устали, и нас совсем не прельщала перспектива ходьбы. Еще раз попытались мы связаться с Майклом, но безуспешно. А через мгновение у нас не осталось даже возможности выбора.
Мы въехали на участок, где ветви деревьев смыкались, образуя темный тоннель, по которому кони пробирались медленно и осторожно. Внезапно прямо на меня что-то свалилось, вминая в корзину. Не было никакого предупреждающего звука, никакой возможности поднять лук. Я почувствовал на себе тяжесть, от которой у меня сперло дыхание, потом перед глазами посыпались искры, и наступила тьма.
14
Я медленно приходил в себя, долго пребывая в каком-то полузабытьи.
Меня звала Розалинда, настоящая Розалинда, внутренняя, которая очень редко показывалась на свет.
Другая Розалинда, практичная, умелая, была не она, а всего лишь ее продуманный образ. Я помнил, как она начала его создавать еще в ту пору, когда была трепетным, пугливым, но очень решительным ребенком. Пожалуй, раньше всех нас она осознала, что находится во враждебном мире, и обдуманно вооружила себя против него. Панцирь нарастал медленно, пластина за пластиной. Я наблюдал, как она подыскивала себе оружие, училась пользоваться им, как тщательно создавала она себе личину и как носила ее с таким постоянством, что временами даже сама начинала в нее верить.
Я любил девушку, которую могли видеть все. Любил ее высокую тонкую фигуру, наклон шеи, ее маленькие острые груди и длинные стройные ноги, и то, как она двигалась, и уверенность ее рук, и губы ее, когда она улыбалась. Я любил ее бронзово-золотые волосы, тяжелым шелком ложившиеся в руку, атласную кожу ее плеч, бархат щек, и теплоту ее тела, и запах ее дыхания.
Любить все это было легко, слишком легко. Это мог любить каждый. Однако именно все это нуждалось в защите, в панцире ее независимости и невозмутимости, в этом выражении практичной и решительной самостоятельности, в безразличной и отрешенной манере поведения.
Все эти качества никак не могли вызвать к себе нежность, а временами они просто отталкивали, но тот, кто видел, как и почему они появились, не мог не восхищаться ими хотя бы как воплощением торжества искусства над природой.
Но сейчас меня звала внутренняя Розалинда, звала нежно и горестно, оружие ее было отложено, сердце открыто.
Слова не говорили.
Существуют слова, которые в устах поэта могут рассказать о мерцающей дымке любви, но во всем остальном они так неуклюжи, так невыразительны!
Моя любовь полилась к ней, ее – ко мне. Моя успокаивала и гладила, ее – ласкала. Расстояние, различия между нами исчезли. Мы соприкасались, соединялись, сливались в одно целое. Не было больше ЕЕ и МЕНЯ существовали только – МЫ ВМЕСТЕ. Мы совершили краткий побег из одиночной камеры, и этот нераздельный мир принадлежал нам обоим…
Никто на свете не знал потаенную Розалинду. Даже Майкл и все наши могли уловить только случайные проблески ее души. Они не знали, какой ценой была создана внешняя Розалинда. Никто из них не видел мою милую, нежную Розалинду, жаждущую убежища, любви и доброты, саму напуганную своей выстроенный защитной оболочкой, но страшащуюся остаться один на один со всем миром без нее.
Время – ничто. Возможно, мы слились воедино только на мгновение. Важно, что это было, а не сколько длилось.
Но вот мы разделились, и я очнулся для окружающего мира и увидел бледно-серое небо, ощутил ужасное физическое неудобство и услышал тревожные расспросы Майкла о том, что со мной случилось. С большим трудом я попытался собраться с мыслями.
– Не знаю. Что-то ударило меня, но сейчас я вроде бы в порядке. Только голова болит, и мне очень неудобно.
Лишь во время ответа я сообразил, почему мне так неуютно: я по-прежнему находился в корзине, но был запихнут в нее, как какая-нибудь вещь, а сама корзина, как и раньше, раскачивалась в такт движению лошади. Майкл мало что смог почерпнуть из моего сообщения и обратился к Розалинде.
– Они прыгнули на нас сверху, с деревьев. Их было четверо или пятеро. Один приземлился прямо на голову Дэвида, – объяснила Розалинда.
– Кто они? – спросил Майкл.
– Люди Зарослей, – ответила она.
Я вздохнул с облегчением. Я-то подумал, что преследователи обошли нас сбоку. Я собрался спросить, как обстоят дела с погоней, как вдруг Майкл поинтересовался:
– Это в вас стреляли прошлой ночью?
Я рассказал про выстрелы, но добавил, что, может быть, стрельба была не только здесь.
Но Майкл разочарованно объяснил:
– Нет, стрельба была только в одном отряде. Я надеялся, что они ошиблись, что след ложный. Нас всех собирают вместе. Они считают, что рискованно забираться в Заросли мелкими группами. Мы должны объединиться и выступить в поход примерно через четыре часа. Они рассчитывают, что нас будет около сотни. Решено, что если мы столкнемся с Людьми Зарослей, то зададим им хорошую взбучку, чтобы потом с ними не возиться. Вам лучше избавиться от коней-гигантов, их следы вам не замаскировать.
– Твой совет немного опоздал, – сказала Розалинда. – Я со связанными руками в корзине на первом коне, а Дэвид в корзине на втором.
– А где Петра? – с тревогой спросил Майкл.
– С ней все в порядке. Она на моем коне в другой корзине, братается со своим стражем.
– Как все-таки дело было? – настойчиво переспросил Майкл.
– Ну, сначала они спрыгнули на нас, а потом еще другие вышли из-за деревьев и схватили коней под уздцы. Они спустили вниз Дэвида и заставили сойти вниз нас с Петрой. Потом они немного поспорили и решили, что от нас надо избавиться. Погрузили нас снова в корзины, на каждого коня посадили по своему человеку и отправили нас той же дорогой, какой мы и следовали.
– То есть глубже в Заросли?
– Да.
– Это направление сейчас, пожалуй, самое лучшее, – заметил Майкл. – А вообще какое у них настроение? Угрожающее?
– Да нет. Они только тщательно следят, чтобы мы не сбежали. Они, кажется, представляют себе, кто мы, но не уверены, как с нами поступить. Поэтому и спорили. А вообще-то их, по-моему, больше всего интересуют кони-гиганты. Человек, который сидит на нашем коне, совершенно безобиден. Но разговаривает он с Петрой как-то странно, чересчур серьезно. Мне кажется, что он немного придурковатый.
– Можешь ты разузнать, что они собираются с вами делать?
– Я спрашивала, но, по-моему, он и сам не знает. Ему только было приказано доставить нас куда-то.
– Ну что ж. – На этот раз Майкл тоже был растерян. – Поживем – увидим. Больше вроде ничего не сделаешь. Но, наверное, лучше сказать ему, что мы вас преследуем.
И на этом Майкл пока оставил нас.
Я начал дергаться и извиваться. Наконец с некоторым трудом я сумел подняться на ноги в качающейся корзине. Человек, сидевший в другой, поглядел на меня вполне дружелюбно.
– Эй, там, – сказал он коню-гиганту и, придержав поводья, скинул с плеча кожаную флягу и перекинул на ремне ко мне. Я открыл ее, с благодарностью отпил немного и перекинул обратно ему. Мы тронулись дальше.
Теперь я мог осмотреться как следует. Вокруг была уже не густая чаща, а просто довольно лесистая местность. Даже беглого взгляда оказалось достаточно, чтобы убедиться в правоте слов моего отца, когда он говорил, что в этих краях Норма является посмешищем. Я не мог назвать с уверенностью ни одного дерева.
Знакомый ствол поддерживал неправильную крону, узнаваемого вида ветви были покрыты листьями искаженной формы, и кора деревьев тоже оставляла желать лучшего. Какое-то время слева от нас все заслонила стена фантастически переплетенных между собой кустов куманики, ощетинившихся колючками величиной с лопату. В другом месте целая полоса земли выглядела как высохшее русло реки, заполненное большими валунами, но эти валуны оказались круглыми грибами, тесно сросшимися друг с другом. Там были деревья со стволами настолько мягкими, что они не могли стоять прямо и потому пригибались к земле и стелились по ней. Тут и там встречались крохотные рощицы миниатюрных деревьев, съежившихся, узловатых и очень старых на вид.
Я снова исподтишка глянул на человека в другой корзине. Казалось, в нем нет ничего явно неправильного, разве только был он очень грязным, как, впрочем, и его изодранная одежда и мятая шапка. Он поймал мой взгляд и спросил:
– Никогда раньше не бывал в Зарослях, парень?
– Нет, – ответил я. – Все они так выглядят?
Он ухмыльнулся и покрутил головой.
– Здесь ничего не выглядит так же. Поэтому Заросли и называются Зарослями. Здесь пока почти ничего не растет согласно своей породе.
– Пока? – переспросил я.
– Конечно. Со временем все устоится. Дикие Земли тоже когда-то были Зарослями, а сейчас они намного стабильнее, точно так же и те места, откуда вы пришли, когда-то были Дикими Землями, а теперь устоялись еще больше. Я так понимаю, что Бог испытывает наше терпение, раскладывает свой пасьянс, но что-то очень уж заигрался.
– Бог? – усомнился я. – Нас всегда учили, что в Зарослях правит Дьявол.
Он качнул головой:
– Это они там так говорят. Нет, парень, это в ваших краях бродит старый Дьявол и выглядывает своих. Все они там высокомерные. Как же, Истинный Образ и все такое… Хотят быть похожими на Прежних Людей. Бедствие ничему их не научило… Прежние Люди тоже считали, что они превыше всех. У них были идеалы, они точно знали, как все в мире должно быть устроено. Все, к чему они стремились, это закрепить все как им удобнее и поддерживать в таком виде. Ну а поскольку их идеи были идеальнее, чем у Господа Бога, то все жили бы прекрасно. Но, – покачал он головой, – не сработало это, парень. Не могло сработать. Они не были последним словом Господа Бога, как им казалось. У Бога нет последнего слова. Если бы было, то Он бы умер. А Он жив. Он так же меняется и растет, как все живое. Поэтому, когда они изо всех сил старались закрепить все и пригладить, чтобы из века в век ничего не менялось, Бог наслал Бедствие, чтобы взорвать все это и напомнить им, что жизнь не стоит на месте. Он увидел, что так, как все заведено, дело не пойдет, и перетасовал колоду, надеясь, что новый расклад будет удачнее.