Во второй половине дня, ближе к вечеру, труба возвестила смену караула. Вскоре из ворот вышла гурьба свободных от вахты солдат и направилась через улицу в таверну. Через какое-то время оттуда уже доносились смех, выкрики и пение. Осторожный взгляд из-за дерева выявил, что нищий оборванец все так и сидит на своем посту. Помимо прочего, у него появилось развлечение в виде сбора милостыни у солдат – как видно, приварок к доходу, получаемому от Палласа.
Все неотвязней начинал напоминать о себе голод – неудивительно, учитывая, что в животе ничего не было со вчерашнего полудня. Теперь желудок ворчал и жаловался, вторя биению в голове. Катон попытался отвлечься размышлениями о том, как могло случиться, что его вот так взяли и выставили виновным в убийстве сенатора Граника. Как-то даже не верилось, что Паллас мог проявить такую злокозненность всего лишь из-за недостатка рвения со стороны префекта. При своей хваленой опытности имперский вольноотпущенник должен был безошибочно почуять, что его смутная угроза насчет Луция так или иначе возымела действие. Тогда к чему эта попытка смять, уничтожить? Мягко говоря, нелогично… Если только это не соотносится с высоким авторитетом Катона в рядах преторианской гвардии. По всей империи солдаты особо тяготеют к тем командирам, кто доказал свою доблесть. Не исключение и преторианцы, хотя здесь преданность подкрепляется еще и щедростью. Это в свое время уяснил Сеян, который и ввел в обиход императорские взятки гвардейцам. То, что недавно произошло, сыграло как раз в обратную. Невыплата частям, что недавно возвратились из Испании, оказалась чем-то поистине вопиющим. Люди взроптали. А тут еще один из их командиров посмел так нагло возвыситься, непосредственно перед их глазами… Возможно, все это Паллас счел за подспудную угрозу Нерону. И вот ему пришло в голову сковырнуть префекта таким образом, чтобы разрушить его репутацию. А как вернее можно опорочить его в глазах толпы – и что важно, преторианских когорт, – чем обвинить его в хладнокровном убийстве престарелого сенатора? В этой затее была и еще одна выгода: устранение упрямого политика, чья стойкость приводила в смятение нового императора и его ближний круг. Все эти речи об ограничении власти Нерона… Кто-то, не ровен час, мог помыслить и о неслыханном – о возврате к республике.
К последнему у Катона отношение было двоякое. Республика приказала долго жить сотню лет назад, после того как Юлий Цезарь пожизненно узурпировал власть. И до, и после этого рокового решения страну сотрясали гражданские войны. То, что назад пути нет, понял и решил Август. Править твердой рукой и с железным сердцем – то был единственный способ умиротворить римское общество. Главное – держать в относительном довольстве плебс, и тогда вопрос, кто и как над ним властвует, станет ему абсолютно безразличен. Между тем верхи надлежит держать в страхе, и тогда они будут изображать смирение. Не исключено, что кто-нибудь вроде таких, как Граник, будет высказываться против, но он же за это и поплатится. Хотя есть и такие, кто, подобно Домиции с ее единомышленниками, продолжат борьбу с императорами втайне. Исподволь. Эти утверждают, что их заговоры обусловлены высокими идеалами, но на самом-то деле их устремления понять достаточно просто: вернуть аристократии власть, которой она обладала до эпохи императоров.
Катон подавленно вздохнул. В идеалы республики он верил, но не видел, как она может действительно служить народу Рима. Слишком уж многое переменилось. Рим сделал своей основой императоров и их приближенных вольноотпущенников.
В эту секунду в воротах лагеря показалась еще одна фигура.
Глава 17
Да, безусловно: это был Макрон. На глазах у друга он вышел за ворота и взял курс на Виминальский холм. Миновав без задержки «Радость Гвардейца», вскоре центурион неожиданно замялся и, сделав поворот кругом, решительно двинулся к таверне.
– Верен себе, – сквозь клацанье зубов процедил Катон.
В эту минуту он отчаянно желал, чтобы Макрон прямым ходом направился домой. Это, по крайней мере, даст шанс размять конечности, а вместе с тем вернет телу хоть немного тепла. Топая ногами, Катон яростно потер занемевшие от холода ладони. К счастью, тяга к Петронелле пересилила удовольствие от вина, и Макрон вскоре появился, отирая рот рукой; судя по всему, заход в таверну был кратковременной заправкой на пути. Между тем нищий, выждав с минуту, проворно захромал за центурионом вслед. А за ним двинулся и Катон.
С заходом в городские стены улицы стали теснее; их плотно обступили дома и строения. В попытке сократить расстояние Катон заспешил, опасаясь из-за спешащих с надвинутыми капюшонами прохожих потерять из виду Макрона и нищего. На подходе к дому Семпрония поговорить с другом вряд ли удастся, так как дом со всех сторон наверняка обложили. Надо как-то добраться до него раньше, по ходу. В сотне шагов впереди завиднелась развилка, на которой Макрон повернет вправо, на нелюдную улицу, где можно срезать часть пути. Вот это, кстати, и есть искомая возможность.
Катон нырнул в первый же окольный проулок и побежал по замызганным булыжинам, чтобы, забежав вперед Макрона и нищего, затаиться там и дождаться их появления. Там как раз есть зазор, мимо которого они неизбежно пройдут. Скрытый в затенении, Катон переводил дух, чувствуя перед рывком знакомое гудящее напряжение в руках и ногах. Мимо просеменили несколько прохожих, а спустя минуту послышалась бодрая поступь калиг. Катон для упора припал спиной к стене углового строения. Вот мимо с благостной улыбкой прошествовал Макрон и скрылся. Катон подался вперед: до слуха донеслось цоканье костыля по булыжнику. В поле зрения показался нищий оборванец; неотрывно глядя вперед, он бойко прохромал мимо.
Катон неслышно вышел за ним в улицу. Сзади никого не было; лишь в полусотне шагов, держась под руки, шла пожилая чета, которую, впрочем, в счет можно было не брать. Префект ускорил шаг, настигая нищего сзади. В последний момент тот встревоженно обернулся, но Катон уже ринулся, вырывая у него из руки костыль. Голодранец, вякнув, повалился вперед; при этом он растопырил руки и ухватился за складки Катоновой туники. Секунда – и его пальцы клещами сомкнулись вокруг лодыжки префекта.
– На помощь! – выкрикнул нищий. – Помогите!
Пожилая чета сзади неуверенно остановилась.
Катон рывками силился высвободить ногу, но голодранец оказался крепче, чем был на вид, и держался цепко. Сам едва не потеряв равновесие, префект свободной ногой пнул его в бок, но тщетно. Уже в отчаянии, он подхватил костыль и ударил им, целясь голодранцу в голову, но тот увернулся, и удар пришелся ему в плечо. При этом он на остатке сил продолжал вопить.
– А ну ты, шваль! – грозно проревел вблизи голос Макрона, и Катон сжался от увесистого тычка по почкам. В следующую секунду центурион ухватил его за плечи и швырнул через улицу. Катон плашмя ударился о стену дома и со стоном осел наземь, выронив костыль, который ухватил Макрон и потряс им как дубиной.
– Эт-то что такое? До чего дошел мир: всякая рвань и шваль норовит обобрать беззащитных калек… – Поглядев сверху вниз на лежачего, он приостановился. – Постой… Да я ж тебя где-то видел… А, вспомнил! Парень из Десятого легиона, так?
Он с обновленным пылом поворотился к Катону:
– Что, дружок, пожух? Знай, ты совершил ошибку. Никто из поднявших руку на боевого ветерана не уходит безнаказанным. Не будь я центурион Макрон!
– Стой! – выставленной рукой защищая себе лицо, воскликнул Катон.
– А вот хрен-то!
Катон успел увильнуть, и удар костылем пришелся ему вскользь по ребрам. Но и этого хватило, чтобы от боли занялось дыхание.
Макрон снова вознес костыль, примеряясь для удара.
– Макрон, чтоб тебя! Да остановись ты, наконец!
– Катон? – застыв, оторопел тот. – Неужто ты?
Префект, опершись на одну руку, неловко сдернул с себя шапку.
– А кто ж еще… Спасибо, что хоть не прибил.
– Да брось ты, не преувеличивай. Хотя оглушить мог бы… – Макрон посерьезнел. – Объясни мне, в чем, язви его, дело? Тебя разыскивают за убийство, а ты тут вовсю лупишь калек… Давай-ка лучше разберемся.
– Безусловно. Но вначале нам надо поговорить накоротке вон с тем другом, – Катон кивком указал на нищего, который сейчас медленно, чтобы не быть замеченным, отползал от места схватки.
– С этим? – повернулся к голодранцу Макрон. – Зачем?
– Затем, что он весь этот день за тобой шпионил. – Катон поднялся на ноги, морщась от боли в боку.
– Шпионил? Но на кого? – все еще не мог взять в толк Макрон.
– На Палласа. Эй, я правильно понял?
Нищий, затравленно глядя, плотней прижался к ближайшему строению.
– Оставьте меня, ребята. Я просто ветеран, да еще и увечный… Побираюсь как могу, тем и живу. А служить я никому не служу.
– Лжешь! – с придыханием бросил Катон. – Давай-ка отволочем его куда-нибудь в укромное место, там и поговорим. А заодно расспросим его.
Макрон кивнул, но в тот момент, когда он склонялся, чтобы поднять калеку на ноги, тот резко дернулся, и центурион едва успел отпрянуть под зловеще блеснувшей сталью. Впрочем, безобидно отойти не получилось: из надрезанного предплечья потекла кровь.
– А ну прочь отсюда, если жизнь дорога! – злобно прошипел калека, выставив перед собой припрятанный нож.
– Ишь ты, – диковато скалясь, вымолвил Макрон. – Никуда я отсюда не уйду. Да и ты тоже.
Под ударом костыля калека дернул головой вбок и с истомленным выдохом, обмякнув, повалился. Нож выпал у него из руки.
– Надеюсь, ты его не убил?
– Да что ты, – со знанием дела ответил Макрон. – Так, приласкал маленько. Если он и вправду ветеран, то должен быть привыкши. Отделается синячиной, ну и голова погудит с недельку. Поверь на слово.
Катон бдительно оглядел улицу. Пожилая пара отступила куда-то на главную улицу. Как бы не вызвала сюда стражу…
– Пойдем-ка отсюда, друг мой.
С наступлением сумерек Макрон с Катоном подыскали небольшой, но достаточно ухоженный лупанарий и уговорили его хозяина, чтобы он на несколько часов сдал им уединенную комнату. Хозяин лишь поцокал языком, когда эти двое заволокли в дверь квелого, обвисшего между ними одноногого калеку.