Тагзима принесла ему кусок черного хлеба и чашку кислого молока:
— Подкрепись, наверно, проголодался.
Тимергали поставил еду на скамейку возле стены и, не отводя улыбающихся, жадных глаз, потянулся к женщине.
Она шагнула к нему.
— Милый, ты… — Тагзима обняла его.
Тимергали не дал ей договорить, смело поцеловал ее в губы. Она обмякла, но вдруг, вспомнив что-то, гибким сильным движением высвободилась из его объятий и отскочила назад. Но не успела убежать. Парень схватил ее за руку и снова обнял за талию:
— Тагзима!.. — Он сжимал ее все сильнее и сильнее.
Ее вдруг обдало жаром стыда за собственное легкомыслие. Мысль о дурной молве, ходившей вокруг ее имени, внезапно отрезвила ее. Это придало ей силы, и она оттолкнула парня своим сильным, горячим телом:
— Пусти… Пусти же!..
Но потерявший самообладание Тимергали ничего не хотел слышать и тянул ее к топчану.
— Послушай меня, милый, ну послушай…
Однако Тимергали не желал ее слушать. Он вновь пытался поцелуями закрыть рот молодой женщины:
— Тагзима… дорогая…
Тагзима обоими кулаками уперлась парню в грудь:
— Не надо, перестань! — Не сумев образумить Тимергали, Тагзима изо всей силы толкнула его — так, что он не удержался на ногах и во весь рост растянулся на полу. Женщина от неожиданности нервно рассмеялась, но затем, оборвав свой смех, строго сказала: — А теперь иди!
Тимергали сразу остыл, ему стало стыдно. Он медленно встал, молча направился к двери. Тагзима не остановила его.
Уходя, Тимергали обернулся и смущенно сказал:
— Если можешь, прости, Тагзима… Знай, если кто еще скажет про тебя что-нибудь плохое, я… — Он запнулся, а затем твердо уже прибавил: — Я набью ему морду!'
Тагзима молчала.
Тимергали уже давно ушел, а молодая женщина долго еще не находила сил сдвинуться с места. Потом по ее щекам медленно потекли слезы. Тагзима не умела иначе унять тоску. Долго, горько плакала Тагзима.
Несколько успокоившись, она вдруг вспомнила последние слова Тимергали. Почему он так сказал? Слышал про нее какие-нибудь сплетни? Неудивительно. Все может быть… Про одинокую женщину, что бы ни наговорили, всему верят. Такие люди, как Сабир, и разносят всякие слухи. А ведь все напраслина!
Встретится ли ей когда-нибудь такой человек, которого она полюбила бы всем сердцем, как Тимергали? Тимергали?! Нет, о нем нельзя думать. Это несерьезно… Это глупо… Просто так… Он молод… А время уходит, безнадежно уходит… Двадцать четыре года, но до сих пор она не знала настоящей любви. Правда, два года назад она влюбилась в парня по имени Газиз из Киргиз-Мияков. Он показался ей тогда очень хорошим, ласковым, умным. Ошиблась. Страшно ошиблась в нем. Они с Газизом вместе прожили, как муж и жена, всего десять дней…
Через десять дней Газиза видели с другой женщиной… Тагзима не вынесла позора, собрала свои вещи и сбежала из его дома. Стыдясь показаться отцу и матери, она поехала не домой, в Раевку, а в колхоз «Янги ил» и устроилась здесь на работу. С тех пор Тагзима и не девушка и не вдова.
Днем — на ферме, вечером — дома.
Она сияла комнату у одинокой старухи. Сердце не давало покоя, хотело любить, ждало кого-то, не уставало надеяться на счастье. И вот… Тимергали!
Тимергали тоже было не по себе: угнетала мысль, что он так беззастенчиво, даже грубо добивался любви женщины, которая старше его. Он снова и снова вспомнил, как сжимал ее в объятиях, целовал, как грубо и неловко тащил к топчану, и краска заливала его лицо.
Он уселся в сани и дернул поводья.
Лошадь тронула легкой рысцой — застоялась в ожидании седока. Ближе к конному двору она сбавила шаг.
С нагретого солнцем навоза вспорхнули воробьи, стайками кормившиеся там долгую зиму.
С минуту посидев на изгороди, воробьи снова слетелись на навоз. Тут казалось им куда приятней — навозная куча была теплая и кормная. Побежала с лаем за санями лохматая собака. Она давно признала в Тимергали хозяина, радостно встречала и умильно-преданными глазами заглядывала ему в глаза, виляя хвостом.
Тимергали распряг лошадь и сам задал ей овса.
Конюх сгребал из-под лошадей солому с навозом.
— Агай, надо бы подковать Белолобого. Кто сейчас в кузнице работает?
— Гайнетдинов Салим, — ответил конюх. — Только он уехал куда-то с утра.
— Так ведь теперь его поставили заместителем председателя колхоза.
— Разве? — Конюх от удивления отставил вилы. — Воистину говорят, если хочешь узнать, что делается у тебя дома, спроси у своего соседа.
Тимергали слушал конюха и отвечал ему машинально, не думая, — на душе было невесело.
«Как все скверно получилось! И зачем надо было приставать к Тагзиме? Вот дурак! Теперь невозможно показаться ей па глаза. Она опять засмеет меня. А как я упал! Лучше не вспоминать. Она, конечно, презирает меня теперь, — думал Тимергали, — и правильно делает. — И тут же начал убеждать себя: — Но ведь она сама сказала мне, что любит меня!.. Как было бы хорошо, если бы все можно было изменить…» Тимергали занес сбрую в сторожку, в которой пахло дегтем, и повесил ее на костыль в стене.
Теперь можно было идти домой.
XIV
Приготовив уроки, Миннигали уложил книги в сумку.
— Эсей, я к Гибади схожу.
Малика месила тесто в деревянной чашке. Не отрываясь от работы, она сказала:
— Гибади никуда не денется, пойдешь после ужина.
— Нет, я побежал, эсей, мы условились…
— Сейчас придут отец и брат. Зачем же заставлять их ждать?
— Ужинайте без меня. Нужно сделать очень важное дело, — настаивал Миинигали.
Мать всегда трогало, как серьезно, по-взрослому разговаривал Миннигали. Она улыбнулась:
— Что это за «важное дело»?
— Пока военная тайна.
— Ну, раз тайна, не говори, не надо… Делайте быстрее свое дело — и домой. Что за вкус у остывшей лапши?! — сказала Малика.
Миннигали вышел на улицу. У дома на перекрестке он свистнул три раза, и тут же из калитки выскочил Гибади.
Гибади знал, что Миннигали зря не будет свистеть, да и самому ему дома не сиделось.
— В чем дело?
— Сейчас же надо собрать некоторых ребят.
— Зачем? — спросил Гибади. — Что будем делать? Случилось что-нибудь?
— Ничего не случилось.
Гибади, уже собиравшийся услышать интересную новость, разочарованно махнул рукой:
— Мать сегодня баню истопила. Я пойду.
— Да подожди ты!
Гибади, направившийся было к воротам, приостановился:
— Я не могу.
— Так джигиты не поступают. Ты ставишь личные дела выше общественных.
Гибади ответил на вопрос вопросом:
— Что пользы переливать из пустого в порожнее? Говори, в чем дело, а то я пошел.
— Может, и нет пользы. Но есть одно дело, в котором нам, комсомольцам, надо бы разобраться, — сказал он. — Давеча мать попросила меня в контору сходить муку выписать. Ну, я выписал и пошел на склад. Вхожу — никого нет, слышу голос Сабира в другой комнате: «Что, говорит, теряться, недостачу можно списать на мышей, на мякину или еще на что-нибудь». Кладовщик не соглашается: «Если, говорит, узнают, по головке не погладят». А тот стоит на своем. Меня увидели — сразу как воды в рот набрали… Уж очень странно они себя вели. Думаю, что они по локоть запустили руки в колхозный хлеб… Надо собрать ребят, посоветоваться.
— У кладовщика пе две головы, чтоб воровать.
— Откуда же тогда Сабир муку достает, чтобы торговать? А? И в прошлый базарный день видели его в Стер-литамаке. Опять муку продавал. В колхозе толком не работает, трезвым не бывает.
Не пойман — не вор.
— Знаю! Вот и надо поймать. На месте преступления.
— Как? Думаешь, так просто ловить жуликов? Иди попробуй.
— Надо всю ночь стеречь амбары, где хлеб хранится.
— Ты уверен, что воры придут?
— Обязательно!
Гибади все еще колебался:
— Если ничего не выйдет, мы останемся в дураках. Над нами же будут смеяться…_
— Сам не проболтаешься, никто и знать не будет. — Миннигали начал сердиться: — Зря, что ли, я повторяю, что это секрет? Мечтаешь в Красной Армии служить, а сам боишься одну ночь не поспать!
Гибади надулся:
— Я не боюсь. Если захочу, сутками могу один охранять амбары! И без тебя воров поймаю.
После недолгих препирательств решили посоветоваться с самыми близкими друзьями, которые умеют хранить тайну.
В совещании приняли участие четверо. Миннигали разъяснил задачу. Условились бросить жребий: кто окажется «наверху» — первым пойдет сегодня ночью с Миннигали охранять склад.
— А на уроках как будем потом сидеть? — спросил Юнусов.
— Эта операция не должна мешать учебе, — сказал Миннигали. — В школу ходить. Уроки делать. После уроков или утром поспать часа два, этого достаточно, или… Кто на себя не надеется, пусть сейчас же, откажется. Слабаки не нужны.
Никому не хотелось в слабаки, все молчали. Миннигали выставил вперед палку.
— Ну, хорошо. Тогда давайте жребий кинем!
Кинули жребий, выпало Гибади, на следующую ночь — Гади, на третью — Ахтияру, четвертым был Миннигали.
Когда Миннигали с Гибади подошли к складам, расположенным за правым берегом Уршакбаша, старик сторож еще не пришел. Поэтому ребята чувствовали себя свободно. Они присмотрели место, где можно спрятаться. Между двумя деревянными клетями было свободное пространство, закрытое с одной стороны наваленными досками, с другой — забором. Ребята натаскали сюда соломы, всякого тряпья и решили ночь провести в засаде.
Из-за Карамалинских гор поднялась большая круглая красная луна. В это время и послышались шаги сторожа. Он обошел кругом, все внимательно осмотрел, постучал палкой по замкам. Заметил, что нет кучи соломы, которая всегда была тут, проворчал:
— Даже солому уперли, негодяи! Солому! Надо быть поосторожнее. Раз уж и солому стащили… Попадись они мне, я бы их проучил!
Для порядка сторож походил вокруг складов, потом облачился в огромный тулуп, запахнулся и улегся на своем привычном месте — в затишке, в старом полуразвалившемся сарае, где тихо и благополучно проспал уже не одну сотню ночей.