Командир второго батальона майор Поляков давно ждал удобного момента.
— Время!
В небо поднялась сигнальная ракета. Такая же ракета взлетела и на левом фланге.
По намеченному заранее плану два батальона, входившие в состав полка, которым командовал майор Пеньков, устремились в атаку.
В самую жаркую минуту боя вышла из строя система подачи патронов в одном из пулеметов взвода Губайдуллина. Но гвардии лейтенант Губайдуллин не растерялся. Он приказал солдатам бросать гранаты, а сам занялся пулеметом.
Немцы, решив, что пулеметчики уничтожены, вышли из окопов и ринулись в атаку на советские батальоны… Они уже совсем рядом. При сером свете раннего утра видны их зеленые каски и потные грязные лица.
— «Максим», дружок, я тебя наладил. Теперь не подведи, — сказал Миннигали и, глядя на бегущего впереди всех высокого худощавого немца с оторванным погоном на одном плече, нажал на гашетку.
Немец сразу упал навзничь, взмахнув автоматом, а ноги его как бы продолжали еще свой бег. За ним повалился второй, третий…
Батальоны снова поднялись и, теперь уж не останавливаясь, двигались вперед, до самых траншей врага. Немцы беспорядочно отступали.
На второй день наступления, 27 сентября, Миннигали Губайдуллин был ранен в третий раз. Кровь, сочившуюся сквозь рукав гимнастерки, первым увидел командир отделения Пономаренко:
— Товарищ лейтенант, вы ранены!
— Ничего! — ответил Губайдуллин. — Давай-ка перевяжем… Достань мой пакет…
Приближался вечер. Уже в темноте послышался гул самолетов. Река Молочная осветилась ракетами. Посыпались бомбы, заговорила артиллерия — снова стали рваться снаряды. Обстрел и бомбардировки длились всю ночь.
Погода испортилась. Мелкий осенний дождь шел не переставая. Дорога, и без того плохая, была разворочена взрывами, тягачами, бронетранспортерами. Бездорожье связывало технику врага. И немцы, боясь окружения, сами отступили к реке Молочной, а там всеми способами — кто на бревне, кто на бочке — стали переправляться на противоположный берег.
Ранним утром Балдынов, видя беспорядочное отступление немцев, приказал командиру артполка Дамаеву:
— Шрапнелью!..
— Артиллерия подзадержалась, бездорожье, товарищ комдив, — сказал подполковник Дамаев.
— Эх, жаль!
В этот момент внизу, в расположении второго стрелкового батальона, разгорелся бой. Балдынов, наблюдавший в бинокль, увидел, как небольшая группа советских солдат ведет огонь из «максимов»… Немцы все бежали, падали и падали. Берег реки был усыпан трупами врагов.
— Кто эти смельчаки? — спросил Балдынов.
— Это пулеметный взвод из второго батальона, товарищ комдив. Командира взвода лейтенанта Губайдуллина вы знаете. Вы его однажды назвали «степным орлом».
— Да, вспомнил. Он родом, кажется, из Башкирии?
— Так точно, товарищ комдив!
— Эх, молодцы ребята! Давай, давай еще! Подбавь жару, степной орел!
Пулеметчики гвардии лейтенанта Губайдуллина, будто услышав голос командира дивизии, поднялись и побежали за отступавшими немцами. Сам Губайдуллин, стараясь воодушевить наступавших стрелков, бежал впереди. На ходу он стрелял из автомата. Несколько раз падал, поднимался и, петляя, опять бежал вперед.
— Что он делает, этот Губайдуллин? — Голос командира дивизии задрожал. — Это же безумие!.. Почему лезет под огонь сам? Ведь он командир! Неужели ему жить надоело?
Лейтенант тем временем добежал до оврага, откуда стрелял пулемет противника. Тут же он выпрямился во весь рост, широким взмахом левой руки швырнул гранату в немецкого пулеметчика и закричал:
— Ребята, вперед!
Пулеметчики бежали за своим командиром. Затем, расположившись в отбитых траншеях, открыли ураганный огонь по отступавшим фашистам.
Стволы пулеметов раскалились…
Многие из гитлеровцев нашли свою смерть в реке Молочной. — вода окрасилась кровью врагов…
Когда бойцы второго батальона подошли к берегу реки Молочной и стали готовиться к переправе, комдив Балдынов приказал командиру полка Пенькову:
— За бесшабашность Губайдуллина строго наказать, а за смелость — представить к награде!
В это время комдиву доложили, что подоспела артиллерия. Комдив оживился.
— Ну, теперь давайте вы! — сказал он Дамаеву. — Дайте им огонька…
Когда прекратился артиллерийский обстрел, реку стали переходить танки.
Стрелковым полкам Настагунина и Пенькова был придан танковый полк. Соседняя слева дивизия тоже перешла в наступление.
Дождались еще одного рассвета.
Гвардейцы продолжали успешно продвигаться вперед.
Шинели набухли под дождем, отяжелели. Но солдаты Губайдуллина не отставали от танков, которые с большой скоростью двигались по труднопроходимой местности.
Наступлению препятствовала непогода. Шли моросящие дожди. Небо было затянуто темными тучами. Дорогу развезло, каждый шаг давался с трудом, сапоги увязали в липкой грязи.
Но жаловаться было некогда. Всем страстно хотелось только одного — скорой победы! Это стремление давало силы в тяжелой борьбе.
«Жаль, что Тимергали не дожил до этих дней, не видит, как враг бежит. Он воевал, когда мы отступали. А я участвую в наступлении, я трижды отомщу врагу за брата, за своих товарищей», — думал Губайдуллин, идя рядом со своими солдатами.
Близ Ново-Мунталя фашисты, по-видимому, готовили контрнаступление. Полк Пенькова попал под сильный огонь противника.
Командир полка майор Пеньков связался со штабом дивизии:
— Товарищ Третий, пройти напрямую невозможно. Немцы готовятся к танковой контратаке.
— Не теряйся, Николай! — послышался в телефонной трубке голос командира дивизии полковника Балдынова. — Обойди Ново-Мунталь с севера. Сейчас попрошу артиллерию помочь тебе.
Сразу после разговора с комдивом артиллерия приступила к обработке переднего края. А вскоре с гулом и грохотом пронеслись в небе и бомбардировщики с красными звездами на крыльях. На позиции врага одна за другой стали рваться бомбы. Когда затихли самолеты, пошли в бой танки…
XVI
Мелитополь и Ново-Мунталь были освобождены 23 октября. Немцев с берегов реки Молочной погнали дальше па запад.
Дивизия Балдынова остановилась, удерживая оборону на рубеже, проходившем близ деревень Заводовка, Урта, Горностаевка.
26 декабря группу солдат и офицеров из стрелкового полка Пенькова собрали в бывшей школе деревни Заводовки.
Адъютант выложил из портфеля на единственный в классе колченогий, полуразвалившийся стол ордена и медали и бросил на комдива вопрошающий взгляд:
— Зачитать?
— Читайте.
Адъютант взял бумагу, лежавшую на краю стола.
— «За отвагу и мужество, проявленные в боях с немецко-фашистскими захватчиками, наградить орденом Красного Знамени сержанта Александрова Николая Петровича…» — читал адъютант.
— Я! — вскочил Александров.
Когда взволнованный Губайдуллин, услышав свою фамилию, вышел вперед, лицо командира дивизии, узнавшего его, просветлело:
— Недаром тебя прозвали степным орлом! Молодец! Знал я еще одного джигита из Башкирии. Он тоже геройски сражался против фашистов. Потом он погиб в неравной схватке с немецкими танками. — Балдынов тяжело вздохнул: — К сожалению, я не запомнил его фамилию. Один-единственный человек, свидетель его героизма, тоже погиб.
Губайдуллин вздрогнул. Ему хотелось спросить: «Не о моем ли брате и Петрове вы говорите?» — но он не осмелился, успокоил себя: «Разве мало таких храбрых джигитов, как мой брат?»
— Поздравляю, гвардии лейтенант.
— Служу Советскому Союзу!
Адъютант выкрикнул следующую фамилию:
— Ефрейтор Жариков…
Вручив последнюю награду, Балдынов еще раз поздравил всех и поспешил уйти.
Когда «виллис» с Балдыновым умчался, награжденные одновременно заговорили. Лица у всех были радостные, сверкали улыбки, слышался веселый смех, взволнованные голоса.
Майор Пепьков, командир полка, радовался вместе со всеми:
— Не мешало бы, конечно, сообща отметить это событие! Но времени в обрез, надо срочно и крепко готовиться к обороне, — сказал он и приказал гвардейцам отправляться на позиции.
Как-то Миннигали был в штабе полка и познакомился с Пеньковым-младшим, Данилой. Тот, хитро улыбнувшись, предложил:
— Пошли в санчасть полка.
— Зачем?
— Увидишь красивую медсестру.
Миннигали не понравилось, что офицер штаба полка, который года на полтора-два был моложе его, обращался к нему на «ты», но не подал виду. Все-таки Данила Пеньков был старшим лейтенантом.
— А далеко санчасть?
— Близко. Пойдем, вдвоем веселее будет.
Губайдуллину не хотелось, но он все-таки согласился:
— Айда!
Это «близко» Данилы оказалось немалым расстоянием. Шли траншеями и окопами. Когда добрались до виноградников и яблоневых садов, поднялись наверх.
Данила с воодушевлением рассказывал о красоте медсестры:
— Вот это девушка! Я такой ни во сне, ни наяву не видел. Что тебе талия, что грудь! Ножки… на токарном станке выточить, и то такие не будут. А брови, а глаза, лицо — с ума можно сойти!
— Эта девушка очень вас любит? — спросил Губайдуллин, чтобы как-то поддержать разговор.
— Нет. Она и не знает, что я ее люблю. У меня храбрости не хватает близко подойти к ней. В свободное время я пойду полюбуюсь на нее со стороны и ухожу.
— Что же так?
— Не осмеливаюсь. — Старший лейтенант вздохнул. — Говорят, она с характером. Была ранена, после госпиталя ее направили в одну армию, затем перевели в другую. Приглянулась старшим офицерам. Вот тут-то и сказался ее характер! Никого даже близко не подпустила к себе. Когда уж очень стали к ней приставать, написала рапорт. Ее перевели сначала в корпус, а потом — к нам в полк.
— Да, видать, не уживается она на одном месте. Действительно, характер, — сказал Миннигали.
— Нет, — не согласился с ним старший лейтенант Пеньков, — слишком она честная, потому и не уживается. Другая девушка плюнула бы на все.
— Значит, эта девушка кого-то очень сильно любит, иначе не стала бы так вести себя, — заключил Миннигали.