— А чего это ты, сынок, разволновался? Ну-ка, покажи язык! — депутат заглянул Суркову в рот и разочарованно покачал головой. — Нет. У тебя даже «белки» нет.
— Да нет. Я не про себя. Девушка моя в Аду заразилась.
— А-а, — протянул Иван Иванович, — ты ей теперь не поможешь. Наверняка она уже в теле по поверхности носится.
— Это еще зачем?
— В Аду грешников не лечат. Кто будет антишизофрин, параноидол и обездушивающее переводить? Ну если только черт. Ну если только продвинутый.
— А обычные грешники?
— Я же тебе сказал: в тело — и на поверхность. Там, Сурков, по-прежнему есть больницы и работают врачи. Или ты настаиваешь, что мы не жили? А, Сурков?
Обещания дуры обязательно сбудутся. Сурков должен был об этом помнить, и ему казалось вдвойне обидным отдавать заработанные баллы депутату и делиться с бесцеремонной Галей. Вкушать ЛБ Сурков не стремился, его дегустационная карта не могла попасть в пробовательную, но проданным ЛБ можно было пополнить счет. А при накоплении определенного количества очков заявить о сдаче на вид или даже на удостоверение. А там… Там можно выяснить, почему он, Сурков, скорее мертв, чем жив, или хотя бы попытаться это сделать.
Сурков извлек из аппарата голубую карту и с сожалением прочел текущий остаток:
— Практически все сначала.
— А я тебя предупреждала, — укоризненно промычала Галя.
Несмотря на усердие, она не могла скрыть своего возбуждения.
— Помню, — неохотно ответил Сурков.
— Будешь в следующий раз знать!
— Буду. У тебя-то много очков? Когда шляпу снимешь?
— Еще не скоро.
— А ЛБ много заказала?
Галя пожала плечами, давая понять, что все относительно.
— Хоть по полной программе?
— Сурков, да какая тебе разница?
— Никакой, но если от этого тебя не проколбасит, я расстроюсь.
— С какой стати?
— Как с какой? Мои ведь очки!
— Ох, и скупердяи же вы, мужики. И кстати, молиться теперь придется.
— Я это уже понял, — разочарованно выдохнул Сурков.
— Давай пока разучим «Господи, спаси», «Отче наш» и «Боже, царя храни».
— Боже, Суркова храни, — басом запел Сурков.
— Клоун, — констатировала Галя.
— Просто дурик. Скажи, Галь, а почему надо Господа славить? Почему нельзя славить, скажем, Суркова?
— Славь, кто же тебе мешает? Только очки за это не идут.
— А если тебя?
— Не думай, что я поделюсь своими очками за фальшивый, льстивый куплетик.
— Галь, скажи, неужели Всевышний не видит того, что даже тебе очевидно.
— Что значит — даже тебе? Ты меня за дуру принимаешь?
— Нет, что ты! Просто это очевидный факт, я подумал…
— Дурак ты, ваше благородие. Очевидный факт, что ЛБ безгранична и бесплатна. А псалмы ты поешь, потому что входишь с Богом в договорные отношения.
— И чем больше пою, тем больше получаю ЛБ?
— Да, это как на Земле, чтобы порядка было больше.
— Скажи, Галь, а это правда, что в Раю был ужасный бардак?
— Еще какой. Я в самый последний момент сюда попала, но и мне хватило по полной программе.
— А ты ЛБ пробовала?
— Конечно.
— И как тебе?
— Это кайф.
— Неужели настолько?
— Сурков, ты когда-нибудь занимался сексом в спортивном самолете, выполняя мертвую петлю?
— Нет, но я догадался, как ты сюда попала.
— ЛБ — это еще круче.
— Хорошо, что ты мне не дала попробовать.
— Почему?
— Убежден, я бы уже не спрыгнул.
— Ерунда. ЛБ — это хорошо, никакой ломки, никакой передозировки, просто с ней в кайф.
— А без нее?
— А без нее — не в кайф.
Сурков увидел метнувшуюся наискосок тень, и в следующую секунду Галя полетела через него. Облака пару раз перевернулись вокруг, кто-то торопливо стал извиняться:
— Простите, простите, очень спешу.
— Куда ты несешься, как угорелый? — возмущалась Галя. — Ты же нас мог на атомы разложить.
— Очень извиняюсь. Очень. Я тороплюсь.
— Попадется тебе РАИшник, будешь знать.
— А, — махнула рукой торопливая душа, — мне все равно.
— Куда торопишься? — спросил Сурков.
— В ОША, — сказала неизвестная душа и, быстро оторвавшись от облака, скрылась за горизонтом.
— Что такое ОША? — Сурков задал вопрос, но очень долго не получал ответа. Он повернулся к Галине, стоявшей с открытым ртом, как и все земные дуры. Ее взгляд постепенно становился осмысленным, и через несколько секунд она сказала:
— Они объявили набор, суки.
— Кто? Какой набор?
— ОША, Сурков, это объединенная школа ангелов. А этот торопыга мчится в приемную комиссию. Нет, все-таки какие негодяи! Хоть бы объявление дали, — Галина развела руки в стороны, явно собираясь улететь.
— Обожди, — Сурков торопливо схватил Галину, — а ты-то куда?
— Я, Сурков, всю смерть мечтала получить крылья, так что прощай!
— А как же я?
— Да пошел ты, — Галина высвободила руку и исчезла так быстро, как только это может душа.
— Нет, я балдею! — вырвалось у Суркова. — У этих, с позволения сказать, святых есть элементарное чувство ответственности?
Он, глупо хихикая, направился к ближайшей публичке. Взяв молитвенник, Сурков старательно принялся за зубрежку. Занятие его быстро сморило, и, в очередной раз вознесшись до небес, Сурков обнаружил, что сидит рядом с древней старушкой, старательно изучающей латынь.
— Сколько вам лет? — бесцеремонно поинтересовался Сурков.
— Второго года я, — ответила бабушка.
— Тысяча девятьсот? — не поверил Сурков.
— Второго года я, — раздраженно повторила душа. — А ты, санок, это зря учишь.
— Почему?
— Кому ты собрался здравные петь?
— Себе.
— В Раю такого нельзя.
— А как же?
Старушка перечисляла местную десятку РайТиВи, но Сурков ее не слушал. Он обдумывал внезапно возникшую идею и, незаметно для себя, стал мурлыкать под нос. Остановило его странное чувство. Суркову показалось, что пенопол растворяется у него под ногами, руки провалились сквозь столешницу, а, простите за выражение, зад — киселем расплывается по скамье.
— Санок! — предостерегла старушка.
Молнией пронзившая мысль утроила громкость и старания Суркова. Он уже не пел, а рычал. Ураганом выл заздравную, самозабвенно славил и просил. Вокруг него собралась стайка любопытных душ, и когда Сурков закончил молитву звучным «аминь», старушку обдало голубыми брызгами, оставшимися от души и разлетевшимися по Раю.
Глава 11
Мысль о голоде первой посетила Суркова. Он открыл глаза и увидел мутный потолок с разводами ржавых пятен и сетью мелких трещин в углу. Запах антисептиков, больничного омлета, вареной свеклы, хруст полиэтилена, шарканье домашних тапочек, гулкое эхо коридора — все это влетело в сознание Суркова, нещадно кружа голову. Он попытался пошевелить рукой: что-то слабо сопротивлялось, какой-то предмет метнулся вправо, звон разбитого стекла. Это просто музыка… Суркову еще никогда не приходилось слышать такого прелестного звука. Еще запахи! Новые, живые. Запах глюкозы и аскорбиновой кислоты и голод, голод, голод.
Сурков сел на кровати совершенно голый. До этого он был накрыт больничной простыней, теперь она упала на пол, собрав причудливые складки. Длинный коридор, в котором стояла кровать, проворно изогнулся, но Сурков устоял, схватившись за прохладный подоконник. Подоконник. Его край приятно лег в ладонь, как рукоятка спортивного пистолета. Сурков ощутил застывшие капли краски, округлый спил, достаточно неровный, чтобы быть настоящим. Сурков боялся повернуть голову, боялся, потому что уже точно знал, что именно увидит за окном. Он зажмурился так, что в темноте замелькали алые пятна, но уже через несколько мгновений любопытство взяло верх, и он увидел сначала грязное окно, затем пыльную улицу, людей, деревья, машины, небо, солнце. Все это казалось таким реальным, что Сурков закрыл глаза, пугаясь своей догадки.
«Неужели это был сон? Неужели мне все приснилось? Этого не может быть!»
Мимо него, шаркая и тяжело переставляя трубчатые ходули, проплыл преклонного возраста мужчина в полосатом халате. Он что-то проворчал по поводу разбитой капельницы и, обойдя лужу глюкозы, поковылял дальше. Сурков сбросил одну ногу на пол, проделал такую же операцию со второй конечностью. Тело его слушалось. Выглядело оно чужим и казалось онемевшим, но ноги и руки подчинялись, и Сурков попытался идти в том же направлении, в котором двигался инвалид. Скорости их были почти равны, но через несколько секунд инвалид оглянулся, вспомнил что-то про свою мать и исчез так быстро, как только мог человек на костылях. Сурков преодолел расстояние до ближайшей двери, он и не думал играть в догонялки. Опираясь о зеленую стену и медленно двигаясь дальше, парень волочил на резиновой трубке разбитую капельницу. Возле проема он несколько секунд отдохнул и заглянул за косяк. Облаченный в правильные геометрические формы и стандартный белый цвет ему улыбался холодильник ЗИЛ! Такой радостной встречи Сурков не ожидал. Он поздоровался с белым другом, подошел к нему и с вожделением потянулся к никелированной ручке. В этот момент холодильник недовольно дрогнул, изойдя холодной судорогой, громко загудел.
— Позволь мне вкусить твои дары! — обратился к холодильнику Сурков.
Холодильник ничего не ответил. Сурков понял это как знак одобрения и согласия. Он открыл дверцу и тут же ее закрыл. Минуту спустя он повторил попытку: снова потянул за ручку, но захлопнуть дверцу не сумел, она лишь чавкнула и отошла назад, оставив узкую полоску света.
— Там кто-то есть, — сказал Сурков, разглядывая через щель соблазнительный пакет кефира.
— Ох! — всплеснула руками медсестра, обнаружившая на полу голого Суркова.
Пока он поворачивал голову, медсестра исчезла, оставив в воздухе запах туалетной воды.
— Кто здесь? — недовольно спросил Сурков, уже не помня, к кому обращался.
— Добрый доктор, — ответил добрый доктор.
Медсестра с круглыми глазами выглядывала из-за плеча в белом халате. Она делала непонятные пассы и шептала в ушко доктора, на которое сползла больничная шапочка.