Он снова почесал свою грудь. Волдыри на ней, похоже, сильно зудели, мы видели, что некоторые из них он расчесал до крови.
Вдруг он наклонился корпусом вперед.
— У меня семь кредиток, — сказал он, — из которых четыре безлимитные. Стоит мне захотеть, поймите, и я куплю этот бар, даже глазом не моргнув. Если вам понадобятся деньги, обязательно дайте мне знать, я не хочу, чтобы Рафаэлла в чем-то нуждалась, она ни в чем не должна нуждаться.
И с этими словами он пошел к выходу, но на полпути остановился и вернулся к нам. Он пристально посмотрел на хорватку.
— Ты лучшая, — сказал он. — Пенни, ты самая лучшая.
— Я знаю, — промолвила она и, посмотрев ему прямо в глаза, добавила: — Ну, хватит, — сказала она. — Теперь уходи.
Он взглянул на нас.
— Я негодяй, — произнес он. — Некоторые даже считают, что я страшный негодяй. Говорю это без гордости, но и без ложной скромности.
Мы смотрели на него в упор, стараясь вложить в свой взгляд все презрение, которое мы испытывали к нему в душе, смотрели до тех пор, пока у нас не начали слезиться глаза. Только мы сомневаемся, что он это заметил.
Его рука скользнула в карман брюк и вытащила оттуда кредитки.
— Вы знаете, что это? — хриплым голосом спросил он. — Огнестрельные пулеметы. Из них я расстреливаю одиночество наповал. Тра-та-та-та-та! Могу порекомендовать каждому.
И он пошел к двери. Но возле двери остановился.
— Да включи же ты наконец вентилятор посильней! — крикнул он. — Ты что, хочешь, чтобы мы все тут сдохли?
И он снова стал изображать руками вертолет, который должен подняться в воздух.
— Он омерзителен, — сказал Тито.
— Он больной, — сказал Поль.
— Он точно такой же, как и все остальные, — повторила хорватка. — Но у него смешные кудряшки.
После этого она встала и сказала:
— Мне надо на север. Вы можете проводить меня до метро.
— А как же твоя машина? — спросил Тито.
— Да ладно, я оставлю ее здесь.
На улице было уже темно, но воздух до сих пор так и не остыл.
Мы пошли в сторону метро «Франклин-стрит».
Хорватка, как всегда, придерживала свою юбочку.
— Не упустили ли мы еще чего-нибудь из того, что вы должны знать? — спросила она.
Мы замялись.
— Ладно, — сказала она. — Никогда не забывайте про волосы. Тритесь башкой об их живот и ноги. Как это делают кошки. А потом, перед тем как взять в рот, отбросьте волосы назад и посмотрите им прямо в глаза. Смотрите на них так, словно хотите их загипнотизировать. Словно увидели перед собой пылающий терновый куст. Вот так надо делать. Уж мне-то не знать? Я ведь лучшая.
И она нырнула в бакалейную лавку. А мы — следом за ней.
— Надо же, ты знаешь этого гада Эвальда Крига, — промолвил Тито.
Она пожала плечами и подошла к прилавку.
— Обожаю «Оранжину», — объявила она. — У вас она есть?
Продавец кивнул.
— Три, — сказала она.
Он протянул ей три бутылочки. Где-то на заднем плане звучало: «Ун-дос-трэс, Мария». Мы узнали мелодию, это была одна из любимых песен Рафаэллы.
— Я плачу, — сказала она. — Сегодня я угощаю.
Выйдя на улицу, мы открыли бутылочки и чокнулись апельсиновым напитком.
— За жизнь! — сказала она.
— За жизнь! — подхватили мы.
— За будущую жизнь! — сказала она.
— За будущую жизнь! — подхватили мы.
— За ту жизнь, что подойдет нам, как платье, скроенное для нас лучшим портным. Давайте выпьем за эту жизнь!
— За эту жизнь! — сказали мы.
— Ну вот, теперь съедим немного «Тик-така», и я поеду. Она достала из сумки коробочку драже и распределила то, что в ней еще оставалось, на троих.
Когда мы подошли к станции метро, мы спросили:
— Можно мы проводим тебя вниз?
— Нет, — ответила она, — не нужно.
Она закрыла сумочку.
— Никто не умеет трахаться так, как я, — сказала она. — Никто.
И побежала вниз по ступенькам.
А мы остались на улице, стояли и пили «Оранжину» из бутылочек, пока не допили все до конца.
Рафаэлла сидела за кухонным столом. Целый день, как она сказала, она провела в поисках работы, обходила разные бары и кофейни, но оказалась никому не нужна. В данный момент никому.
Рафаэлла курила сигарету.
— Мы должны отсюда уехать, — сказала она. — Мы должны вернуться домой. У нас здесь нет будущего.
— У нас нигде нет будущего, — сказал Тито.
— А ты не могла бы попросить помочь тебе кого-нибудь из твоих поклонников? — спросил Поль.
Она покачала головой.
— Нет, — сказала она. — Это невозможно.
Мы еще немного постояли на кухне. Мы не сказали ей, что встретили Эвальда Крига, не сказали, что он просил нас передать ей привет, мы также не сказали, что он предлагал нам деньги. Мы бы скорее умерли, чем согласились принять деньги от Эвальда Крига.
Наконец мы пошли спать.
— Мы уже несколько дней ничего не писали в тетради, — сказал Тито.
Мы достали тетрадь, но рассказать можно было столько всего, что мы не знали, с чего начать. В итоге мы записали следующее: «После того как все закончится, она прочищает себе уши ватной палочкой, иначе она об этом забудет. Раньше она носила парик, чтобы выглядеть старше». Мы прочли вечернюю молитву, за Рафаэллу, за хорватку, за нас, за будущее, за жизнь, которая придется нам впору, как свадебное платье, скроенное точно по мерке.
— Она делала с нами все, — произнес Тито.
Поль кивнул.
— Она делала с нами все.
Мы вступили в мир, где люди говорят друг другу: «Делай со мной все», а в ответ раздается: «Хорошо, я буду делать все с тобой».
Наша хорватка стала мировой знаменитостью. О ней написали на первых полосах всех газет. На первой полосе «Нью-Йорк пост», а в «Дейли ньюс» даже с ее фотографией. На первой полосе «Таймс» ее фото нет, но все равно о ней пишут на первой полосе.
На всех снимках вид у нее вызывающий и высокомерный. Глаза ей слепит вспышка. Она все в той же блузке, что была на ней в тот раз, когда мы пили «Оранжину».
В «Нью-Йорк пост» у нее на груди выведено крупным шрифтом число 42. Столько ножевых ударов она нанесла. Похоже, она все продолжала колоть ножом, когда человек был уже давно мертв.
В полиции поразились ее силе. Она даже попыталась отрезать ему кисти. Но у нее не получилось. Кисти остались на месте, правда, немного болтались. Мы знаем все это из газет. Целый день мы только и делали, что читали газеты.
Все это произошло в Центральном парке. Совсем неподалеку от пруда, там, где у них прокат лодок. По словам полиции, нет никаких доказательств, что этот человек на нее нападал и что они вообще были знакомы.
Ее очень легко вычислили. Она просто брела по улице. Щиколотка с одной стороны у нее была в крови. Она даже не стерла кровь.
Мы абсолютно ничего не понимаем.
Известны еще некоторые факты.
Она встретила этого человека вечером в парке. Они вместе выпили пива и пошли гулять. И во время прогулки она сорок два раза ударила его ножом, а потом попыталась отрезать ему кисти. Он на нее не нападал. Так утверждает полиция. До этого они ни разу не встречались.
О ней снова написали на первой полосе. На этот раз хорватка была на фото с опущенной головой. Она признала свою вину. Прокурор предложил вынести ей смертный приговор.
Возле здания школы на улице толпились телевизионщики и журналисты. Мы уже знали, что будем говорить. Что она пахла лугом, усеянным цветами, а иногда — как только что народившийся детеныш дикого животного. Что в будущей жизни она хотела стать ламой, бегать по горам и плеваться, сколько захочет. Нас никто не захотел слушать.
Поль крикнул: «Она была такая красивая, что некоторые просто падали в обморок».
Мистер Берман объявил, что он заболел. Нам прислали на замену другого учителя.
Мы хотим написать ей письмо, но не знаем, что писать. Поэтому мы о ней молимся. Вечером перед сном мы просим нашего отца, который, скорей всего, совсем неподалеку от Бога, не мог бы он замолвить перед Богом словечко за хорватку и попросить его дать ей побольше сил. И еще Рафаэлле, конечно, и нам с Тито. И тому человеку, которого мы не знаем, но которого она сорок два раза ударила ножом.
Она укусила адвоката за руку. Она сказала, что ей не нужен адвокат.
О ней снова написали на первых полосах. На этот раз крупным шрифтом было набрано слово СУМАСШЕДШАЯ у нее на животе. Ее охраняют 24 часа в сутки. Это называется «Превентивные меры на случай попытки суицида».
На улице возле школы по-прежнему толпятся фотографы и журналисты. После урока мы всегда идем к тому месту на набережной, где мы сидели с ней, и продумываем для нее письмо. В этом письме мы запишем все то, что она просила нас говорить о ней, если кто-то о ней спросит. Что она была такая красивая, что люди на улице падали в обморок при виде ее. Что она всегда ходила в красных туфлях, потому что они приносили ей удачу. И еще, что она дарила бедным резиновые мячики. Что она очень любила «Оранжину». Что у каждого человека есть, по крайней мере, одна жизнь, созданная специально для него.
Все это мы заносим на бумагу, чтобы она знала, что мы выполняем свое обещание и рассказываем о ней.
Сегодня нас допрашивала полиция. Рафаэлла об этом ничего не должна знать.
С нами были очень любезны. Нас привезли на машине. Спросили, что мы будем пить. Сказали, что им и так все ясно, но одну вещь они хотят знать.
Они хотели знать, где мы находились в тот вечер.
Мы ответили, что в тот вечер мы заходили в «Пуффиз».
Они спросили, где мы были до этого.
Мы ответили, что были в квартире неподалеку от того места, где железнодорожная ветка Лонг-Айленд-экспресс пересекается с шоссе Гранд-Сентрал. И что в квартире было много тараканов.
Они спросили, был ли у нас там секс.
Мы ответили, что да.
Они спросили, платили ли мы за это.
Мы ответили, что да.
Они спросили нас, сколько.