— Куплено у Мандаса? — спросил Капустнер.
— Наверняка.
— Все же довольно практичная штука, — сказал Лё Бестолкуй.
Присутствующие были слегка поражены, но спорить не стали бикоз оф[144] почтения к этому сэру. Все сели.
— Да, — продолжил Лё Бестолкуй, — практичная, приходится с этим согласиться. Разумеется, я не одобряю подобную экипировку применительно к девушкам, но, полагаю, что ее можно простить зрелому мужчине. Смотрите: я почти не вымок! Только штаны внизу.
Он встал, чтобы продемонстрировать. И действительно, штаны внизу были мокрые.
— Ну и конечно, туфли, — добавил он.
И сел.
— Похоже, он у вас поменьше, чем у мэра, — заметил расстроенный Зострил.
Он не любил всю эту импортасину, благодаря которой его курент[145] Мандас явно жировал.
— Дамам, — объяснил Лё Бестолкуй, — полагается модель меньшего размера.
— Поговорим о чем-нибудь другом, — недовольно пробурчал Сенперт.
— Нам предстоит обсудить определенное количество вопросов, — объявил Капустнёр, не имевший о предстоящем обсуждении ни малейшего представления.
— За работу, — сказал Роскийи.
— За работу, — сказал Мазьё.
— За работу, — сказал Мачут.
С зонта переведателя текло как из душа. Взбадривая себя репликами, заседающие пытались воодушевиться.
— Рассмотрим вопросы по порядку, — громогласно начал Зострил.
Все замолчали и послушали, как еще сильнее забарабанило в ставни.
— Не похоже, что это скоро прекратится, — сказал кто-то.
Все согласились.
Снаружи продолжало лить.
— Рассмотрим вопросы по порядку, — сповторядничал Зострил.
— Ах да! — вспомнил Лё Бестолкуй. — Еще одна маленькая деталь перед тем, как начать. Не могу не отметить, что я прибыл последним. Следовательно, я опоздал и прошу меня простить.
— Ничего, — сказал Зострил, — ничего.
Все подумали: ну и зануда! но бикоз офф почтения заткнулись.
— Приступим, — сказал Мачут.
— Думаю, — приступил Зострил, — никто из присутствующих не будет оспаривать: поступила новая информация.
— Неужели это правда? — спросил Роскийи.
— Сначала следует все проверить, — сказал Сенперт.
— Об этом говорит весь город, — сказал Мазьё.
— Это еще ни о чем не говорит, — сказал Роскийи.
— Я — не в курсе, — сказал Мачут.
— Не делай вид, будто не знаешь, — сказал Сенперт.
— Вы знаете не хуже нас, — сказал Зострил.
— Невозможно обсуждать намеками, — сказал Мачут.
— Я тоже так думаю, — сказал Роскийи.
— Мы в тесном мужском кругу, — сказал Сенперт.
— И мы знаем, о чем идет речь, — сказал Зострил.
— Я — нет, — сказал Мачут.
— Мы когда-нибудь прекратим лицемерить или нет?
— Это вы меня имеете в виду? — спросил Мачут.
— Не надо нервничать, — сказал Сенперт.
— Все же следует знать, чего придерживаться, — сказал Роскийи.
— Об этом говорит весь город, — сказал Мазьё.
— Неужели это правда? — сказал Роскийи.
— Что? — спросил Мачут.
— То, что говорит колбасник, — сказал Мазьё.
— Давайте поскорее кончим, — сказал Зострил.
— Или скорее начнем, — сказал Сенперт.
— Что? — спросил Мачут.
— Обсуждение самого животрепещущего, — сказал Мазьё.
— Только без скабрезностей, — сказал Роскийи.
— Без чего? — сказал Мазьё.
— Мы теряем время, — сказал Зострил.
Лё Бестолкуй трижды постучал ладонью сухо как документально бумажно папирусно при актах в пергаменте на смерть при наследстве с глубокими морщинами словно время тайных кодов для обогащения ради агоний с пиявками и большой денежкой в сейфе закрытом на ключ и спрятанном в чулке что штопан лавандой и меж скукоженных пальцев на ногах у мумий мумий мумий.
— Мы, — сказал он, — так никогда ни до чего не договоримся, если я не вмешаюсь.
— С зонтом, — сказал Зострил.
— Что?
— Да: если вы не вмешаетесь с зонтом.
— Речь не о зонте, — сказал Роскийи.
— А о чем? — спросил Мачут. — Я — не в курсе.
— Нет, мы никогда не кончим, — сказал Зострил.
— Или скорее, мы никогда не начнем.
— Что именно?
— Обсуждать самое животрепещущее.
— Только без скабрезностей, — сказал Роскийи.
Три раза позвонили, три раза подождали, потом позвонили в четвертый раз.
— Это моя дочь, — сказал Лё Бе-уй.
Заседавшие почесали промежности и из вежливости встали. Зострил отодвинул задвижку; упала защелка, и вошла Эвелина.
Она отряхнулась и, прислонившись, чтобы сохранить равновесие, к стене, сняла сапоги. У нее были довольно красивые ноги. Ее чулки почернели от воды.
— Дождь идет, — сказала она, чтобы обрисовать спираторам метеорологическую обстановку.
— Такая уж погода, — сказал Сенперт.
Он предложил посетительнице стул. Она села, закинула ногу на ногу и принялась согревать ступни ладонями.
Все смотрели.
— Итак, — сказал Лё Бе-уй. — Насколько правдиво то, что рассказывают?
— А что рассказывают? — спросил Мачут.
— Опять вы за свое, — сказал Сенперт.
— Сударыня, у вас есть уточнения? — спросил Роскийи.
Эвелина перестала согревать ступни, сняла ногу с ноги и опустила глаза перед мужским обществом.
— Хотите, я разведу огонь? — спросил Зострил.
— Я мало что знаю, — сказала Эвелина. — Нет, спасибо.
— Хотя бы то, что знаешь, — сказал Лё Бестолкуй.
— Смотри-ка, зонт Лаодикеи.
— Давайте не будем возвращаться к этому вопросу, — предложил Сенперт.
— Она здесь?
— Я тебе потом все объясню. Расскажи нам о том, из-за чего мы здесь собрались.
— Из-за чего? — спросил Мачут.
— Не надо нервничать, — сказал Сенперт.
— Мы тоже так думаем, — сказал Зострил.
— Ну? — сказал Лё Бестолкуй.
Эвелина посмотрела на них.
— Из-за Алисы? — спросила она.
Они покраснели.
— А-а, — протянул Мачут. — Алиса Фэй. Теперь понятно.
— Об этом говорит весь город, — сказал Мазьё.
— Из-за предстоящего Жди-не-Жди?
— Вот именно, — сказал Зострил.
— Из-за ее купания?
Все еще гуще покраснели за исключением Сенперта, который побелел, Лё Бестолкуя, который позеленел, и Роскийи, который порозовел.
— Да-да, — вырвалось из пересохших уст Сенперта.
Эвелине они показались смешными, но она не понимала, при чем здесь зонтик Лаодикеи, и смеяться не стала.
— Так вы хотите знать программу будущего Жди-не-Жди? В праздничный полдень, вместо боя посуды, госпожа Набонид откроет инаугурацию Водяной Ямы, которую сейчас копают на Центральной Площади. Она в ней будет плавать.
— Она будет плавать? — спросил Мачут.
— Она будет плавать.
— Плавать? — спросил Мачут.
— Да, — сказал Сенперт. — Машешь руками и ногами в воде, не тонешь и двигаешься вперед.
— Стоя или лежа? — спросил Мачут.
— Лежа.
— Значит, она будет делать это лежа, — сказал Мачут.
— Ну да.
— Это непристойно, — сказал Мачут.
На том и порешили.
Шел дождь, когда они добрались до ворот Города, низведенных, впрочем, до одного лишь общеупотребительного названия, то есть простой таблички, и разрушенных с незапамятных времен. Путники находились в той части Родимого Города, что удлинялась и истончалась вдоль Окружной Дороги. Через открытое — несмотря на проливной дождь, искоса западавший внутрь, — окно и сквозь водяную завесу доходил сбивающий с пути запах, тусклый и пресный, более растительный, совсем не тот, что раньше, но он все равно понравился путнику, который сказал сопровождавшему его лицу: «Чувствуешь?» и сопровождавшее лицо ответило: «Да».
— Это у мамаши Сахул варится бруштукай, — сказал путник.
Сопровождавшему лицу запах был незнаком.
— Да, — сказало оно.
— Пойдем поздороваемся с ней.
— Да.
Они толкнули дверь, вошли, увлекая за и под собой ручьи и лужи.
— Мы вас не побеспокоили, мамаша? — спросил путник.
— Чем могу услужить? — спросила домохозяйка.
— Ваш бруштукай пахнет отменно, — сказал путник.
— В этом году хорошего бруштукая ужо не ждите, — сказала мамаша Сахул. — Слишком много овощей и трав из-за этой воды. Растет их немерено со всех сторон: щавель — огроменный, шпинат — гигантский, кресс-салат — чудовищный: плохи дела. Не будет ужо хорошего бруштукая, что бывал в прежние времена, ежели приходится пихать туда всю эту зелень.
Она повернулась в сторону Знойных Холмов:
— Гляньте, вон они, наши Горы, совсем ужо зеленые с этого дождя, что никак не кончается. Деревья растут чуть ли не на глазах, просто не верится! Даже не знаешь, как они называются. А сколько разновидностей! Пуще того, не успеешь глазом моргнуть, как вылезает еще один лист, которого раньше не видать было.
— Страна изменилась, — сказал путник.
— Вы, стало быть, знавали ее раньше?
— Да, — сказало сопровождавшее путника лицо.
— Вы, стало быть, не турист?
— Нет, — сказал путник.
— Откуда ж вы идете?
— От чужеземцев, — сказал путник.
— Да, — сказало сопровождавшее лицо.
— И вы уже бывали в нашем Родимом Городе?
— Он мне такой же, как и вам.
— Родимый?
— Конечно.
— Не может быть! Гспадин Жан! — воскликнула мамаша Сахул.
— Он самый, — сказал Жан, чтобы уступить чужеземному самосознанию и сбить себя немного с толку.
— Гспадин Жан! — снова воскликнула мамаша Сахул. — Вы уж позволите?
И они расцеловались: чмок-чмок. И слеза вытекла из левого и правого глаза мамаши Сахул, но очи Жана оставались сухи.
— Радость-то какая вновь свидеться, — сказала хозяйка. — Особенно после всех этих изменений.
— Похоже, теперь все время идет дождь, — заметил Жан.
— И не говорите. Вода, одна вода, с утра и до вечера, опять и снова, и тэдэ и тэпэ.
— Так можно и отсыреть.
— Вот именно, — подхватила мамаша Сахул. — Удачнее и не скажешь. Ах, гспадин Жан, вы не изменились; у вас по-прежнему всегда найдется словечко про запас.