Девушка стояла на краю лужи, прислушиваясь к многоголосому хору лягушек.
— Буду, — тихо ответила она.
— Часто?
— Каждый раз, как получу от тебя…
— Обещаешь?
— Обещаю.
Они долго стояли безмолвно, наслаждаясь красотой окружающего мира и радуясь тому, что они вместе, что все у них впереди. Птицы в лесу уже угомонились. Лишь соловей распевал свою любовную песню…
Закия и Миннигали медленно возвращались в деревню. Было хорошо вдвоем, и казалось, что весь мир существует только для них и они одни в этом мире…
На окраине деревни Закия остановилась, сняла пиджак с плеч и отдала ему. Затем она неожиданно для самой себя чмокнула парня в щеку и бросилась бежать к дому…
Миннигали не мог опомниться от внезапного поцелуя, щека его горела. Он только успел крикнуть ей вдогонку:
— До завтра!
Закия обернулась, помахала рукой и растаяла в сумерках.
XVIII
Нет, недаром в народных песнях жизнь сравнивается с течением реки. Действительно, время никогда не стоит на месте. Недавно, кажется, была цветущая весна, а вот уже в разгаре лето, приближается пора сенокоса.
Идут ночами теплые дожди, на лугах поднялись выше пояса сочные, мягкие травы, цветут, благоухают цветы.
Лето красное!
Коротки, коротки. летние ночи. Заря с зарей сходятся, некогда спать крестьянам…
Председатель Сахипгарей Ахтияров поднялся на рассвете, а его уже ждала бричка. Старый Хабибулла запряг Гнедого. На кучерском месте сидел Миннигали с вожжами в руках.
Дорога вывела в поля, внизу вдоль реки расстилались луга, еще окутанные утренней сизой дымкой. Травы поседели от росы.
— Благодать! — не выдержал председатель, тронул Миннигали, чтобы тот остановил Гнедого.
— В такую пору даже я, старик, молодею, — улыбнулся Хабибулла.
— Ну, ладно, трогай! Надо покосы объехать.
— Раз поехали, значит, посмотрим, — сказал Хабибулла.
Председатель потянулся было через Миннигали, взялся за вожжи, чтобы повернуть коня лугом через покосы, но Хабибулла остановил его:
— Не надо, сосед, траву понапрасну мять. Пройдем пешком к реке, посмотрим, какая трава там.
Ахтияров засмеялся и полез из брички.
— Ты прав, сосед, отвыкаю своими ногами ходить. Такая кругом красота, а я все тороплюсь куда-то.
Миннигали пустил коня, тянувшегося к душистой сочной траве, и тоже пошел в луга за старшими. Скоро он обогнал их и сбежал к самой реке. Берега заросли малиной, смородиной, шиповником. Над водой поднимался легкий пар, и Миннигали захотелось попробовать, верно ли вода такая холодная, как кажется на вид. Он раздвинул кусты и дотянулся до воды. Теплая как парное молоко!
С высоких кустов, сверкая на солнце дождем, осыпалась роса. На медвежьих дудках, высоко поднимавших зонты своих соцветий, ползали медленные жуки-бронзовки, деловито сновали шмели. С легким жужжанием пчелы развешивали над лугами бесконечные медовые нити, от цветка к цветку, от цветка к цветку.
Миннигали, как зачарованный, стоял на лугу, вглядываясь в красоту окружающей жизни.
— Смотри-ка, твой парень не налюбуется, — сказал Ахтияров.
— Он такой! — Хабибулла ласково улыбнулся, глядя на стоявшего но пояс в траве Миннигали. — Я мальчишкой и сам был таким же — засмотрюсь, задумаюсь… а стадо тем временем ушло! — засмеялся старый Хабибулла.
Выше поднималось солнце, жарче становился день.
Сахипгарей скинул пиджак, расстегнул ворот рубахи:
— Парит. Как думаешь, наверно, к дождю?
— Не похоже.
— Откуда ты знаешь?
— Да вот… «барометр» показывает, — Хабибулла кивнул на цветы, — подойди понюхай. Если эти цветы сильно пахнут, через пятнадцать — двадцать часов жди дождя. Перед дождем воздух становится парным и цветы раскрываются сильнее. А по этим цветам можно даже время узнавать, потому что они в одно время поворачиваются, раскрываются и закрываются.
Председатель внимательно слушал старика.
— Тебе бы, агай, ученым быть. Откуда ты знаешь секреты разных трав?
Старый Хабибулла лукаво улыбнулся. Он снял поношенную шапку, потирая лысую голову, сказал:
— При желании, сосед, всему можно научиться. Раньше от стариков науку перенимали, а теперь в городах этому молодых учат.
— Надо бы твоих сыновей на агрономов учить, агай. Как ты думаешь, если послать кого-нибудь из них в сельхозинститут или техникум?
— Вот уж пе знаю, — сказал Хабпбулла. — Как сами решат. Я против их желания идти не могу. Старший мой, Тимергали, рад был бы, наверно, на агронома учиться. Только ведь на действительную службу должен идти. Ждет повестку со дня на день. Потому и с женитьбой пока не торопится.
— А Миннигали?
— Этот? Про него и не знаю, сосед, что сказать. Сдается мне, что о нефтяном деле он мечтает с тех пор, как семь классов закончил. Каждый день об этом твердит. Мать огорчает. Говорит, было бы больше нефти, без керосину не сидели бы!
— Он, конечно, прав. Верно понимает. Молодец!
— Стало быть, сосед, ты советуешь не отговаривать его?
— Что ж, дело неплохое. Да и бесполезно отговаривать. Я думаю, парень у тебя с характером.
От реки подул легкий прохладный ветерок — он, балуясь, разносил луговые запахи, качал цветы, обвевал распаренные потные лица.
Раскрасневшийся от жары Сахипгарей убавил шаг. Возвращаясь к ранее прерванному разговору, спросил:
— Значит, если те цветы слабо пахнут, дождя скоро не жди?
— Не жди.
— Стало быть, можно приступать к сенокосу, Давай косить. А?
— Давай.
— И трава созрела уже, самый раз.
— Созрела, сосед.
Довольные осмотром, Ахтияров и Хабибулла вернулись к бричке.
Миннигали дождался, когда председатель колхоза и отец заберутся в бричку, и тронул вожжи. Лошади уже надоело стоять на одном месте и отмахиваться хвостом от оводов. Она охотно вышла на дорогу и пустилась легкой рысью.
Сахипгарей задумался, глядя на высокие травы, мелькавшие по краям дороги. Затем повернулся к Хабибулле:
— Агай, когда птицы перестанут петь? Не пора им?
— Рановато еще. В конце июня обычно уже выводятся и подрастают птенцы. Родителям становится тогда пе до песен. Детки прожорливые.
— Я в книжке читал, что скворцы за день могут пролетать по семьдесят — восемьдесят километров, чтобы накормить птенцов, — вмешался в разговор Миннигали.
— Кустым, а когда начинают летать скворчата? — спросил председатель.
— Скворцы обычно в начале июня, а дрозды — в середине июня, — сказал Миннигали.
— Правильно, кустым. Ты хорошо знаешь жизнь птиц. А каких ты знаешь животных и насекомых, которые в июне выводят своих детенышей? — в шутку экзаменовал Сахипгарей.
Миннигали и на этот раз не растерялся:
— В июне у зайцев второй, у белок третий раз рождаются детеныши. Много становится бабочек, кузнечики день и ночь дают свои концерты. Комары! Вот кто! Комары особенно сильно размножаются в июне!
— Да тебе, кустым, наверно, надо учиться по этой части. Но об этом потом. Мы еще поговорим с тобой как-нибудь один на один, ладно?
Дорога пошла мимо березового леса, стоявшего на склонах пологих холмов. На повороте дороги Хабибулла остановил бричку.
— Мы сойдем здесь, сосед. Сынок, возьми-ка пилу, топор я сам прихвачу, — сказал он, слезая с брички.
Председатель взял в руки поводья.
— Сколько еще осталось пилить?
— Свою норму мы еще на той неделе закончили. Сейчас для школы дрова готовим.
— Когда думаете домой возвращаться?
— Завтра к вечеру, наверно.
— Может, лошадь послать с кем-нибудь?
— Не надо, сосед, спасибо. Сегодня Тимергали должен подъехать на Белолобом.
Сахипгарей собрался отъезжать. Он дернул вожжи, и скакун бодро тронулся с места. Не успела бричка скрыться с глаз, а Хабибулла и Миннигали уже приступили к работе. Они спилили отмеченные березы, обрубили ветки, собрали их в одно место и только после этого стали кипятить на костре чай.
XIX
В ночь накануне сенокоса Хабибулле не спалось. Он все вертелся в постели, пока не забрезжил рассвет. Когда окна стали беловато-серыми, Хабибулла поднялся. Он постоял у окна, полюбовался на луну, окутанную желтоватым маревом, затем начал что-то искать в полутемной комнате:
— Жена! Где брусок и молоток? Я вчера еще приготовил. Жена!
— На месте, наверно, — откликнулась Малика.
— Да, на месте, правильно.
Малика, ставившая самовар, рассердилась:
— До чего ты беспокойный человек! Если о себе пе думаешь, хоть о сыновьях подумай… Они, бедные, и выспаться-то не могут как следует.
— Ладно, мать, не ворчи. Их баловать ни к чему.
— Т-сс… Не шуми. Пусть немного поспят, не буди, — зашикала Малика на мужа.
— Вставать пора. Кто рано встает, тому бог подает! Мой покойный отец так приговаривал. Мы же для своего колхоза трудимся, а не на баев, как раньше, — продолжал убеждать жену Хабибулла. Кивая на окно, добавил: — Зон соседи давно уже встали. Буди своих сыновей!
— Мы уже не спим, атай, — зевнул Миннигали. Он быстро поднялся с постели и, торопливо одевшись, убежал на конный двор.
Тимергали тоже встал. Отец, наблюдая, как он, то и дело потягиваясь, застилает постель, сказал:
— Ох и любишь поспать, сынок! Любишь!.. Живее поворачивайся. Будущему красноармейцу не годится так тянуться.
После утреннего чая на арбе, в которую был впряжен Белолобый, они подъехали к правлению, где собирались колхозники, отъезжавшие на сенокос. Шумно и весело было на площади, где уже толпилось много народу. Все были радостные, словно их ожидало большое торжество, переговаривались между собой, громко смеялись.
— Раньше, когда я был еще мальчишкой, такого веселья пе было. Мы боялись одного взгляда бая Гимран-Хамматвафы или бая Актуганова Ахметьяна, — сказал старый Зиннат, с завистью поглядывая на молодых.
— Да, баи народу житья не давали, — поддакнул старый Галиахмед.
— Вся земля, на которой наш колхоз раскинулся, им принадлежала. Они ведь были ненасытные.