Итальянец и бровью не повел.
- Domander, domander, - повторил Ковальский, указывая пальцем наверх. И тут итальянец понял.
- Ah, si. Domander. Prego. Signor tante grazie...".[14]
Ковальский ушел, а итальянец, все еще неистово жестикулируя руками, рассыпался в благодарностях. Поднявшись на лифте на восьмой этаж, бывший капрал был встречен вооруженным охранником. Таков был заведенный порядок в случае, когда лампочки над дверями лифта указывали, что тот поднимается выше седьмого этажа. Мгновение они смотрели друг на друга. Потом тот щелкнул предохранителем и спрятал пистолет в карман: в лифте, кроме Ковальского, никого не было.
Помимо этого охранника было еще двое. Один у пожарного выхода в другом конце коридора, другой - у лестничного пролета. Кстати, там же были установлены и мины-ловушки, хотя администрация отеля об этом не знала. Их можно было считать безобидными, но только тогда, когда ток, подведенный к детонаторам от стола коридорного, был отключен.
Четвертый охранник дневной смены находился на крыше здания, как раз над номером, где жили шефы. На случай нападения было еще трое охранников, сейчас спавших в своих комнатах после ночной смены и готовых в любой момент приступить к исполнению своих обязанностей. Двери лифта на восьмом этаже были заварены снаружи, но если лампочки указывали, что лифт поднимается на самый верх, моментально объявлялась тревога. Такое произошло однажды, да и то по чистой случайности. Посыльный с подносом напитков нажал кнопку девятого этажа. После этого у него отпала всякая охота поступать так опрометчиво.
Дежуривший на этаже охранник позвонил наверх, сообщив, что прибыла почта, а затем махнул Ковальскому, чтобы тот поднялся на этаж выше. Бывший капрал уже спрятал предназначенное ему письмо во внутренний карман. Корреспонденция для шефа находилась внутри стального чемоданчика, пристегнутого цепочкой к левому запястью. Ключи были только у Родена. Через несколько минут полковник ОАС снял чемоданчик с руки Ковальского, и тот отправился досыпать в свой номер, чтобы потом, вечером, сменить дежурившего на этаже охранника. У себя он и прочитал письмо, начав с изучения подписи под ним. Ковальский очень удивился, увидев, что оно было от Ковача, который едва умел писать, впрочем, так же, как и Ковальский читать. Несмотря на то, что они не виделись уже целый год, письмо было кратким.
Ковач писал, что ему прочитали статью в газете, в которой говорилось, что Роден, Монклер и Кассон прячутся в римском отеле. И он подумал, что с ним, наверняка, должен быть его старый приятель Ковальский. Поэтому Ковач и писал это письмо, так просто, наудачу.
Далее он жаловался, что во Франции в эти дни нелегко. Повсюду эти ищейки проверяют документы. А им только и поступают приказы грабить ювелирные магазины. Сам Ковач участвовал уже в четырех налетах. А это не шуточки, особенно когда всю выручку приходится отдавать. В Будапеште в старые добрые времена, хоть и продолжались они всего две недели, было получше.
В конце сообщалось, что две недели назад Ковач встретил Мишеля и тот сказал ему, что виделся с Йойо. Так вот, Йойо сказал, что малютка Сильви заболела. Лейка у нее какая-то. Что-то с кровью, вроде. Но Ковач уверял, что скоро все будет в порядке, и пусть Виктор не волнуется.
Но Виктор очень обеспокоился. Одна только мысль, что Сильви, его крошка Сильви заболела, уже приводила его в отчаяние. За свои 36 лихих лет Виктор ничто не принимал так близко к сердцу. Ему было 23, когда немцы оккупировали Польшу. А через год навсегда исчезли в черном фургоне родители. Он был достаточно взрослым, чтобы понять, чем занималась его сестра в захваченном немцами отеле за собором, куда не прекращался поток немецких офицеров. Это так огорчило родителей, что они пошли и высказали свое недовольство военному коменданту. Попав к партизанам, Ковальский убил своего первого немца в пятнадцать лет. Ему было 17, когда пришли русские. Но его родители, всегда ненавидевшие и боявшиеся их, когда-то рассказывали ему ужасы о том, что те делали с поляками. Поэтому он ушел и от партизан, которые, кстати, позже были расстреляны по приказу комиссаров. Как загнанный зверь, Виктор Ковальский направился на Запад в сторону Чехословакии. Потом была Австрия, где костлявый, долговязый юноша, шатающийся от голода и говорящий только по-польски, попал в лагерь для перемещенных лиц.
Там посчитали, что это еще один безобидный беженец, коих было много в то время по всей послевоенной Европе. На американских продуктах силы быстро восстановились. Однажды ночью, весной 1946 года, он бежал в Италию, а оттуда во Францию в компании с другим поляком из лагеря, говорившим по-французски. В Марселе Ковальский забрался в магазин, убил владельца, вышедшего на шум, и снова кинулся в бега. Спутник бросил его, посоветовав податься в Иностранный Легион, единственное безопасное в этой ситуации место. На следующее утро Виктор записался туда и был направлен в Сиди-Белль-Аббе, а полицейское расследование в Марселе полностью зашло в тупик. Этот средиземноморский город был все еще крупнейшим портом, через который поставлялись американские продукты, и убийства, совершаемые из-за них, не были чем-то необычным. Поэтому дело по убийству, совершенному Ковальским, было закрыто через несколько дней, так как непосредственный преступник не был найден. Однако Виктор узнал об этом уже будучи легионером. Ему было всего 19 лет, и старослужащие окрестили его "Малютка". Но вскоре он показал им, на что способен, и его стали называть "Ковальский".
Шесть лет, проведенных в Индокитае, окончательно уничтожили все, что могло еще остаться в нем от нормального человека. Потом громадный капрал был направлен в Алжир. Но перед этим назначением Ковальский прошел полугодичный тренировочный курс в пригороде Марселя. Там он встретился с Джулией, маленькой, новредной потаскушкой из бара в районе доков. Тогда у нее были проблемы с сутенером. Одним ударом Ковальский вырубил его, и тот, пролетев через весь бар, не приходил в себя в течение 10 часов. На многие годы сутенер потерял хорошую дикцию, так ужасно была разбита нижняя челюсть. Джулии понравился громила-легионер, и несколько месяцев он был ее "защитником", провожая ее домой после работы в неряшливую мансарду. Между ними не было любви, была лишь только страсть, особенно с ее стороны. Но, узнав, что забеременела, Джулия сразу остыла. Ребенок, с ее слов, был его. И так как он хотел иметь детей, то поверил этому. Джулия же заявила, что ребенок ей не нужен, и она знает бабку, которая сделает все, что надо. Ковальский дал ей затрещину и пообещал убить, если она это сделает. Через три месяца он должен был возвращаться в Алжир. Тогда же,Виктор подружился с другим поляком, бывшим легионером Йозефом Гржибовским, которого все звали "Поляк Йойо". Тот стал инвалидом после Индокитая и сошелся с веселой вдовой, продающей закуски с небольшой тележки на перроне железнодорожного вокзала. После женитьбы в 1953 году, они вместе стали катать эту тележку. Йойо, прихрамывая за своей женой, рассчитывался с покупателями, пока та готовила бутерброды.
По вечерам, когда не было работы, Йойо любил посидеть в барах, где собирались легионеры из близлежащих казарм, и поболтать с ними о былом. Большинство из них были молоды. Когда Йойо уже служил в Индокитае, они были только новобранцами. Но однажды вечером он встретил Ковальского. Именно к Йойо обратился Ковальский за советом насчет ребенка. Бывший легионер во всем соглашался с ним, ведь оба были когда-то католиками.
- Она хочет избавиться от ребенка, - сказал Виктор.
- Сука, - ответил Йойо.
- Точно, корова, - согласился Виктор.
Они выпили еще, уныло уставившись на зеркало в глубине бара.
- Несправедливо по отношению к сосунку.
- Твоя правда, - согласился Йойо.
- Никогда не имел детишек, - подумав, промолвил Виктор.
- И я, хоть и женат, - ответил Йойо.
Ранним утром, уже порядком набравшись, они придумали план и торжественно выпили за него. На следующий день Йойо вспомнил обещание, но не знал, как бы это получше преподнести своей мадам. На это ушло три дня. Несколько раз он намекал ей, ходя вокруг да около, и потом, уже в постели, выложил все напрямую. К его удивлению, жена была рада. На том и порешили.
Виктор вернулся в Алжир к майору Родену, командовавшему батальоном уже в новой войне. А в Марселе Йойо с женой угрозами и лестью охаживали беременную Джулию. К тому времени, когда Ковальский уехал из Марселя, она была на четвертом месяце. Об аборте не могло быть и речи, о чем Йойо угрожающе сообщил сутенеру с поломанной челюстью, вновь появившемуся на горизонте. Но этот тип начал уже с осторожностью относиться ко всем легионерам, даже старым и хромым ветеранам. Поэтому, грязно обругав свой бывший источник доходов, он надолго скрылся из виду.
В конце 1955 года Джулия произвела на свет голубоглазую, с золотистыми волосиками девочку. Супруги Гржибовские вместе с Джулией заполнили документы об удочерении. Последняя вернулась к своей прежней жизни, а чета Йойо заполучила дочку, назвав ее Сильвией, о чем было сообщено в письме Виктору. Тот, как ни странно, был неимоверно счастлив, но никому об этом не рассказал. У него никогда не было ничего такого, по-настоящему личного, с чем бы ему пришлось расстаться, посвяти он кого-либо в свою тайну.
Однако три года спустя, перед опасным рейдом в горах Алжира, капеллан предложил ему написать завещание. Виктору это никогда не приходило в голову. У него не было ничего, что можно было бы оставить после смерти, так как весь свой заработок Ковальский спускал в барах и публичных домах во время редких отпусков. Но капеллан убедил его и помог тому составить завещание. Виктор Ковальский оставил все свое движимое и недвижимое имущество дочери некоего Йозефа Гржибовского, бывшего легионера, в данный момент проживающего в Марселе. Позже копия этого документа вместе со всем досье Виктора Ковальского была направлена в Министерство Вооруженных Сил Франции, в Париж. Когда его имя стало известно французским силам безопасности в связи с террористическими актами в Бонне и Константине в 1961 году, его личное дело, наряду с другими, было извлечено из архивов и легло перед сотрудниками Службы "Действие". Гржибовскому нанесли визит, и все сразу прояснилось, но Ковальский так и не узнал об этом.