Пуля попала в коленную чашечку одного из противников. Тот слабо охнул и обмяк. Пистолет был выбит из руки Ковальского, когда ему был нанесен второй удар по кисти. Секундой позже пятеро оставшихся бросились на поляка. Вся схватка длилась три минуты. Позже доктор скажет, что Ковальский отключился только после того, как ему было нанесено несколько ударов по голове свинцовой дубинкой, обтянутой кожей. Часть одного уха была оторвана тяжелым ударом, нос был сломан, а лицо было похоже на уродливую маску темно-красного цвета.
Большую часть схватки Ковальский провел механически. Дважды поляку почти удалось дотянуться до пистолета, но кто-то ногой отбросил его в дальний угол комнаты. Когда наконец бесчувственное тело рухнуло на пол, лишь трое из его противников оставались на ногах.
Они надели на поляка наручники и отступили, тяжело дыша. Огромное тело лежало без движения, и только струйка крови, вытекающая из раскроенного черепа, говорила о том, что он все еще жив. Человек с простреленным коленом скорчился у стены рядом с дверью, прижимая блестящие от крови руки к своей изуродованной ноге. Он был бледен, монотонные ругательства вырывались сквозь посеревшие от боли губы. Другой стоял на коленях, медленно раскачиваясь взад-вперед, обхватив руками изувеченный пах. Еще один лежал недалеко от поляка, выразительный синяк красовался на его левом виске, куда угодил кулак Ковальского.
Главный в группе перекатил Ковальского на спину и оттянул ему веко. Затем подошел к телефону у окна, набрал местный номер, все еще тяжело дыша.
Когда взяли трубку, он сказал человеку на том конце: "Мы взяли его... Дрался? Конечно, дрался, черт его побери... Он выпустил одну пулю, Герини лишился коленной чашечки. Канетти получил по яйцам, а Виссар вырубился... Что? Да, поляк жив, таков ведь был приказ? Иначе он не натворил бы столько... Да, ему тоже досталось. Не знаю, он без сознания... Нет, подкрепление уже не нужно. Лучше пришлите пару машин скорой помощи. Да побыстрее", - и бросил трубку.
- Скоты, - пробормотал он ни к кому не обращаясь.
По всей комнате валялась разбросанная мебель, скорее сейчас похожая на дрова. Впрочем, она только для того и сгодится. Они считали, что поляк побежит назад по лестнице. Да и в соседней комнате не расставили мебели, а здесь мебель, черт ее побери, стала дополнительной трудностью. Ему самому в грудь угодило кресло, брошенное Ковальским. Грудь ныла от боли. Чертов поляк, подумал он, эти педики в управлении ничего не сказали нам, что он из себя представляет.
Через пятнадцать минут два "Ситроена" скорой помощи подкатили к дому. Из одного вышел доктор и поднялся наверх. Он осматривал Ковальского пять минут. Наконец, задрав рукав его рубашки, он сделал инъекцию. Вошли двое санитаров, положили поляка на носилки и засеменили с ним к лифту. Доктор повернулся к раненому корсиканцу, который недобро смотрел в его сторону, лежа около стены в луже крови.
Доктор подошел к нему, убрал руки с колена, посмотрел на рану и присвистнул.
- Так. Морфий и госпиталь. Сейчас ты вырубишься. Здесь я больше ничем не могу тебе помочь. Но считай, малыш, твоя служба закончилась.
В вену вошла игла, и Герини разразился потоком ругательств.
Виссар сидел, прижав руки к голове, с безумным выражением в глазах. Канетти уже стоял, прислонившись к стене. Его тошнило. Двое коллег подхватили его под мышки и вывели из квартиры. Старший группы помог встать Виссару, а в это время вторые носилки унесли безжизненное тело Герини.
Выйдя в коридор, старший последний раз оглянулся.
- Ну и бардак, - заметил доктор, стоящий рядом с ним.
- Местные власти позаботятся, - бросил старший. - Это их квартира.
С этими словами он закрыл дверь. Соседние квартиры были открыты, но там все было в нетронутом виде. Он закрыл обе двери.
- Соседей нет? - спросил доктор.
- Нет, - сказал корсиканец. - Мы заняли весь этаж.
В сопровождении доктора он помог Виссару, который все еще не мог прийти в себя, спуститься вниз по лестнице к ожидающим автомобилям.
Двенадцать часов спустя, после езды по дорогам Франции, Ковальский был доставлен в крепость в пригороде Парижа. Стены камеры были выкрашены в обычный белый цвет. Там и сям виднелись нацарапанные непристойности и молитвы. В камере было жарко и очень тесно, пахло карболкой, потом и мочой. Поляк лежал лицом вверх на узкой железной койке, намертво прикрученной к полу ножками. Кроме грязного матраса и скатанного одеяла под головой, на койке ничего больше не было. Два тяжелых кожаных ремня обвивали ноги поляка, еще несколько - пояс, грудь и запястья. Ковальский был все еще без сознания, но дышал глубоко и неравномерно.
С лица была смыта вся кровь, на ухо и череп наложены швы. Полоска пластыря перекрывала нос, рот был приоткрыт, сквозь него со свистом пробивался воздух. Два передних зуба были сломаны. Все лицо было в кровавых потеках и синяках.
Сквозь густой покров черных волос на груди, плечах и животе были видны другие выразительные свидетельства драки, следы от кулаков, башмаков и дубинок. Тюремный врач закончил осмотр, выпрямился и положил стетоскоп в сумку. Он повернулся и кивнул человеку, стоящему позади него. Тот толкнул дверь, и они вдвоем вышли в коридор. Стражник захлопнул камеру и задвинул засов.
- Чем это вы его так стукнули... скорым поездом? - спросил доктор, когда они спускались по коридору.
- Понадобилось шесть человек, чтобы его взять, - ответил полковник Роллан.
- Неплохо поработали. Они чуть не убили его. Если бы не его бычье здоровье, они бы его кончили.
- Да, это была драка! Все же, какие последствия для этого малого?
- Говоря обычным языком: возможен перелом правого запястья - мне не дали сделать рентген, если вы помните, плюс рассеченное левое ухо, череп и сломанный нос. Многочисленные порезы и кровоподтек, легкое внутреннее кровоизлияние, которое может дать осложнение и убить его или же разойдется само по себе. Он чертовски здоровый парень или, по крайней мере, был им. Меня больше всего беспокоит его голова. То, что у него сотрясение, - это без сомнения, а вот сильная или слабая форма - трудно сказать. Череп цел, хотя это и не заслуга ваших ребят. Просто у него башка как слоновая кость. Но у сотрясения могут быть очень серьезные последствия, если вы не оставите его в покое.
- Мне нужно задать ему некоторые вопросы, - заметил полковник, изучая кончик зажженной сигареты. Мужчины остановились. Кабинет доктора и выход находились в разных концах коридора. Врач с пренебрежением посмотрел на главу Службы "Действие".
- Это тюрьма, - сказал он тихо. - Да, она создана для людей, угрожающих безопасности государства, но я все же доктор. И во всем, что касается здоровья заключенных, буду командовать я. Этот коридор,.. - он кивнул головой назад в направлении того места, откуда они пришли, - ваша вотчина. Мне ясно намекнули на то, что все это не мое дело и что у меня здесь нет права голоса. Но вот что я вам скажу: если вы начнете беседовать с ним, то этот человек, еще до выздоровления, учитывая ваши методы, может либо умереть, либо стать шизофреником.
Полковник Роллан выслушал горькие предсказания доктора, не поведя и бровью.
- Сколько ждать? - спросил он.
Доктор пожал плечами.
- Трудно сказать. Он может прийти в сознание завтра или через несколько дней. Но даже если он придет в сознание, он не готов к допросу в медицинском смысле недели две. По Крайней мере в том случае, если сотрясение легкое.
- Но есть же всякие лекарства, - пробормотал полковник.
- Да, есть. Но у меня нет желания прописывать их. Вы, вероятно, имеете доступ к ним, даже наверняка имеете. Но от меня вы их не получите. В любом случае, что бы он сейчас ни сказал, вряд ли это будет представлять для вас интерес. Вероятнее всего, это будет бред. Его сознание сейчас скомкано. Оно может проясниться, а может и нет. Но если оно все-таки прояснится, это должно произойти само по себе. Лекарства, действующие на сознание, могут сделать из него идиота, который уже не понадобится ни вам, ни кому-нибудь другому. Скорее всего, он очнется через неделю. Вам нужно подождать.
После этих слов он повернулся на каблуках и отправился в свой кабинет.
Но доктор ошибся. Ковальский открыл глаза через три дня, 10 августа, и в этот день у него был первый и единственный допрос.
По возвращении из Брюсселя, Шакал еще три дня обдумывал последние детали своего предстоящего визита во Францию.
Имея в кармане водительские права на имя Александра Квентина Даггана, он отправился в Фанум Хаус, штаб-квартиру Автомобильной Ассоциации и приобрел международные водительские права на то же имя.
В комиссионном магазине, специализирующемся на товарах для путешествий, он купил несколько кожаных чемоданов. В один из них он сложил одежду, которая в случае необходимости превратит его в пастора Пер Йенсена из Копенгагена. Он спорол этикетки с трех датских рубашек, купленных в Копенгагене, и пришил их на пасторскую одежду. Воротник наподобие собачьего ошейника и пасторскую манишку он купил в Лондоне, сняв с них английские этикетки. Эти вещи он уложил вместе с туфлями, носками, нижним бельем и темно-серым легким костюмом, который мог бы носить пастор Йенсен. В тот же чемодан вошли вещи американского студента Марти Шульберга: легкие туфли, носки, светлые брюки, теплые рубашки и нейлоновая куртка.
Подрезав с краю подкладку чемодана, он вставил между двумя слоями кожи, образующими жесткие стенки, паспорта двух пассажиров, одним из которых, возможно, он пожелает стать. Сверху легла датская книга по французским соборам, две пары очков, одна для пастора, другая для студента, два разных набора цветных контактных линз, тщательно завернутых в салфетку, и специальные препараты для окраски волос.
Во второй чемодан вошли: туфли, носки, рубашка и брюки французского производства, купленные им на парижском блошином рынке. Там же разместились короткое пальто и черный берет. В подкладку этого чемодана он засунул фальшивые документы на имя Андре Мартена. Этот чемодан был частично пуст, поскольку сюда же Шакал планировал уложить набор стальных трубок, содержащих в себе полный снайперский комплект.