент вполне вероятно, что у него заготовлен на меня приказ. Участь моя незавидна.