– Очнулся. Наконец-то…
Не без труда повернув голову, в изменчивом свете он увидел женщину, сидящую недалеко от кровати. В руках у нее был свиток, который она свернула и поместила на низенький столик, а сама встала.
– Домиция, – срывающимся полушепотом выговорил префект. Губы у него пересохли, глотка горела.
Домиция подошла и улыбнулась сверху вниз.
– Погоди. Вначале выпей вот это. Мой врачеватель тебе кое-что приготовил. Ты можешь сесть?
Катон кивнул и на локтях медленно притянул себя к стене, опершись об нее плечами. Приход в чувство обострил жжение сразу в нескольких местах. Стоило отметить, что сейчас на Катоне была свежая туника, лежал он на мягком матрасе, а ожоги на его теле были смазаны целебной мазью.
– Как…
Попытку что-либо произнести пресекла дерущая боль в груди и горле.
– Я же сказала: погоди, – с нежной терпеливостью, как ребенку, повторила Домиция. Нагнувшись, она подняла с пола возле кровати какую-то бутылочку и вынула из нее стеклянную пробку. – Выпей это.
Катон принял бутылочку, поднес ее к носу и нюхнул. Запах был не лишен приятности, с оттенком мяты, и префект сделал глоток. Жидкость была густой и маслянистой, а ее мятная прохлада благостно успокаивала боль в горле. Катон сделал еще один глоток, покрупнее, но на этом Домиция его остановила.
– Пока хватит, – она положила ладонь ему на руку. – Принимать надо в течение дня небольшими порциями. Пока не пройдет боль. – Забрала бутылочку и заткнула пробкой. – Видимо, недоумеваешь, как ты здесь очутился?
– Да я уж, кажется, догадался. – Катон поерзал, устраиваясь поудобнее. – И долго я тут лежу?
– Два дня. По голове тебе сильно досталось. Временами ты дергался, бормотал что-то бессвязное… Врач сказал мне, что при ударе мысли могут путаться на протяжении нескольких дней. Ты помнишь пожар?
– Да, – Катон сосредоточенно нахмурился. – Там были ребенок и женщина. Что с ними стало?
– Мальчик спасся. Женщина, увы, нет.
У Катона в уме мелькнул образ Луция.
– Как он теперь?
– Да кто его знает… Повезет – так, может, кто-нибудь его и пристроит. Ну а нет – так и…
От жалости к тому мелкому горемыке у Катона сжалось сердце. Для таких, как он, улицы Рима безжалостны. Даже если ему повезет найти новый дом, то, скорее всего, мальчишка будет обречен на беспросветный тяжкий труд где-нибудь в мастерской на задворках, едва лишь возраст позволит ему сносить эту потогонку. Ох уж эти пресловутые капризы судьбы… Один вот теперь сирота, почти наверняка обреченный на нищету, тогда как Луций, невольный баловень судьбы, скорее всего, преуспеет на своем жизненном пути. Если повезет дожить. А это очень и очень зависит от того, чтобы его отец доказал свою невиновность… При мысли о мальчугане и его матери Катон вспомнил о незнакомце, неожиданно пришедшем ему на помощь.
– Там, помнится, был какой-то человек… Это он меня спас?
– Да, он. И доставил тебя сюда после того, как ты выпрыгнул из окна горящей инсулы.
Все отчетливей припоминая события той злосчастной ночи, Катон нахмурился.
– Я не прыгал. Это он меня сбросил.
– Ну, а ты как думал? Пришлось. Это был единственный способ спасти тебя.
– Ну да… После того как он оглушил меня, не дав спасти ту женщину.
Домиция кивнула.
– Да, это так. А что ему еще оставалось? Он мне все рассказал.
– Кто он? – с подозрением спросил Катон.
Домиция, чуть замешкавшись, с терпеливым вздохом сказала:
– Он служит мне и моим друзьям. Звать его Аттал. За тобой он с некоторых пор наблюдал. Исключительно затем, чтобы с тобой все обстояло благополучно. И оно обернулось во благо, когда разбушевался пожар. Когда ты не появился из инсулы вместе со всеми, он сам отправился тебя искать. Иначе ты разделил бы участь женщины, которую пытался спасти.
– Откуда он вообще знал, где меня искать? – продолжал допытываться Катон.
– Я направила его смотреть за домом Семпрония, – Домиция улыбнулась с лукавинкой. – Ведь ты наверняка попытался бы увидеться со своим сыном или с центурионом Макроном, верно? Ты довольно быстро выследил и разделался с людьми Палласа, но Аттал подготовлен лучше, а потому ему удавалось следовать за тобой незамеченным.
– Вот как? Тогда зачем ты подсадила его мне на хвост? Зачем вы пеклись о моей безопасности? Особенно после того, как я отказался участвовать в ваших тайных делах…
– Ну, а сам ты как думаешь? Мы знали, что Паллас стремится привлечь тебя на свою сторону. Догадывались и о том, что в случае отказа он поставит себе целью погубить тебя. – Домиция скрестила на груди руки. – Похоже, мы оказались правы.
– Тогда почему было не прийти мне на помощь, когда я нуждался в укрытии?
– А потому что не было уверенности, что ты эту помощь примешь. Ведь в прошлый-то раз ты ее отверг. И я сделала вывод, что лучше будет дождаться, когда ты сам обратишься к нам. Так сказать, добровольно, а не под давлением. А затем на обстоятельства повлиял пожар – и вот теперь ты здесь. Ничего. Главное, что ты сейчас в безопасности. И можешь оставаться здесь столько, сколько посчитаешь нужным.
– То есть пока не надумаю примкнуть к тебе и твоим сторонникам? – усмехнулся Катон.
Домиция пожала плечами.
– Это решать тебе, Катон. Разумеется, я бы этого хотела. Но поскольку ты скрываешься и объявлен в розыск за убийство, думаю, тебе действительно имеет смысл присоединиться к нам.
– Я невиновен. Обвинение в убийстве сфабриковал Паллас.
– Убеждена в этом. Вопрос в том, как довести это до всех остальных.
На минуту Катон прикрыл глаза, чувствуя, как сердце вновь обручем сдавливает отчаянье.
– Мне нужно, очень нужно найти человека, убившего сенатора Граника. И заставить его сознаться.
– Понимаю. Но это не так-то легко. Конечно, будь императором Британник, его наверняка получилось бы уговорить оправдать тебя. И снова ты мог бы зажить в мире и спокойствии, – Домиция смешливо улыбнулась, – насколько уж это позволяет твой род занятий. Ты хотя бы не прятался, как обыкновенный преступник, в страхе оглядываясь, не крадется ли кто следом. У меня и самой есть сыновья, которые воспитываются в загородном имении. Я представляю, как ты переживаешь разлуку со своим.
– Луций, по крайней мере, в безопасности, – стараясь не выдавать волнения в голосе, сказал Катон.
– Я знаю. Более того, уверена, что сестра его няньки присматривает за своими постояльцами как надо.
Сердце Катону кольнула льдистая игла.
– Откуда ты прознала?
– Все достаточно просто. Аттал у меня в услужении не один. Есть еще человек, который посматривает за твоим другом Макроном.
– За ним кто-то шел следом?
– Если ты о людях Палласа, то, по всей видимости, нет. Луций в достаточной безопасности. И судьбу можно возблагодарить хотя бы за это.
Немного утешало то, что дотянуться до сына у Палласа коротки руки. Но заниматься воспитанием мальчика самому, находясь в бегах, нет никакой возможности. А пока не выслежен истинный убийца и правда из него не выжата, он, Катон, так и остается бесправным беглецом. Уже начинала вырисовываться безрадостная картина, что любые поиски тщетны. Волей-неволей подумывалось, а не встать ли действительно под эгиду Домиции и ее сообщников. Целят они, безусловно, высоко, а потому велик и риск, но в случае выигрыша ему, как стороннику, причитался бы изрядный куш, не говоря уж о том, что он станет чист по всем статьям. Впрочем, сначала необходимо многое вызнать…
Упорный взгляд Катона возвратился к Домиции.
– Значит, Луцию действительно никто не угрожает?
– В смысле из наших? – переспросила она после некоторой паузы.
– Да, ваших.
– Ну а как же иначе. За кого ты меня принимаешь, Катон? Я и мои друзья хотим положить конец самовластному правлению наследных деспотов, чудовищ вроде Калигулы, или, что одинаково худо, глупцов вроде Клавдия. Я боюсь, что Нерон окажется таким же тираном и безумцем, каким был его предшественник, и тому уже есть свидетельства. Рим попросту не может себе позволить еще одного такого императора. Британник – опасность несравненно меньшая. Он понимает, что императорская власть должна быть ограничена и что Риму при первой же возможности следует снова стать республикой. Цель нашего дела – положить предел неограниченному самовластью деспотов и вернуть власть в руки сената и римского народа. Неужто ты не поддержал бы такое начинание, Катон? Из того что я о тебе знаю, ты желаешь этого не меньше, чем я. Или я заблуждаюсь? – Она вздернула бровь.
Обдумывая ее слова, Катон как мог сохранял невозмутимость. Он действительно не страдал особой любовью к власти, навязанной Риму Августом[37]. Однако не внушали доверия и аристократы, что правили Римом до него. Именно их ошибки и голые амбиции привели к кровавым распрям среди военачальников, за спинами которых Октавиан, утвердившись в Риме, присвоил себе титул «августа»[38]. Кто может поручиться, что вся эта пагуба не произойдет снова, если на престол взгромоздится Британник и заявит об отмене принципата[39] и передаче власти обратно сенату? Однако в данный момент будущность Катона и его сына, похоже, и впрямь зависела от успеха Британника, Домиции и ее компании заговорщиков.
– Ну а как я могу быть уверен, что у вас приличные шансы на успех?
– Слова «уверенность» в политике не существует. Могу лишь сказать, что мы как могли готовили почву, и на одно это у нас ушло несколько лет. Но она подготовлена. Все фигуры кропотливо расставлены, и теперь мы лишь ждем нужного момента, чтобы перехватить власть.
– И когда же этот момент настанет?
– В день, когда Британнику исполнится четырнадцать.
Ну да. Традиционно это и есть возрастной рубеж, когда человек из детства переходит во взрослую жизнь. Британник родился в феврале, так что остается меньше двух месяцев.