— Зоя-апай сейчас у себя?
— В больницу отправили.
— Хорошо сделали. — Минзифа похлопала Закию по плечу: — Молодец! А сейчас куда торопишься?
Закия смутилась:
— Хотела я заглянуть к Малике-инэй.
— Она провеивает хлеб в клети. Хочешь, пойдем, я тоже туда иду.
Они пошли вместе.
Медленно, лениво шел снег, такой крупный и пушистый, что казалось, будто бабочки летают в воздухе.
На мостике снег не таял и скрипел под ногами. Когда перешли на тот берег, Мипзифа спросила девушку:
— С Миннигали переписываешься?
Закия покраснела так, что щеки ее стали ярко-розовыми:
— Переписываюсь.
— Последнее письмо когда получила?
— Вчера.
— Откуда пишет?
— С Кавказа.
— Значит, на Северо-Кавказском фронте. Сабир тоже там был ранен. Может, они там встречались?
— Миннигали написал бы.
— Об этом мог бы и не написать, у них ведь нелады между собой. Ну, Сабир приедет, расспросим.
— Сабира уже отпускают из госпиталя? — В глазах у Закии вспыхнула радость.
— Жене телеграмму прислал с дороги. Не сегодня завтра должен приехать. Мы собираемся встретить его с почестями. Из всех ушедших на фронт он первый возвращается… — Минзифа вздохнула: — Что-то долго нет писем от моего Сахипгарея.
Поднялся ветер, с Карамалинских гор дохнуло зимой.
Минзифа вернулась домой поздно. Но и тут не находила она успокоения. В холодном, запущенном доме, прижавшись друг к другу, спали дети. «Бедные мои девочки! Когда же конец войне?»
Минзифа дотронулась до головки лежавшей на спине, и сердце у нее сжалось — девочка вся горела…
Всю ночь Минзифа провела без сна, сидела возле боль-пой девочки: поила ее отваром целебных трав, клала на лоб мокрое полотенце, укутывала одеялом.
Утром девочке стало лучше, у матери отлегло от сердца.
Когда Минзифа собиралась на работу, пришел сосед Хабибулла. Она испугалась, увидев его осунувшееся за сутки лицо:
— Агай, не болеешь ли?
— Сам пока нет, слава богу. Да вот Малике тяжело. Не перестает плакать. Хоть бы ты зашла, поговорила с ней по-женски, — сказал старик Хабибулла, не замечая состояния самой Минзифы.
— Что с Маликой-инэй?
— Получили бумагу, что Тимергали пропал без вести, С тех пор в себя прийти не может! Хабибулла больше не мог говорить.
Минзифа чуть не закричала. С трудом сдержавшись, она стала успокаивать Хабибуллу:
— Ну, ничего. Пропал без вести — это еще не значит, что погиб. Не горюйте пока. Может быть, все выяснится потом… Вон, о Сабире тоже писали, что пропал бесследно. А теперь сам домой возвращается.
Хабибулла обрадовался. Как утопающий за соломинку, ухватился он за слова молодой женщины:
— Да ведь и я про то же самое толкую старухе! А она и понимать не хочет военную жизнь. Плачет и плачет… Ведь чего на войне не бывает, правда, дочка?
Минзифа быстро собралась и побежала к Губайдуллиным, чтобы поддержать Малику… Когда выходила она от соседей, ее встретила девушка-почтальон:
— Апай, с тебя гостинец за радость! Письмо!
— От Сахипгарея?
— Да!
Дрожащими от волнения руками Минзифа разорвала конверт. Увидев печатные буквы, побледнела:
— Это не от Сахипгарея!.. — Слезы туманили ей глаза, мешали разбирать мелкий шрифт. — Буквы расплываются, ничего не вижу. На, сестричка, прочитай мне.
Почтальонша, девочка лет четырнадцати-пятнадцати, смотрела то на Минзифу, то в письмо, мялась, но потом все же сказала через силу:
— Апай, это… это… похоронная!
Минзифа испуганно попятилась:
— Ошибаешься!.. Не может быть!.. Не верю!.. Читай как следует, девочка, как следует… Не перепутай чего, смотри!
Девочка, испуганная тем, что происходило на ее глазах с Минзифой, начала оправдываться:
— Да я не обманываю, апай. Вот же написано… погиб. Значит убили Сахипгарея, апай.
Минзифа заткнула уши.
— Сахипгарей!.. Сахипгарей!.. — закричала она и упала на землю без чувств.
Девушка только теперь поняла, какое горе принесло письмо этой женщине, и стала звать во весь голос:
— Помогите!
На крик выбежали Хабибулла и Малика, собрались люди, которые шли на работу.
Минзифу перенесли в дом. Очнувшись, она обвела глазами собравшихся вокруг нее односельчан, дочерей — Зульфию, лежавшую в постели, прижавшихся в углу Флюру, Салиму и Зумру, и не узнала их. Затем, опомнившись, опять начала рыдать:
— Сахипгарей… душа моя!..
Односельчане пытались успокоить ее:
— Минзифа, не убивайся. Не ты одна в такую беду попала.
— Да, сестра, война многих из нас сделала вдовами… Держись, сестра!
— Зря горюете, женщины! В такой суматохе, кто знает, может, по ошибке написали? Сестра, не теряй надежды, жди, — сказал Хабибулла.
И слова мудрого старого Хабибуллы дошли до сердца обезумевшей от горя женщины.
К Минзифе вернулась надежда — она стала ждать. Только эта надежда давала ей силы преодолевать трудности, терпеть. Не сломили ее ни тяжелая болезнь и смерть дочери Зумры, ни смерть старого отца.
А война, эта ненавистная война все продолжалась.
X
Получив письмо от родителей с известием о старшем брате, Миниигали очень расстроился, но старался успокоить себя: «Тимергали-агай не из слабых. Если уж он сумел Вырваться из окружения, то на нашей стороне не пропадет. Что он, иголка в соломе, пропадать без вести?»
Надеясь на какое-нибудь чудо, Миниигали все-таки ждал письма от брата. Но брат молчал. Терпение Миниигали окончательно иссякло. Иногда он не выдерживал, шел к политруку Нестеренко и требовал, чтобы тот немедленно отправлял его на фронт. Ему казалось, что там он сразу все выяснит, что, если он будет там, скорее удастся освободить землю, где служил его брат.
Нестеренко понимал, почему парень так стремится на фронт, и отвечал:
— Все требует порядка. Успеете. Не забывайте, что мы в резерве командования находимся. Ни один из нас не останется в стороне от войны с фашистом. Но сейчас главная паша задача — передать знания, полученные в училище, молодым красноармейцам, — сказал он.
Командир роты Щербань хоть догадывался о стремлении Губайдуллина, но советовал не торопиться, ждать приказа.
Время шло.
Воинская часть, в которой служил Губайдуллин, лишь летом 1942 года была отправлена на фронт.
Более пяти суток эшелон двигался к фронту. Потом был длительный марш, а где-то среди ночи на передовой, когда небо прорезывали тревожные лучи прожекторов, уставшим от длительного перехода бойцам сообщили, что их направляют в 9-ю воздушно-десантную бригаду.
Все оживились.
— Ура! Будем летать на самолетах!
— Пока пешком, в расположение части, — сказал политрук Нестеренко.
— А это далеко?
— Да недалеко, уже рядом. Вон где взрывы, там уже. линия фронта.
— Передовая?..
— Пешком так пешком! Еще налетаемся.
Перекусили, перекурили, и послышалась команда строиться. В темноте построились и отправились в путь.
Приближение фронта чувствовалось во всем. Ветер уже доносил запах гари. Земля, если приложить к ней ухо, еле слышно гудела, подрагивала. Но теперь, ночью, на этом последнем переходе к передовой Миннигали вдруг осознал, что враг — рядом. Завтра, возможно, первый бой…
Шли всю ночь, пока горизонт не начал светлеть. До восхода солнца было еще далеко, но малиновые отсветы уже окрасили небесную даль. И восход этот был совсем как дома, в далеком мирном прошлом. Не верилось, что совсем рядом, рукой подать — фашисты.
Миниигали показалось даже, что местность, по которой они шли, похожа на окрестности аула Уршакбаш-Карамалы.
По колонне долетело:
— Пришли!
Бойцы радовались, как будто они прибыли на отдых, а не для того, чтобы воевать.
— Пришли!
— Пришли…
Командир роты лейтенант Щербань предупредил их:
— Тс-с-с!.. Пригнуться!..
Спустились в запутанные лабиринты ходов сообщения, ноги вязли в глине.
В окопах сидели и стояли фронтовики, держа винтовки между колен. Многие спали. Некоторые во сне улыбались — наверно, видели приятные сны. Когда вновь прибывшие, стараясь не задеть никого, осторожно пробирались по траншее, спавшие просыпались. Одни закуривали папиросы и перешептывались между собой. Другие, убедившись, что все в порядке, снова засыпали.
— Подкрепление! — сказал пожилой солдат с прокуренными усами. — Давно обещали…
— Подкрепление…
— Уж больно молодые! Жалко их.
— Необстрелянные…
Петляя по траншеям, дошли наконец до блиндажа. У дверей молодой лейтенант старательно чистил сапоги. Увидев подошедших, он быстро выпрямился, поправил съехавшую на лоб пилотку, одернул гимнастерку. Вытянувшись, как положено перед командиром роты и политруком, доложил:
— Командир батальона только что лег отдыхать. Он очень устал. Подождете немного?
— Кого это ты ждать заставляешь, Данила? — донесся громкий голос из блиндажа.
— Пополнение прибыло, товарищ комбат!
— Пополнение? Хорошо… Я сейчас…
Через некоторое время из блиндажа вышел небольшого роста светловолосый человек с опухшим лицом и красными от бессонницы глазами.
Лейтенант Щербань шагнул ему навстречу с докладом:
— Товарищ командир батальона!..
Приняв рапорт, командир изучающим взглядом посмотрел на его совсем юное лицо, на котором и усов-то почти не было, а виднелся только светлый пух, на его невысокую, но ладную фигуру:
— Будем знакомы. Гвардии капитан Пеньков Николай Николаевич. — Он подал руку сначала командиру роты, затем политруку. — Вы подоспели в самый нужный момент. Плоховаты наши дела… Почему отстала вышедшая с вами вторая рота? Не знаете?
— Ее в дороге отделили от нас и оставили.
— Как? — На бледном усталом лице Пенькова отразилось недовольство. — По чьему приказу?
— Ну, нас не спрашивали, товарищ комбат, — сказал Щербань оправдывающимся тоном, словно желая снять с себя вину за то, что вторая рота не прибыла вместе с ними.
— Мне комбриг Павловский обещал… — начал командир батальона, по не закончил. Изменив тон, он сказал: — Пойдемте поговорим о том, как вас разместить. — Перед тем как войти в блиндаж, он похлопал по плечу своего адъютанта: — Данила, позови начальника штаба.