Лимузин, проехав по обычной асфальтовой полосе, подвез его к дому и сразу из раскрывшихся створ дверей вышел некто, похожий на мажордома, расплылся во все лицо и, поклонившись, жестом пригласил его внутрь.
У дверей на карауле застыли два гвардейца в странно знакомых красных мундирах и высоких медвежьих шапках.
— Подарок английской королевы, — пояснил мажордом.
Внутри Грей сразу обратил внимание на контрастные изменения. Через вестибюль напротив входных дверей располагались другие, пышные, из красного дерева и с золотой отделкой, а сам вестибюль был скроен из благородно-серого с зелеными искрами мрамора.
Встречавший сразу дал разъяснения:
— Зал официальных приемов, Ваше превосходительство.
«Превосходительство» адресовалось ему.
— А можно взглянуть?
Голова человека склонилась в поклоне, и шикарные двери сами начали медленно открываться, хотя он не заметил в руках слуги никакого манипулятора. Ах да, тот прижал палец к пуговице.
Внутри… Норман как-то был в Белом доме на приеме, устроенном для ученых, сделалось стыдно за нищету, которую он тогда видел.
— Ее величество Первая леди ожидает Ваше превосходительство на третьем этаже.
Слуга указал на вестибюльные лифты.
Лифт почти сразу доехал, но он успел взглянуть на панель — кнопки 1, 2, 3 шли вверх и точно такие же вниз — 1, 2, 3… 9. Этим нижний ряд не кончался, потому что были еще две кнопки.
— Норман! Очень рада тебе, дорогой!
Первая леди была в коротком цветастом платье и на босу ногу.
Обстановка будуарного стиля — цветы, дорогая мягкая мебель.
— Выпей чего-нибудь.
— С удовольствием.
Грей увидел тележку с разнообразным и очень дорогим набором.
— Чего ты хочешь? Вот виски, который делают в вашем Кентукки. Только для нас, Саудовского короля и русского Святейшего Патриарха. Здесь армянский коньяк пятидесятилетней выдержки, из-за него там и идет главная борьба на президентских выборах, а этот ром — единственное, что сохраняет до сих пор потенцию Фиделя Кастро, не пей больше двух глотков, а то не обрадуешься.
— Спасибо, пожалуй, я начну с виски.
— Ладно, и я с тобой.
— А где Брук?
— Сейчас увидишь, — она показала на большой телевизионный экран.
На нем медленно вращалась уже знакомая композиция: имперский, олицетворяющий землю шар, с четырьмя, глядящими на четыре стороны света, нахальными попугаями.
И голос диктора объявил, что сейчас начинается пресс-конференция Президента Грандайленда с иностранными журналистами.
— Пошел им навстречу, — пояснила она, — раз уж столько понавалило.
Заставка исчезла, и появился усаживающийся Брук. Справа от него располагался государственный секретарь, которого Норман уже видел в тюрьме, а слева, судя по всему, ведущая — темная, экзотической красоты девица с превосходным бюстом, и, видимо, не уступающим «прочим», но это прочее было скрыто полукруглой панелью трибуны.
— Итак, мы начинаем, — ослепив улыбкой, произнесла ведущая.
На экране возник зал, с камерами, микрофонами и теми белыми журналистами, что занимали два передних ряда в суде.
Первой, разумеется, слово получила «Вашингтон пост», вежливо поинтересовавшаяся, когда произойдет визит в США Президента Грандайленда.
— Через два месяца, — ответил тот, — но точнее пока сказать не могу, у вас вечно тянут с окончательной датой финального матча профессиональной лиги.
Пожилой хорошо одетый, в отличие от остальных, человек тянул руку так, что она стала отрывать его зад от кресла.
Ведущая узнала его и представила:
— Итальянская пресса, сеньор Джульетте Скьюза.
— Я работал во многих странах, — начал тот с лицом нерадостного выражения, — и некоторые процедуры судебных разбирательств вызывали у меня опасения за местную демократию. Вам не кажется, господин Президент, что разбирательство дела об убийстве трех человек не может решаться экспресс-методом? Такого, как сегодня, я не видел даже в России.
Брук недоуменно взглянул на итальянца, потом на ведущую, потом снова на итальянца.
— Вроде мы оба говорим на английском, да? Но я что-то не понял. Не хочу быть нелюбезным, сеньор, но будто звук раздавался через непрожеванные пальмовые листья. Повторите, лучше, все снова по-итальянски.
Первая леди весело рассмеялась:
— Брук, а, макакин сын!
Итальянец остолбенел, но Президент смотрел на него с таким ласково-приглашающим выражением, что не оставалось другого.
В процессе чужестранной речи внимательно слушавший Президент два раза кивнул, а дослушав, поблагодарил:
— Спасибо, вот теперь понял.
И начал ответ по существу:
— Россия не раз спасала мир от голода, холода и эпидемий. Она все брала на себя. Поэтому мне не очень приятны, сеньор, ваши эскапады в адрес этого дружественного нам государства, любезно предложившего место в ракете для нашего космонавта за сто миллионов долларов. Тем более странно, сеньор, было услышать от поборника демократических принципов призывы вмешаться в независимый судебный процесс. Но совсем странно, — Брук взглянул на журналиста с выражением: «не ожидал», — выглядит ваша досада на то, что дела у нас идут быстрым ходом. Да, действительно, Грандайленд развивается очень быстро. Валовый национальный продукт вырос за прошедший год в полтора раза, жизненный уровень — почти вдвое, не считая выплат по социальным статьям расходов, пенсии увеличились…
Первая леди встала из кресла:
— Это надолго, я схожу переоденусь. На праздник очень скоро съедутся гости.
— Сегодня праздник?
— Ты забыл? День святого Нормана Грея!
Брук коснулся образования и здравоохранения, рассказал об успешно решаемых задачах водо— и электроснабжения.
Норман прогулялся к тележке и плеснул себе еще, действительно, превосходного виски.
Профессионализм или гнусность поведения Брука состояла в том, что он все время придерживал взглядом итальянского журналиста, и тот вынужден был вежливо подставлять уши под сыпавшуюся лапшу. Собственно говоря, из него делали дурака у него же на глазах.
Но и тот «не был промах».
Скорбь на добром лице пожилого мэтра мировой журналистики выражалась не за себя. Можно было легко поверить, что после долгих разочаровывающих скитаний в поисках истинной демократии последние надежды этого человека связались с Грандайлендом и его Президентом, что итальянец рассчитывал, наконец, найти отдохновение демократической тоске в этих местах. И, на тебе! Кто б мог подумать?! Сеньор Скьюза, не скрывая, переживал.
Ехидный Брук, в ответ, выразил надежду, что журналистская знаменитость отойдет, наконец, от пессимистических взглядов на мир, отразив, в очередной своей книге, выдающиеся достижения Грандайленда.
Однако окончательно Брук не отделался, какая-то мужеподобная девица или — Норман вполне не понял — от журнала «Independent Transversals» потребовала Президента к ответу:
— Генеральный прокурор дал всем понять, что в вашей стране преследуется проституция. Как можно согласовать демократические принципы с запретом распоряжаться своим собственным телом?
Норман никогда не знал ответов на подобные глупости, но Брук, похоже, их знал.
— В любой стране есть основной закон, мэм, возможно вы даже слышали, он называется конституцией. А первая статья нашей конституции гласит: «Высшей государственной ценностью является жизнь и здоровье граждан Грандайленда». Другими словами, мы так ценим своих людей, что их тела в прямом смысле слова являются национальным достоянием и драгоценной государственной принадлежностью. Это налагает обязанности, леди и джентльмены. Нельзя как попало обращаться со своим телом. — Лицо Президента стало суровым. — Я уже говорил с трибуны ООН: Международное общество по правам человека должно уважать национальные особенности. — Голос приобрел угрожающее звучание: — Мы не позволим покупать наших девушек по мизерным ценам! Мы, невзирая, накажем тех, кто, ради легкомысленной белой моды, обрезает себе хвосты и этим девальвирует национальные ценности! Грандайленд должен и будет служить миру примером морали, нравственности, возвышенного времяпрепровождения и патриотичной патриархальности!
Последние слова произвели впечатление даже на красотку-ведущую, на секунду ее глаза сошлись у переносицы.
Среди журналистской братии, разумеется, оказался японец:
— Не могли бы вы, господин Президент, объяснить, о каком сотрудничестве с Соединенным Штатами в области добычи полезных ископаемых постоянно, но лишь намеками, говорят в Белом доме?
Тут Брук почему-то задумался.
— Добываем… полезно для обеих сторон. — Он снисходительно посмотрел на японца. — Ну, кто же станет сотрудничать, добывая бесполезные ископаемые.
Вылез «Playboy» и спросил об отношении Президента к сексу.
— Семья! Вот что я вам скажу, леди и джентльмены. — Его левая рука, подтверждая удовольствие и здоровость этого дела, провела боксерский крюк в воздухе. — Семья!
Правой руки не было видно, а на лице ведущей возникло вдруг выражение, словно во рту у нее оказалась вкусная, но слишком большая конфета.
И Норман услышал за собой голос Первой леди:
— Вот гад бесхвостый, за ляжки ее щупает.
Леди была в открытом в талию белом платье на бретельках с чуть расклешенной юбкой.
Норман залюбовался этим сочетанием белого с темной животной грацией.
— Так простенько, что ясное дело — Париж.
— Ты угадал. И знаешь, переоденься во что-нибудь менее строгое.
Комната величиной с большой гостиничный номер, находилась на втором этаже. Не было времени рассмотреть ее изысканную отделку, потому что мажордом очень вежливо просил поспешить. Его отглаженная одежда была вывешена в стенном шкафу, и Грей выбрал тоже белый костюм с блестящей фиолетовой рубашкой и галстуком. И даже понравился себе в зеркале.
Но черт его дернул подойти к окну.
Окно приходилось на боковую часть здания, туда именно, где гулял слон.
Они вдруг встретились глазами, и необъятный гигант сразу же поспешил приблизиться.