пников больше не попадалось.
И вот Париж. Впервые в своей жизни он оказался в столице. Пьер представлял себе сверкающие огни огромного города. Но перед его глазами снова мелькало лишь лицо сержанта Барбини, командира взвода. И снова повторилось то же самое.
- Видишь это ограждение, Вальреми? Стой здесь, наблюдай. Следи, чтобы его не сдвинули, и не пускай никого без специального пропуска. Вопросы есть?
Да уж, ответственное задание, нечего сказать. В этот День Освобождения парижское начальство просто с ума посходило. Вызвали несколько тысяч полицейских со всей страны для оказания помощи столичным воякам. Вчера вечером, когда их разместили по казармам, вместе с ним ночевали парни еще из десяти городов. Ходят слухи, что кто-то кого-то ловит. Но все это слухи, одни только слухи. Все равно не произойдет ничего интересного.
Вальреми обернулся и посмотрел на улицу Рю де Рене. Заграждение, которое он охранял, перекрывало дорогу поперек от одного здания до другого в 250 метрах от Площади 18 июня. В сотне метров за площадью виднелся фасад железнодорожного вокзала, перед которым должна была проходить праздничная церемония. Он мог разглядеть людей, размёчающих места, где должны будут стоять ветераны, официальные лица и отряды республиканской гвардии. Еще целых три часа. Боже, кажется, это пекло никогда не кончится!
За линией заграждения начали собираться первые зрители. "У них просто фантастическое терпение, - подумал про себя Вальреми. - Подумать только, три часа париться на такой жаре только для того, чтобы с расстояния трехсот метров увидеть толпу людей и знать, что где-то в середине этой массы стоит де Голль". Но народ всегда собирался, когда должен был выступать Большой Шарль.
У барьера столпилась уже добрая сотня зевак, когда Вальреми заметил старика. Тот ковылял по улице с таким жалким видом, что, казалось, вот-вот упадет. Струйки пота стекали из-под черного берета, длинная шинель свисала ниже колена. На груди блестели и позвякивали медали. Толпа зрителей у барьера смотрела на беднягу с чувством жалости и сострадания.
"Эти престарелые ветераны вечно носятся со своими медалями, как будто это самое главное, что у них есть в жизни, - подумал Вальреми. - Хотя, может быть, только это у них и осталось. Особенно если на войне тот лишился ноги." Старик, хромающий навстречу Вальреми, напомнил ему старую подбитую чайку, которую он видел однажды на морском побережье Кермаде. Трудно было даже представить, что когда-то этот человек тоже был молодым. "Подумать только, прожить остаток своих дней вот так, хромая на одной ноге в обнимку с алюминиевым костылемI"
Старик подковылял, наконец, к Вальреми.
- Вы разрешите мне пройти? - робко спросил он.
- Давай сначала проверим твои документы, папаша.
Старый ветеран суетливо полез в карман давно не знавшей стирки рубашки и протянул Вальреми две замусоленные книжечки. Тот открыл их и прочел: Андре Мартен, гражданин Франции, 53 года, родился в г. Кольмар, Эльзас, житель Парижа. Второй документ был выписан на то же имя. Сверху было написано "Инвалид войны".
"Да, здорово тебе досталось," - подумал Вальреми.
Он рассмотрел фотографии на документах. На них был изображен один и тот же человек, хотя и в разное время. Вальреми поднял голову.
- Снимите берет, - мягко попросил он.
Старик поспешно стащил с головы берет и скомкал в руке. Вальреми сравнил лицо ветерана с изображениями на фотографиях. Конечно, это был он. Хотя человек, стоящий перед ним, выглядел еще более болезненно. Он, видимо, порезался во время бритья, и сейчас места порезов были залеплены маленькими кусочками туалетной бумаги, сквозь которые проступали пятнышки крови. Лицо было землисто-серым и влажным от пота. Седые волосы пучками торчали в разные стороны.
Вальреми вернул документы.
- Зачем тебе нужно туда, отец?
- Я там живу, - ответил старик. - Я сейчас на пенсии, и мне дали квартиру в мансарде.
Вальреми снова взял удостоверение личности и прочел адрес: шестой парижский район, улица Рю де Рене, 154. Он взглянул на номер ближайшего дома, 132. "Все понятно, - подумал Вальреми, - дом 154 находится дальше по улице. Что ж, он не получал приказов не пускать людей в свои собственные квартиры."
- Хорошо, папаша, можешь проходить. Но поторапливайся, через несколько часов здесь будет Большой Шарль.
Старик улыбнулся, поспешно спрятал в карман документы и едва не упал, потеряв равновесие. Но Вальреми вовремя поддержал его под локоть.
- Я знаю, - произнес ветеран. - Один мой старый фронтовой друг тоже получил медаль уже после войны. А мне вручили мою два года назад, - он указал на медаль на груди. - Но я получил ее от командующего ВВС.
Вальреми посмотрел на медаль. "Медаль Освобождения", -прочел он. - Ну и что? Неужели этот паршивый кусочек металла стоит того, чтобы на всю жизнь остаться за него калекой?"
Вспомнив, что он на службе, Вальреми сделал старику знак проходить. Тот молча заковылял по улице, а солдат повернулся уже, чтобы остановить какого-то слишком прыткого зеваку, попытавшегося проскользнуть за ограждение:
- Тише, тише, бросай эти фокусы, приятель. Если хочешь посмотреть, спокойно стой за барьером, - строго прикрикнул он.
Старый солдат уже скрылся из виду в дальнем конце улицы, прилегающей к площади.
Мадам Берте вздрогнула, заметив, что на нее упала чья-то тень. День сегодня выдался на редкость суматошный. Полиция обыскала утром все квартиры. Что сказали бы жильцы, если бы были дома? К счастью, все они уехали в отпуск.
Когда полиция ушла, старушка смогла, наконец, усесться на свое обычное место у дверей и более-менее спокойно заняться вязанием. Церемония, которая должна была начаться через два часа в сотне метров отсюда, нисколько не интересовала ее.
- Простите, мадам.,. Можно попросить у вас стакан воды. Сегодня так жарко... Боюсь, что не смогу дождаться начала церемонии...
Старушка подняла голову и взглянула на стоящего перед ней старого ветерана. На нем была такая же форма, какую носил когда-то ее покойный муж. Слева на груди поблескивали на солнце медали. Старик тяжело опирался на костыль, из-под длинной шинели виднелась его единственная нога. Лицо было потным и изможденным. Мадам Берте собрала вязание и сунула в карман фартука.
- Бедняга. Вы пришли так рано. Церемония начнется только через два часа. А вы без ноги... И на такой жаре... Ну, заходите, заходите...
Она засеменила к стеклянной двери в свою каморку. Ветеран заковылял следом.
Сквозь шум льющейся из крана воды мадам Берте не услышала, как захлопнулась дверь в коридор. Она почувствовала только, как пальцы человека схватили ее сзади за нижнюю челюсть и зажали рот. Совершенно неожиданно раздался хруст суставов под правым ухом. Струйка воды и стакан в руке вдруг рассыпались в глазах на тысячи мелких разноцветных осколков, и ее обмякшее тело беззвучно опустилось на пол.
Шакал расстегнул шинель и потянул тесьму, освобождая привязанную сзади согнутую ногу. Он попытался выпрямить ее, и лицо его исказилось от бели. Несколько минут Шакал растирал бедро и голень, дожидаясь притока крови.
Через пять минут мадам Берте была связана по рукам и ногам. Рот был заклеен большим куском пластыря.
Ключи от квартир лежали в ящике стола. Снова застегнув шинель, Шакал поднял костыль, тот самый, на который опирался двадцать дней назад в аэропортах Милана и Брюсселя, и осторожно выглянул наружу. В подъезде никого не было. Он запер дверь каморки и быстро поднялся вверх по лестнице.
На шестом этаже Шакал остановился и постучал в дверь квартиры мадмуазель Беранже. Оттуда не доносилось ни звука. Он постучал снова. Но и на этот раз ответом ему была полная тишина. За дверью квартиры мсье и мадам Шарье тоже было тихо. Отыскав в связке ключ от квартиры Беранже, Шакал вошел внутрь и запер за собой дверь.
Он подошел к окну и осторожно выглянул наружу. Через дорогу, на крышах стоявших напротив домов люди в голубой униформе занимали исходные позиции. Он успел как раз вовремя. Вытянув руку, Шакал тихо открыл окно и отступил в глубь комнаты. Сквозь оконный проем в комнату падал луч света, ярким квадратным пятном освещая ковер на полу. Благодаря контрасту света и тени остальная часть помещения казалась темной и, когда Шакал стоял вне освещенного участка, наблюдатели с дома напротив не могли видеть его.
Внизу на расстоянии 130 метров находилась площадь. В двух метрах от окна Шакал установил обеденный стол, уложив на него пару подушек с кресла, образовав таким образом упор для стрельбы.
Убийца снял шинель и закатал рукава рубашки. Затем взял костыль и начал разбирать его на составные части. Он открутил снизу резиновый колпак, и в нем блеснули капсюли трех оставшихся патронов. Тошнота и потливость после съеденного пороха из двух разобранных патронов начала немного проходить.
Шакал открутил еще одну часть костыля и вынул из нее глушитель. Затем появился оптический прицел. Из утолщенной части костыля были извлечены ствол и затвор.
Из V-образной рамы Шакал выдвинул два стальных стержня, собрав из них приклад. Осталась обшитая мягкой тканью верхняя часть. В ней не было ничего, кроме спускового крючка, спрятанного под обшивкой. Сама же обшитая часть превратилась в упор приклада.
Аккуратно, не торопясь, Шакал собрал винтовку. Затвор, ствол, нижняя и верхняя части приклада, упор, глушитель и, наконец, спусковой крючок. Последним с легким щелчком встал на свое место оптический прицел.
Присев на стул и положив ствол винтовки на верхнюю подушку на столе, Шакал взглянул в оптический прицел. В перекрестье появилась голова одного из распорядителей праздника. Шакал подкрутил винты. Голова приблизилась и стала видна отчетливее. Совсем как та дыня в Арденском лесу.
Как солдат в окопе, Шакал выложил на край стола 3 патрона и, взведя затвор, вогнал один из них в ствол винтовки. Одного будет вполне достаточно. Остальные два - просто на всякий случай. Затем он закрыл затвор и бережно положил винтовку на стол. Достав спички и сигареты, Шакал откинулся на стуле и с удовольствием закурил. Ждать осталось ровно 1 час 45 минут.