— Все знают, в полдень вас приветствовал наш мэр.
Дюсушель пришел в полное отчаяние. Несколько раз подряд он раскрыл рот, но так ничего и не выжал; затем издал нечеловеческий вой и из звуковых волн, разгоняемых в смутной атмосфере накануне Праздника, раздраженно выудил:
— Значит, вы туристов не уважаете, едрена вошь?
Можно подумать, кто-то об этом задумывался.
Он продолжил:
— Я уже устал повторять, что был там около пятнадцати часов.
— И он вам сказал? — спросил Бонжан.
— И он вам сказал? — схорировали остальные.
— Что будут изменения?
— Что будут изменения? — срезонировали те же.
Кольцо было очень плотным, помимо человечьей плоти из одеяний составленное. Луна и фонари освещали. Всякий и каждый замолк, ожидая ответа. Дюсушель ожидал вместе с остальными — ответа. Своего. Вдруг кольцо разорвал какой-то подросток. Чтобы не сказать юноша, но, уж во всяком случае, не ребенок. Он сам не осознавал серьезность ситуации. Он разомкнул зевачный круг для того, чтобы пробиться к своему отцу, Бонжану. Пробившись, объявил:
— Пап, там гспадин Поль, знаиш, шоон делаит? Там звездаионыёгладитпапооопе! Да! Я тока-што видел. Оныёгладитпапооопе!
— Ну и правильно, — ответил отец.
— Если бы мне представилась такая возможность, — высказался Спиракуль, — я бы ее тоже не упустил.
— Ну, уж если выбирать, я бы предпочел Вирджинию Флейт, — отозвался Квостоган, — она — помоложе.
Публика начала рассасываться. Обсуждавшие тему Дюсушеля заговорили о кинематографе и его исполнительницах. Дюсушель понял, что он уже не являлся темой для обсуждения, хотя ни луна, ни фонари не преукращали его осветощать. Он юркнул в сторону, к Роберту и шепотому на ухо:
— Где она?
Роберт изучил его методично, но — молчок.
Дюсушель заметался. Сунул в кулачную щель подростка десять ганелонов.
Подростковый рот отворился:
— Идите налево по узкой колючей дороге вдоль мертвого вала и дойдете до ограды, что ограждает завал из щебня, что ограждает свалку, и справа стоит скамейка, и на этой скамейке гспадин Поль и звезда: завлекательно, дяденька, если знать правильные места.
— Вот, — говорил Штобсдел, — что я никак не могу понять в кинематографе, так это, как им удается нас увлечь в этот Океан за экранной простыней и чтоб при этом никто не замочился, по крайней мере, насколько я знаю.
— Действительно, вопрос не простой, — проговорил Спиракуль.
Дюсушель смылся, Роберт утопил в глубокой пазухе предательскую денежку. Ночь укутала узкую дорогу, масляные фонари поредели, турист шлепал вперед, размахивая руками во все стороны. Несмотря на сильное желание как можно быстрее добраться до звезды, он принимал все меры предосторожности, чтобы не расквасить себе рожу. Он продвигался маленькими шажками человека, который шел валко от колик. Наконец заметил красный огонек: свет фонаря, что вешают на калитку ограды, что ограждает завал из щебня, что ограждает свалку. Там действительно стояли две скамейки. Придав шагу уверенности, Дюсушель его не прибавил, дабы сделать поступь бесшумной, и снова маленькими шажками человека, которому худо от резей. На одной их скамеек сидели, обнявшись, мужчина и женщина; они поцеловались, мужчина засунул руку под юбку женщины. Вот уж и в самом деле завлекательно, так как Дюсушель припомнил объяснения мальчика: некоторые слова принимают более широкое значение, а может, влюбленные сменили позу. Он замер и стал наблюдать.
Кто-то ткнул его пальцем меж ребер. Дюсушель даже не слышал, как этот кто-то подошел. Он повернулся. И распознал молодого мэра, который спросил не громким, а скорее тихим голосом:
— Вы не находите это отвратительным?
— Ограду? — спросил к месту Дюсушель.
— Что же делать? Что же делать? — патетически воскликнул Пьер.
Дюсушель посмотрел на него несколько отстраненно. Пьер принял вид умный и убежденный. После чего заявил:
— Завтра я вызову дождь, я вызову дождь.
— Оказываясь вашим поверенным, — сказал Дюсушель, — до последнего времени я навлекал на себя одни лишь невзгоды.
— Разумеется. Просто так подобные вещи не проходят.
Широким жестом он указал на влюбленных:
— Но это!
— Простите? — не понял Дюсушель.
— Вот это.
— Хм, — хмыкнул Дюсушель.
— Мне остается только их поженить, — сказал Пьер.
Влюбленные внезапно очнулись и отстранились. Затем посмотрели на ночных обозревателей.
Пьер приблизился к ним.
— В силу, — произнес он, — вверенных мне полномочий объявляю, что отныне, начиная с настоящего момента, вы — женатые супруги.
— Ну и ну! — простодушно воскликнула мадемуазель Фэй. — Здесь это делается еще быстрее, чем в Святолесье.
— Пьер! — воскликнул Поль.
— Ну и история! — воскликнул Дюсушель.
— Дело сделано, дело сделано, — сказала Алиса.
Она бросилась в объятья Поля. Они поцеловались, он сразу и снова засунул руку ей под юбку.
Ночные зрители развернулись и удалились.
— Ну и история! — шептал Дюсушель. — Ну и история!
— О, — беспечно отозвался Пьер, — знаете ли, таким образом заключается целая куча браков. И не самых неудачных. Не самых неудачных.
В затянувшейся фермате возник какой-то проблеск; Дюсушель повернул голову, чтобы рассмотреть собеседника. Пьеру было лет двадцать пять.
— Да, — сказал Дюсушель.
— Ну вот, один уже пристроен, — радостно объявил Пьер.
Затем продолжил, но уже серьезно:
— Вероятно, вы не знаете, что у меня есть еще один брат?
Дюсушель украдкой посмотрел назад, но все — фонарь, скамейка, молодожены — уже было поглощено тьмой.
— Нет, нет, — пробормотал он. — Да. Разумеется.
— И сестра.
— Ах да. Да.
— Вам нехорошо? — участливо спросил Пьер.
Он подсматривал за ним краем глаза. Этот турист был не просто одним из тех, что вдали отсюда оказываются обычными чужеземцами, говорят по-тарабарски и по-абракадабрски и разводят при этом пещерных рыб, но еще и таким же ученым, каким был он сам, когда в Чужеземном Городе с беспристрастностью тернистого ската наблюдал личиночные эволюции спелеозной амблиопии[131].
— Вы взволнованны?
— Я? Я… О! Нет.
— Но ведь вы находитесь здесь в исторический момент. Завтра тучегон окажется там, на свалке.
Указательным пальцем он указал на мракость за своей спиной.
— Ну и что? — рассеянно спросил Дюсушель.
— Будет дождь.
— Вы действительно в это верите?
Дюсушель сделал раздраженный вид, хотя, разумеется, в анналах науки не было известно ни одного случая, чтобы этнограф женился на киноактрисе. Но ведь должен быть первый случай. Например, первый таракан, первая птица, первое млекопитающее… Так почему бы ему самому не?
Все равно находишь какое-то утешение, и жизнь уходит, уходит, продолжаясь. Отвечаешь рассеянно. Пересекаешь толпу. Расстаешься со знатным лицом и его сумбурно-фосфористыми речами в духе типичной политигомотины. Залезаешь меж простыней, до чего прохладны для этой головы! Пытаешься заснуть згрехомпапалам. Кофе чернеет с рассветом; в шесть часов не намного чернее, кофе. Просыпаешься. Духовой оркестр обходит город, наигрывая «Покорителя Кучевых облаков». С закрытыми глазами продолжаешь лежать в кровати для туриста в то время, как люди (уроженцы, сельчане и прочие) уже формально шалеют в предвкушении праздника. Зеваешь. Наконец подается категорический кофе, вносимый титястой и ляхастой девахой. Дюсушель смотрит на нее разочарованно и начинает прихлебывать кофеек. Деваха выметается со своими сиськами-письками. За окном вновь проходит оркестр и звучит по-прежнему си-бемоль-минорный традиционный гимн.
Ключ от номера звезды висит на доске. Ушла рано утром или не возвращалась с вечера, типичная загадка для портье. Дюсушель идет в ближайшее бистро, чтобы хряпнуть кувшинчик-другой фифрыловки.
Он с трудом нашел свободное место; официант приткнул его за один из столиков. Соседи, комментировавшие события, замолчали, как только он сел рядом. Дюсушель принялся пить свою фифрыловку. Соседи осторожно возобновили разговор.
— Погода будет хорошая, — неуверенно начал один из них, гася спичку в лужице фифрыловки.
Он затянулся, табак в трубке зашипел.
Второй пригладил бороду, осушил свой стакан и сказал:
— Забавная штука — как праздник, так у меня пересыхает в горле с первыми петухами.
Третий провел пальцами по усам, поставил пустой стакан и заявил, что в день Святого Жди-не-Жди пьется вкуснее, чем в остальное время года.
— Больше вкуса, — заявил он.
Они повернулись к Дюсушелю, чтобы завязать разговор. Дюсушель, позабыв о своем научном долге, замечтался.
Капюстёр кашлянул и повторил:
— Больше вкуса.
Все трое посмотрели на туриста. Тот повернулся к ним.
— Точ, — сказал он, — но в полдень нас приветствовал ваш мэр.
Зострила, Сенперта и Капюстёра аж передернуло от этой странной способности читать чужие мысли. Они сразу же прониклись уважением к Дюсушелю, который продолжил:
— Ну что, будут сегодня изменения, правда?
— Изменения чего? — спросил Капюстёр.
— Изменения, — ответил Дюсушель.
Знатные лица переглянулись, и их забитые песком роднички запульсировали.
— Вы что-то знаете, — прошептал Зострил.
— Хе-хе, — выдал, посмеиваясь про себя, Дюсушель.
Ему надоела вся эта этнография и весь этот фольклор. Сенперт незамедлительно отреагировал.
— Вчера вечером на вас плюнули, — утвердительно вопросил он.
— Я не одобрял, — влез Капюстёр.
— Так оно и было, это факт, — сказал Зострил.
— Население не очень-то любит вашего мэра, — сказал Дюсушель.
— И туристов, — добавил Сенперт.
— Во всяком случае, — сказал Дюсушель, — сегодня будут изменения.
Он отважно на них посмотрел. Они задрожали.
— Ничего не чувствуете в воздухе? — спросил он.
— Нет, — ответили они.
По-заячьи сжались и отвернулись, чтобы между собой поговорить о посуде.