Выскочил я оттуда, как ошпаренный! Ну и ну, что ж это получается? Кто-то их всех порубал ни за что ни про что и запрятал в здание. Может, какая лесная ватага сюда сунулась? Народ там дикий, никаких законов не признает. Но почему тогда барахло не тронуто? Любая ватага шмотки первым делом приберет! Да и зачем им такую бойню устраивать? Разогнали бы всех, ну шлепнули сгоряча одного-двух, а тут?.. Народ, конечно, все больше пустой, никчемный, никто по ним плакать не станет, но ведь люди же!
Молодые тем временем тоже в здание сунулись — выходят, лица на них нет. Да-а, это вам не столица! А Бруно, смотрю, хоть бы хны: трубка в зубах, попыхивает себе в небо, небось, и не такое видал!
Стою у платформы, соображаю: куда ж теперь? По насыпи, к тракту? Опасно, каждая собака тебя издалека видит. К шахтам с моими приятелями нечего и соваться... Черт его знает, хоть назад возвращайся...
— Топот! — вдруг заявляет мордатый.— Кто-то скачет...
Не слышал я никакого топота, но рассуждать не стал.
— А ну давай сюда! — командую.— Быстро!
Сиганули мы в щель под платформу, затаились среди всяческой рухляди. Грязь, вонища — хоть святых выноси. Я приложился ухом к земле: действительно, скачут! Похоже — много. Хороший у мордатого слух, позавидуешь!
А через пару минут влетает на Станцию здоровенный конный отряд — сотня, не меньше. Я как форму их увидел — синие мундиры с белыми кругами на рукавах,— похолодел весь. Черное небо, кругами! Этого только не хватало! Вот, значит, кто здесь орудовал, выходит, и Пузырю-покойничку не померещилось вчера с перепою: сфероносцы в Призенитье! Но какого дьявола? Сто лет духом ихним не пахло, и на тебе!
Большая часть отряда с ходу рванула вдоль насыпи, к тракту — слава богам, мы туда не сунулись! Остальные быстро спешились и давай вокруг шнырять. В общем, дрянь дело — прочесывают Станцию!
Пихнул я Бруно в бок — и ужом к тому краю платформы, где заросли. А над головой уже сапожищи бухают, труха сыплется, пыль. Ну и денек сегодня! Не знаю, за кем они охотятся, может, и не за мной, но от этого не легче: найдут — и как тех...
Ползу, не оглядываюсь, платформа длинная, низкая — не встать. Сзади вроде мордатый пыхтит, не отстает. До края уже рукой подать, тут кто-то из солдатни в щель сунулся: «Стой, стой!..»
И сразу выстрел — как из пушки, в ушах заложило. Прыгнул я тигром, затылок о плиту рассадил, вывалился на свет — и в кусты, вслепую, только глаза от колючек прикрыл. Крики, пальба, ветки вокруг от пуль секутся... Счастье мое, что заросли здесь сплошной стеной, а то бы все, каюк!
Ох, и бежал я, мама родная, все свои рекорды побил! Весь выложился, без остатка. Как ноги подкосились, плюхнулся брюхом вниз — в глазах темно, сердце где-то у глотки, вот-вот выскочит. Одна только, мысль в башке: ушел, забери меня черти — ушел!
Минут десять в себя приходил, потом огляделся. Лежу в густой траве, на светлом пригорке; где-то сбоку ручей журчит; вокруг, уступами, лес — хороший лес, плотный; а между здоровенных сосновых стволов — скалы. Все в порядке — впереди горы!
Ну, тут я совсем повеселел: не подвело чутье, правильный курс выбрал. Кавалерия кругачей в горы не попрется — кишка тонка, а приятели мои новые бродят сейчас где-нибудь в зарослях, а может, и лежат уже на вокзале. М-да, здесь уж как повезет!.. Одним словом, хорошо удрал, черта с два меня найдут: так след запутал, ни одна собака не возьмет!
Повернулся я на спину, лицом к сфере. Она еще голубая, яркая, глаза режет, но уже к синему часу дело идет. Ложносолнце давно скисло, от него лишь серая клякса осталась. Люблю я это время сферодня, самый приятный для глаза свет. Утром уж слишком много красноты вокруг, все бордовое, будто пожар вселенский. И рожи у всех мерзкие, как у Пузыря при запое. В желтый полдень начинается вся эта чехарда с Черным солнцем — и в глазах рябит, и нечисть всякая безобразит. А сейчас самое то, как и должно быть в натуре: трава — синяя, горы — зеленые в сизой дымке. Красота! От сферы — мягкое тепло; пригревает, тихо, спокойно... Отдохну, думаю, малость — и в горы. Места, слава богам, знакомые, можно сказать, родные. Осмотрюсь, разведаю, что и как, и дальше — к столице...
Одним словом — размечтался, сучья кость, раскис. Тут они и выскочили из кустов — как призраки! Все трое — целые, невредимые, даже поклажу сохранили. Я как к земле прирос — не шевельнуться, рот разинул. Ведь хоть бы ветка где хрустнула!..
Тормозят рядом, и этот молодой, белобрысый мне этак ручкой: мол, вот и мы! Рюкзак скинул, присел рядом, рукавом пот с лица вытирает, а сам почти сухой, ну, может, слегка запыхался. Вот дьявольщина, как же это?..
Лота головой тряхнула, улыбнулась — мне! — и к ручью, грязь смывать. А мордатый даже не присел, сразу за трубку. И, разрази меня гром, такой у них вид, будто и не бежали они только что сломя голову, а так, размялись слегка. Ну и ну!..
Сел я, братцы, и морда у меня, наверное, до колен вытянулась — Ян даже заржал. Святая сфера, что же это получается? А Бруно трубку раскурил и спрашивает, словно ничего не случилось:
— Ну, Стэн, куда теперь?
А я сижу столб столбом, язык проглотил. Скажу без хвастовства: мало кто со мной в беге сравнится, спросите любого. И вот я валяюсь, как конь загнанный, а этим хоть бы что, чуть вспотели. И главное: как они на меня вышли, ищейка у них припрятана, что ли?.. Ох, хотелось бы мне знать, где их так натаскали?! Одним словом, недооценил я их, вот что, матерые это ребята. Сопляк я перед ними, и вот это отныне надо зарубить себе на носу!
Ну, ладно, пришел я в себя, рот захлопнул. Гляжу, Лота поднимается, лицо в брызгах, волосы мокрые поправляет. Казалось бы, что особенного — а глаз не оторвать, прямо завораживает! Наваждение какое-то. Потом руку на сфероюг вскинула.
— Там что,— спрашивает,— горы?
— Угу,— говорю,— они самые...— Подумал и добавляю осторожно: — Вот туда и пойдем!
Смотрю, все на меня уставились. Лота глаза прищурила, меня будто ледяной водой окатило.
— А как же столица? — спрашивает тихо.
— Да ты никак струсил, парень? — подает голос Бруно.
Ладно, проглотил я молча, понимаю: завести хотят. Но это они зря, это у них не выйдет. Не на того напали — мне с ними надо жить дружно. Пока.
Встал я — ноги, как бревна дубовые, и говорю:
— Вы, конечно, как знаете, а мне через Станцию путь заказан. В Сферополис можно и через горы — один черт!
Вежливо сказал, спокойно. Бруно головой качает:
— Далековато через горы-то... Время потеряем.
— Ну и оставались бы на Станции,— не выдержал я.— Кругачи бы вас в два счета куда надо доставили!
Старшой и глазом не моргнул, стоит, покуривает. Молодые переглянулись.
— А что,— говорит Ян,— это мысль!
Поглядел я на его физиономию конопатую — не поймешь, всерьез или придуряется. А Лота головой качает.
— Нет уж,— говорит,— лучше со Стэном! Больше увидим.
Черт знает, чего несут?! И этот, мордатый... Далековато, видите ли... Будто не все равно, в какую сторону идти — Зенит же! Другое дело, что в горах трактов нет, там попотеть придется. Но тут уж надо выбирать!
Ну ладно, присел я к воде, стал свои ссадины исследовать. В основном, чепуха, царапины. А вот к затылку не притронуться, шишка там с кулак, кровь вокруг запеклась. Это я о платформу, когда нас там застукали.
Тут Лота подходит, дай, говорит, посмотрю. Буркнул я что-то, мол, пустяки, заживет — не слушает. Запустила пальцы в шевелюру, нащупала рану — легонько-легонько. Застыл я, как пень.
Дед мой мастак был всякие старинные байки рассказывать, про королей там, рыцарей, принцесс... Сказки, одним словом. Так вот, Лота будто оттуда и явилась — в жизни такой красоты не видел, такого совершенства, даже холодок пробирает: да возможно ли?.. Нет, словами не передать — смотреть только да богов славить, что такое чудо сотворили. Забыл я про все: и про боль, и про кругачей, и что дело мое дрянь. Вот ведь как...
Я даже не сразу сообразил, что Бруно меня давно за плечо трясёт: «Очнись, парень!..»
— Что такое? — включаюсь.
— Уходить надо,— говорит спокойно.— Идут сюда.
Тут до меня, наконец, дошло, вскочил, как ужаленный.
— Как идут?.. Кто?..
— Не знаю,— пожимает плечами Бруно.— Наверное — со Станции. Близко уже... У меня слух, парень, как у филина...
ОБИТЕЛЬ
Откуда у него такой слух взялся, я додумывал уже на ходу, как, впрочем, и все остальное. Дунули мы в горы — и вовремя!
Только через первый гребень перевалили — от леса ярдов триста,— как вываливается оттуда видимо-невидимо кругачей, с роту, если не больше. У меня в глазах зарябило — откуда их столько? Пешие, с короткими карабинами, за плечами ранцы. Короче, совсем другая часть, не со Станции.
Не знаю, засекли они нас или нет, только сразу без передыху полезли вверх. И так резво — будто в горах родились. На плечах круглые погончики серебром поблескивают.
Ох, и не понравилось мне все это! Вчера патрули, сегодня кавалерия, теперь еще эти. Неужто все-таки война? Но с кем они в горах воевать собрались, там же и не осталось никого!
Переглянулся я с троицей, головой покачал.
— Плохо,— говорю.— Отсюда один путь — на Седловину. Свернуть некуда.
Ян вниз глянул, потом на меня.
— Ерунда,— говорит презрительно.— Обгоним!
Я ничего не сказал, подъем скомандовал. И хоть устал, как собака, и живот подвело — с утра ни крошки во рту! — а рванул в полную силу, без дураков. Вспомнил я, что за погончики у них на плечах: «серебристые духи» это, вот кто, самые отборные части сфероносцев, личная гвардия экзарха.
По счастью, я эти места как свои пять знаю — вырос здесь. Дорога к Седловине действительно одна, но не всем известно, где срезать можно. Есть тут дикая тропочка, по самой кромке провала. Очень хорошая тропочка, не каждый идти по ней решится, а с поклажей — и вовсе не пройти. Слева стенка отвесная, гладкая-пре-гладкая, не зацепиться; справа ущелье без дна, только сизый туман клубится да рокот слабый — где-то там речка в камнях бьется. А тропка сама — в ширину ступни.